Ярослав Питерский - Падшие в небеса

— Ааа!.. Пощадите! Аааа!.. Пощадите! А я не хочу умирать! Аааа! Я не хочу умирать! — ревел в истерике зэк! Не надо меня расстреливать! Нет! Я не виноват!

А! Нет! Я, не виноват! — человек, все полз и полз, оставляя черный, мокрый след, на грязном, земляном полу.

— Спокойней! — испуганно заорал здоровяк в полушубке.

Солдаты схватили паникера и поволокли к выходу. Зэк почти не сопротивлялся. Он обессилено повис на руках конвоиров и не двигался. Его ноги волочились по полу — как две палки, обмотанные тряпкой. Человек что-то кричал, но этот крик уже был почти не слышан. Так, только стенания. Всхлипы мольбы и причитания. Остальные зэки, чьи фамилии были названы — с ужасом смотрели на это зрелище. Они онемевшие и парализованные стояли и не могли пошевелиться. «Чудовище» в полушубке, гаркнуло, что есть мочи:

— А, вот этого, не надо! Не надо, тут, смуту разводить! Назвали фамилию — вышел и все! Вас ведут по назначению! Некоторых в новый барак! А кого-то ведут на новый пересмотр дела! Кому-то из вас дураки, срок — скостят! Чего тут истерики устраивать? А? Чего? Подумаешь, в оперчасть вызвали! А? Чего разорались-то? Спокойней! У нас власть народная — разберемся! Все разберем! Все по справедливости! Так что — не надо паниковать! А ну! Построились в шеренгу и давай. Давай к выходу! Остальные разойтись! Зэки, стоящие в огромной и длиной шеренге только этого и ждали! Они, как напуганные макаки в джунглях — разбежались по углам. Кто-то запрыгнул на нары и потерялся среди грязных куч, чьих-то бушлатов и фуфаек. Кто-то, растворился в полумраке, нижних полок, согнувшись, стал, едва заметной тенью. Несчастных, чьи имена прозвучали на построении, солдаты поволокли к выходу. Арестанты, на прощание, пытались оглянуться и посмотреть — на оставшихся. Но конвоиры толкали в спину — не давая даже бросить взгляд им на свой последний приют. Через минуту все было кончено. Полумрак и тишина. И лишь три тела — сиротливо лежали посредине длинного прохода, словно напоминание, что — ад начинается еще на земле! Павел смотрел на эти, черные кучки, когда-то бывшие людьми. Он попытался себя пересилить и подойти ближе. Но не смог! Клюфт напрасно внутренне уговаривал самого себя: «Надо хоть попрощаться с Петром Ивановичем! Надо! Подойти! Посмотреть на него последний раз….. А в принципе, зачем, зачем смотреть на покойника? Зачем теребить себя? Видеть, смотреть — каким ты сам, будешь после смерти? Таким страшным? Таким уродливым? Или напротив? А? Тлен, тлен… мы, все превратимся в прах, в тлен… в перегной в землю! А потом, Что потом? А? Интересно — через, сколько времени, сгниет мой труп? А? Через год, два? А может меня, как физического тела — не станет уже через пару месяцев? Нет…. тут холодно! Зимой никто гнить не будет, а летом, летом,… пусть летом. И все же! Зачем? Зачем все это? А может, они сжигают покойников? А? Может? Или хоронят? Может попросить похоронить по-человечески Оболенского? А? Бред! Какой-то бред! Почему они оставили их вот так, лежать — в проходе? Что за чушь? Я думаю о всякой чуши! Какая разница — как я сгнию?! Это ерунда,… ерунда! Вера, Верочка, Господи? Господи! Почему так все нелепо? А? Почему?» Неожиданно, словно послание с того света — прозвучал шепот. Павел вздрогнул и с ужасом отшатнулся. Но шипящие звуки повторились:

— Ну, все готово! Ты готов сам-то? А? Павел? Все идет по плану! Как повезло то! Ну? Готов? Это был Фельдман. Он подсел к Павлу на нары и схватил его за руку. Клюфт дернулся и отскочил от этого страшного человека. Но Фельдман, оглядевшись по сторонам, вновь придвинулся:

— Ты что?!.. Что?!.. Сейчас надо готовиться! А, что опять?! Ты, что не видишь?

Что творится? А? Вот хорошо, что все так кончилось — нам сам Бог помогает!.. Сам Бог!.. А ты тут, что собираешься — концерты устраивать?!

— Не смейте имя Бога говорить! И упоминать! Вы! Вы! Заткнитесь! Какое вы, вообще имеет право — имя Бога говорить? А? Вы, Вы?!!.. — Павел захлебывался слюной от злости и возмущения. Он тяжело дышал и, с ненавистью смотря на Фельдмана — попытался отодвинуться от него.

— Тихо ты!.. Чистоплюй!.. Тихо! Что орешь?! А?! Тоже мне нашелся тут — правильный! Бога не трогай! Ты, что ли, праведник тут? Что опять-то?

— Да как вы смеете? Как вы смеете?!.. Спрашивать?! А? Как?!.. После того, как вы, убили — тех двоих?.. Того Абрикосова… и Петра Ивановича! Это ведь вы!.. Вы!.. Убили их!.. Я вот пойду, пойду и доложу администрации! А пусть они вас судят за убийство!

