Владимир Петров - Польский пароль

Самое главное, — имея автомашины, отряд теперь мог с лихвой перекрыть вынужденную задержку. Австрийцев-проводников и еще двоих партизан переодели в эсэсовские мундиры, усадили в кабины. Остальные разместились в кузовах. Пленного штандартенфюрера, которого неотлучно сторожил Атыбай Сагнаев, старшина взял с собой в первую машину. Эсэсовец был мокрым (упал с камня, когда его переводили через речку) и теперь клацал зубами, поминутно икал. Может, от холода, а скорее, от всего недавно увиденного, когда у него на глазах партизаны ловко перещелкали целый десяток гитлеровцев.

Все время, пока машины медленно ползли вниз, спускаясь в долину, Савушкин досадливо кряхтел, ругал себя: зря согласился с Живкой насчет этих автомашин. Спрятав тридцать человек в душегубки-фургоны, в которых нет ни окон, ни даже щелей, он подвергает отряд смертельной опасности: сейчас на дорогах еще полно полицейских застав, и, если переодетые проводники-австрийцы провалятся, сразу будет крышка всем. Достаточно нескольких автоматных очередей по фанерным стенам фургонов…

Надо при первой же возможности выбираться из этих проклятых фургонов и валить дальше пехтурой. А что касается денежных ящиков, пускай с ними валандаются австрийцы — отряду от них никакого проку. Одна обуза.

Машина неожиданно остановилась. «Уж не патруль ли?» — испугался Савушкин. Тут он вспомнил, что, собственно, идею насчет использования захваченных санитарных фургонов подал он сам, а комиссар Живка лишь поддержал. Не утерпел, выругался вслух.

— Что такое, командир? — справился сидящий рядом Атыбай.

— Бросить нам надо эти мышеловки-фургоны… Понял? — буркнул старшина. — А ну выгляни, почему остановка?

Атыбай приоткрыл заднюю дверцу, высунул голову. Тихо рассмеялся:

— Мостик впереди, командир. Проводник пошел посмотреть: выдержит ли.

— Все одно надо бросать машины! А то влипнем, как воробьи в коровий навоз. Поди скажи шоферу: как спустимся в долину — сразу стоп. И по кустам.

— Слушаюсь, командир!

Однако выполнить это указание удалось не сразу. Едва под колесами мягко зашипел асфальт автострады, машина вдруг газанула и понеслась, набирая скорость, да так, что по полу фургона заходил ветерок. А потом и засвистел в дырках от пуль, которые забелели в правой стенке сразу же, как только с обочины простучала автоматная очередь.

Шофер гнал автомобиль, наверно, около часа. Не отставала и другая «санитарка». Уж потом выяснилось, что фургоны обстрелял патруль дорожной полиции, после того как они пронеслись мимо, игнорируя поднятый стоп-жезл.

Конечно, слабаком оказался шофер: чего ему было бояться двух каких-то полицейских? Небось нашли бы на них управу. А парень глаза на лоб — и сразу драпанул. Хорошо хоть обошлось без потерь.

Старшина даже материть его не стал. Вчерашний лагерный доходяга, он и за баранку-то держался два года назад. К тому же обе машины теперь приходилось по-настоящему бросать: впереди, на подходе к Линцу, шоссе было сплошь забито искореженной техникой, изрыто воронками. Судя по всему, тут с размахом, на всю железку поработали американские бомбардировщики над какой-то отступавшей механизированной частью. И очевидно, недавно, нынешним утром: кое-где еще дымились догорающие танки и тягачи.

Отсюда они пошли с одним проводником, второй австриец повел «санитарку» с оставшимися денежными ящиками куда-то в ближайшее село: такой груз нельзя было бросать на дороге.

Ночь провели в лесу. А утром увидели американцев: бесконечная колонна новеньких зеленых автомашин и таких же блестяще-зеленых танков медленно тянулась по автостраде на берегу Дуная. Слышался базарный говор, хохот и праздничная бестолочь большой гулянки, пиликали аккордеоны, губные гармошки, бренчали банджо. В кузовах бронетранспортеров, в джипах, заваленных сиренью, солдаты размахивали полосатыми флагами, будто трясли матрацы.

— Мать честная! — изумленно разинул рот Иван Штыцко. — Гляньте, братцы, негры-то чего вытворяют! Пляшут чечетку прямо на броне. Во дают!

— Веселая война… — хмуро бросил Савушкин. — У них, поди, и рому, и жратвы навалом. Америка!

Иван Штыцко несмело подергал за рукав Савушкина:

— Товарищ старшина! А может, я того… Смотаюсь быстренько к ним? Так, мол, и так, друзья-союзнички, одолжите буханок десять хлеба. В счет нашей общей победы. А, товарищ старшина?

