Владимир Бартол - Против часовой стрелки

Настоящее издание — первая ласточка в серии «Словенский Глагол», которая призвана стать для отечественного читателя проводником в практически неизвестный мир современной художественной литературы Словении, в последнее время все чаще и чаще привлекающей взгляды наших политиков, предпринимателей, учащейся молодежи, спортивных болельщиков и, конечно же, туристов. А мир этот по-настоящему богат, разнообразен и зачастую неожиданен. Открытая для достижений общеевропейской культуры и впитывающая наиболее ценный ее опыт, уверенная в крепости собственной национальной состоятельности — словенская литература движется своим оригинальным путем развития, не боясь проб и ошибок, кое-где даже «обходя» и саму Европу — в понимании толерантности, приятии европейского общежития, умении на благо использовать глобализационные процессы. Небольшая, экономически высокоразвитая европейская страна со славянской душой и неизбывной мечтой о чем-то недостижимом. Развиваясь на стыке славянского и западноевропейского миропонимания, словенская культура органично сочетает в себе черты их обоих. Возможно, для кого-то из наших соотечественников именно знакомство со словенской литературой позволит преодолеть барьер между понятиями они, Запад, и мы, Россия, избежать идолопоклонства, с одной стороны, и мании величия, с другой. Зачастую именно опыт «малого» позволяет избежать «больших» ошибок.

Книга «Против часовой стрелки: Словенская новелла. Избранное» представляет «малую» прозу Словении в хронологически обратном порядке, что нашло отражение и в самом названии. Стараясь избежать сходства с антологиями и их привычного построения, редколлегия решила начать с рассказов самой молодой писательницы и уже потом, постепенно, через поколения углубиться в словенскую классику, ориентируясь на даты рождения писателей. В сборник вошли как новые, так и ранее публиковавшиеся переводы, некоторые из которых существенно переработаны. Нашей задачей не было показать всю художественную палитру, но заинтересовать отечественного читателя литературой Словении, поэтому выбор в значительной мере основывался на возможной близости сюжетов, переживаний героев и размышлений авторов к российскому менталитету.

Продолжает сюжет «малой» прозы и вторая книга в серии, посвященная деятельности замечательной петербургской переводчицы Майи Ильиничны Рыжовой и выходящая в преддверии ее юбилея. В будущем планируется публикация целого ряда произведений крупной формы — при особом интересе к романам нашего времени, однако и внимании к классическим образам. Одной из задач остается создание «Антологии современной словенской новеллы».

Международный издательский и (шире) культурный проект «Словенский Глагол» поддержан в настоящее время со словенской стороны: Государственным агентством книги Республики Словения, Обществом словенских писателей, представителями Философского факультета Люблянского университета; с российской стороны: Всероссийской государственной библиотекой иностранной литературы имени М. И. Рудомино, Институтом славяноведения Российской академии наук, Российским центром науки и культуры в Любляне, издательством «Центр книги Рудомино». Проект открыт для сотрудничества.

Нина — дочь народа, чье происхождение туманно. Большинство считает, что словенцы попали в сердце Европы как часть великого племени славян; они оказались на гребне волны множественных переселений из-за Карпатских гор, говорят защитники этой теории, и нахально вторглись к строгим германцам, интриганам-римлянам и рассудительным гуннам, как клин, говорят защитники живучести славянских генов и в поэтическом порыве бьют себя в грудь, как клин, как авангард, понимаете. Другие, их оппоненты, утверждают, что речь идет о заговоре славянофилов; не может быть, говорят они, чтобы словенцы когда-нибудь имели что-либо общее с этими примитивными русскими и тем более с их прихвостнями. Где уж там! Этот народ самобытен, говорят они, он занимал свою нынешнюю территорию уже тогда, когда прообразы других народов, его сегодняшних соседей, будучи еще в зачаточном состоянии, только вылезали из Северного и Адриатического морей, и уже тогда он отстаивал свою сущность. И позже, когда вокруг него сомкнулось кольцо, угрожая ad infinitum[1], гордо жил этот несгибаемый народ, вежливо, но твердо оказывая им сопротивление; как скала, говорят защитники пра-сущности и утирают слезу умиления, как скала-камень-кость, понимаете. Так или иначе, народ Нины более тысячелетия или двух держался на одной территории, несколько раз сменив верховный политический порядок, перенял между тем кое-какие мелочи от соседей и преобразился в более или менее связное сообщество индивидуумов, в большинстве своем не обременяющих себя вопросом, откуда они, пока им не нужно было отправляться в другие места.