— Что?! Что ты такое говоришь?! А? Что? Ты видел? А ты видел, что я их убивал? А? У тебя есть доказательства? Да ты просто рехнулся! Рехнулся! У тебя такой шанс,… а ты вон, тут, начинаешь в чистоплюйчика играть… интеллигентика и белоручку! Да они сами сдохли! Понимаешь — сами! И твой… этот… офицерик и блохастый старичок! Сами подохли! И все! А судьба, тебе дураку — шанс дает! Их смерть — твой шанс! Выжить! Идиот! А, что насчет доклада администрации… — так иди… Я не боюсь! И знай, знай — я ведь, после этого, к уркам попаду! К уркам!

Уголовникам! А там, совсем другой расклад! Там уже не политические. И там выжить легче. А вот ты,… ты, то, сдохнешь. Тебя, расстреляют дурака, через сутки. А если и не расстреляют, так сдохнешь — на лесоповале или в каменоломне! Этой зимой! Медленно и мучительно! Ты, что не понял, Это спецконвой был! Спец! И все! Тут, все обречены! И те, кто сидел до нас. И кто с нами пришел! Вот сейчас! Сейчас, вновь трактор заведут!.. И тогда поймешь!.. Поймешь, что я прав! Этих — кого вывели, их стрелять в дальний барак повели! Дурак, ты! Павел закрыл глаза. Он тяжело дышал. Клюфт зажмурился. Он не хотел ничего и никого видеть! Ничего и не кого! Этого страшного и противного человека! Павел не хотел никого видеть и слышать тоже! Он повалился на нары и уткнувшись лицом — в грязные доски, зарыдал. Приглушенно и сдавлено. Его тело тряслось и колыхалось, словно холодец на ухабистой дороге. Павел плакал. Плакал, и ему становилось легче. Словно слезы прочищали рассудок. «Он убийца, убийца предлагает мне, мне жизнь?! А имею ли я право взять жизнь из рук убийцы? А?! Имею ли я право — воспользоваться услугами убийцы, что бы сохранить себе жизнь? А? Имею ли я право…. Да. Имею! Ведь я не себе сохраню жизнь?! Моя жизнь нужна, ведь, не только мне, не только мне, а еще и Вере!

Верочке! Моему ребенку — будущему ребенку? Какое я имею право лишить себя жизни? А? И потом, потом почему, почему я, действительно, считаю, что это он убил Оболенского? А? Он убил? А что, что если — правда, если это стечение обстоятельств? А? если Петр Иванович действительно умер сам? А? Господи! Господи не дай мне заблудится! Не дай! Господи как же хочется жить! Как хочется жить!» И опять! Словно страшный сигнал. Словно приговор — раздались резкие противные звуки из дальнего барака. Страшный треск! Опять резануло воздух убийственным тарахтеньем! Опять!

— Вот-вот, дождались, а, что, я говорил?! Скоро Павел придут за следующей партией! Скоро! Решайтесь! Решайтесь! — издевательски прошептал Фельдман и придвинулся к Клюфту. Павел зажал уши и попытался заглушить эти звуки. Не слышать! Ничего не слышать! Клюфт катался по нарам и стонал, словно был контужен. Словно был ранен — в барабанную перепонку! А трактор, все работал и работал…Павел лежал зажмурившись. Он лежал — как кучка нервов. Лежал — как сгусток энергии. Страшной и напуганной энергии! Как же хотелось вскочить и бежать, бежать отсюда! Прочь! Прочь от этого всего! Убежать! «Я убегу! Я убегу! Я убегу! Мне нужно выжить! Мне нужно выжить! Выжить и отомстить! Отомстить! Им всем! Отомстить! За все! За весь это ужас! Отомстить!»

— мысли бомбардировали сознание. Они словно разрывные снаряду ложились в голове — в шахматном порядке, аккуратными воронками. Павел вдруг представил свой мозг. Нет, не физическое вещество, а мозг — как его невидимый, но существующий разум! Это был серый туман с мелкими совсем — крошечными звездочками. Которые, как искорки, вспыхивали и тут же тухли, в этой невидимой — густой пелене. В этом, кисельно-вязком облаке! «Я сошел с ума! Я определенно сошел с ума! Нет! Это так нелепо — видеть свой разум! Нет! Я сошел с ума! Ха, ха, я верю, что это возможно? Значит, я лишился рассудка, просто лишился рассудка. Но, но стоп! Стоп, а почему, в принципе?… Почему? Я, я же могу. Я могу собраться и победить,… несмотря ни на что! Победить …»

— Так, я не пойму, Павел, вы остаетесь? Вы, что — не хотите жить?! — опять искушением послышался шепот Фельдмана. — Вам дан шанс, вам дан такой шанс,… одумайтесь! Времени нет! Надо действовать…

Павел встряхнулся. Он растерянно посмотрел на Фельдмана. Он не видел четко его лица. Так, лишь — серое, размытое полумраком, пятно. Он видел лишь его рот. Рот, похожий — на черную, бездонную дыру. Дупло в гнилой осине, с облупленной корой.

— Что я должен делать? Что вы предлагаете! — сурово и четко спросил Клюфт. Фельдман не ожидал. Он не поверил такому перевоплощению. Еще секунду назад Клюфт катался в истерике и вот! Вот! Он суров и сосредоточен. Он внимательно смотрит на него.