— Дуралей, — повернулся, поморщился Савушкин. — Просить не умеешь. Надо говорить: Христа ради.

— Я серьезно, товарищ старшина… А вы…

— Что я?! — гаркнул Савушкин. — Молокосос, сопля зеленая! Ты просил у немцев, много они тебе дали? Иди проси, только назад не возвращайся. Они тебя живо за шкирку и запишут в интернированные. Вместе с власовцами. Зато свиной тушенки дадут: нажрешься вволю. Ну иди, чего тянешь?

— Ну что вы, товарищ старшина?.. — испугался, сразу побледнел Штыцко. — Я же так… К примеру. На что мне ихняя тушенка? Я потерплю. Дома наемся.

— Вот то-то же, балаболка. Сколь раз тебя учил: думай, а потом говори. У тебя же язык спереди ума подвешен. Учитывай, Штыцко, борись с недостатком. Ты солдат, а не какой-нибудь уличный шалопай.

— Понял, товарищ старшина!

— А понял, так иди займись делом. Готовь рацию к работе. Видишь, время подходит.

По радио их поблагодарили за четкое движение и еще раз напомнили: прибыть в район юго-восточнее Фрейштадта не позднее полночи. В промежутке между часом и двумя ночи ждать самолет, выложив посадочные знаки.

До места назначения оставалось еще около пятидесяти километров. Не так уж много по времени, если не считать предстоявшую переброску через Дунай. Учитывая строгий контроль на мостах, планом предусматривалось самостоятельное форсирование: в пяти километрах по реке, выше Липца, отряд должен был переправить местный фермер, хозяин лодочной станции. Однако по совету Карела Живки эту проблему решили неожиданно просто: партизаны смешались с пестрой толпой беженцев и спокойно миновали пост, охраняемый уже не немцами, а американскими солдата ми-десантниками.

Вместе с беженцами, сложив на повозки с тряпьем стрелковое оружие, партизаны благополучно добрались до самого Фрейштадта. И здесь, уже под вечер, снова ушли в лес.

Ушли, потому что дальше до шоссе двигаться было невозможно: навстречу нескончаемым потоком из Чехословакии устремились к Дунаю немецкие части. Тут были пешие батальоны гренадеров, моторизованные полки геринговских авиадивизий, тяжелые артиллерийские дивизионы, подразделения «фольксштурма» и ударные группы фаустников. Ревели танковые и автомобильные моторы, блестело оружие, зияли жерла расчехленных пушек — вся эта многокилометровая колонна своей скрытой, туго напруженной боевой мощью, рядами солдатских шеренг очень напоминала картину, увиденную утром на противоположном, западном берегу Дуная — марш американцев. И можно было лишь вообразить несусветный ад и грохот сражения, столкнись в лоб эти две враждебно нацеленные силы. Если бы не одна деталь: во главе каждого немецкого подразделения виднелись белые флаги капитуляции. Немцы шли сдаваться в плен!

С придорожной опушки партизаны спокойно наблюдали за идущими мимо войсками. Нет, эти, конечно, сильно отличались от американцев. Там — песни-пляски, тут — гробовое молчание. И вообще, если приглядеться, немецкая колонна напоминала, скорее всего, гигантский воинский эскорт на чьих-то пышных похоронах…

Савушкин не торопил ребят: пусть глядят, пусть любуются — легче будет домой возвращаться. Нет ничего отраднее солдатскому сердцу, чем вид поверженного врага. И еще другому радовался старшина: на землистых, изможденных лицах партизан, вчерашних узников подземной «Доры», не было ни злобы, ни злорадства — только угрюмый интерес. Значит, понимают, душой осознают: они — победители!

Не думал не гадал старшина, что всем им еще придется это подтверждать в последнем бою — истинно последнем для многих из них…

Ровно через час, еще при низком вечернем солнце, рота Савушкина, двигаясь лесным проселком к району посадочной площадки, вышла к реке. Здесь на карте проводника-австрийца значился лесопильный завод, а на самом деле они увидели концлагерь. Приземистые деревянные бараки в три аккуратных ряда, многослойный забор из колючей проволоки, белые ролики электроизоляторов на стойках и сторожевые вышки по углам — каждому из них хорошо был знаком этот зловещий пейзаж! Оттуда, из-за проволоки, временами накатывался смердящий дух, от которого к горлу подступала тошнота, — справа, у берега реки, вовсю дымила труба кирпичного крематория…

Дальнейшее даже для самого Савушкина происходило как в тумане, как в бредовом сне. Сначала были трупы, много трупов-скелетов в полосатой арестантской одежде вдоль всей южной ограды, потом — звяканье лопат в прибрежном овраге, где копошились в своей будущей братской могиле сотни еще живых арестантов. И над ними, на бугре, — черная редкая цепочка охранников с собаками…