Нина росла в семье, которая, согласно местным представлениям, считалась правильной, неконфликтной и достаточно типичной. Ее отец любил подчеркивать, что является настоящим словенцем, но памяти мог рассказать семейную родословную до пятого колена и в конце всегда добавлял, что кровь — ну никак — нельзя портить. Бедняга не знал, что чуть меньше ста лет назад появился один итальянский торговец овцами и через его бабушку создал генетическую аномалию в роду, при этом наверняка оставив в качестве компенсации какого-нибудь несчастного ягненка. Нинин отец родовую принадлежность на всякий случай облагородил типичными атрибутами: своим собственным Домом (две комнаты на каждого, двенадцать лет кредитов, четыре года без отпусков и свободных выходных, язва желудка), чувственным отношением к Автомобилю (ради которого в отличие от жены и детей он Один себе во всем отказывал и Один на нем ездил) и политикой невмешательства по отношению к Соседям (в коллективном сознании это именуется Манеры). Нинина мама, приятная женщина, с полной нагрузкой в школьном образовании, с устойчивым критическим отношением к своей фигуре матроны, придерживалась принципа, что порядок в ее доме — это отражение ее самой. Когда гости уже в дверях (массивный дуб, оранжевый витраж) моментально снимали обувь, она с чувством восклицала, ах, ну, не надо разуваться, и одновременно предлагала им аккуратно сложенные тапочки. Ну, ну, Кристина, знаешь, мы разуемся, ведь у тебя так красиво и чисто, отвечали гости согласно протоколу, принятому почти в каждом Частном доме, возведенном на кредитах и язвах. Первая половина каждой субботы в доме Нины была отдана Генеральной уборке, проходившей в неизменной последовательности: полки — столы и раковины — пол (пылесос) — пол (тряпка). Отец, сам себе приписавший статус главы семьи, хотя право голоса жены и воспринимал как нечто само собой разумеющееся, в это время ускользал в сад, а перед обедом и на кружечку пива в ближайшее кафе, где под надзором еще незамужних официанток возглавлял цвет местных patribus familias[2] и божился, что дом должна контролировать только баба, ну, скажи, Мици, что это не так. У Нины и ее младшей сестры (существа с курносым веснушчатым носом и особым голосом с паническими нотками, но это было не выражением словенской сущности, а особенностью характера) были более или менее ограниченные обязанности, в первую очередь Хорошее поведение перед гостями и Прилежание в школе, за которое в конце учебного года сестры награждались самой крупной купюрой, бывшей в то время в употреблении, и получали совет По-умному использовать полученное (деньги, а не знания).

Каждое лето две недели каникул семья проводила на море, километров сто южнее постоянного места жительства. Жили в трейлере, принадлежащем конторе Нининого отца и стоявшем в кемпинге, приятно защищенном высокими соснами, откуда было всего-то шагов сто до ближайшего пляжа. Берег был не бог весть какой, более или менее скалистый, так что порежешь себе ступни и трижды наступишь на морского ежа, прежде чем поплывешь. Пляж устлан покрасневшими телами, старыми газетами и окурками, а в воде каждый день снова появлялась коричневая склизкая взвесь неопределенного происхождения, которую купающиеся дипломатично обходили стороной. В местном магазинчике молоко кончалось в полдесятого; за пластырем и кремом от солнечных ожогов надо было ехать в ближайший город. Официанты на бетонных террасах посиживали в тени, задумчиво пускали сигаретный дым навстречу горизонту, искоса меря взглядом гостей, которые жались у пластиковых столиков и с надеждой посматривали в их сторону. Но как бы то ни было, море было Наше. Наше. Ведь так редки были в жизни словенца ситуации, когда это слово звучало столь торжественно, особенно когда выносилась тарелка с нечищеными анчоусами и кружка теплого пива, с видом на солнце, которое, чрезмерно излучая краски, тонет в Кварнерском заливе. Будто понятие собственности они выдумали сами и сохранили его для мгновений полноты бытия, ограниченного рассчитанным на отдых семейным бюджетом. Нина и ее сестра для такого рода ощущений пространства были слишком малы, зато абсолютно счастливы, если солнце хоть сколько-нибудь светило и после ужина им удавалось добиться третьего шарика мороженого.