Инга Петкевич - Плач по красной суке

Мой непутевый муж в это время малость присмирел, растерялся, что ли, перед неизбежностью отцовства и больше не изводил меня бестолковыми скандалами. Все еще могло наладиться и обернуться к лучшему. Какой-то мудрец сказал, что самого падшего мужика может вернуть на путь истинный добродетельная женщина. Мой благоверный не был в то время таким уж отпетым негодяем и, может быть, по-своему тоже готовился стать отцом, но… Между нами стояла Сонька, эта грязная стерва, беспощадная плотоядная распутница — злейший враг рода человеческого.

Схватки начались ночью. Мой благоверный случайно оказался дома и вызвал «скорую помощь», на которой прибыла мегера, невероятно злобная даже по нашим меркам.

— Что вы меня как собаку кличете! — вместо приветствия огрызнулась она на мужа, который вышел ее встречать на улицу.

В квартире она с порога набросилась на телефон, чтобы узнать адрес роддома, который принимает рожениц. И напрасно мы убеждали ее везти меня на Васильевский остров, где была вполне официальная договоренность с больницей, о чем имелась запись в моей медицинской карте, — стерва не слушала нас. И, только получив направление, она снизошла до объяснений и гнусным тоном выдала, что мосты разведены и на Васильевский остров нам при всем желании не попасть. Однако это не помешало в конце концов забросить меня через разведенные мосты в Купчино, в какую-то пропахшую краской, недостроенную или ремонтируемую больницу.

Из машины меня вынули на носилках. Как сквозь сон, я слышала, что мой муж ругался в приемном покое с медсестрой, которая не хотела принимать от него узелок с вещами. Потом меня куда-то несли, осматривали и опять ругались надо мной, потому что схватки прекратились и ребенку угрожала гибель, а операционной для кесарева сечения в больнице не было.

Может быть, я заснула или потеряла сознание, потому что вдруг снова оказалась в пути и подумала, что, наверное, мне все это снится. Утешало лишь то, что злобной стервы уже не было рядом, как не было и моего мужа, это тоже было неплохо — он раздражал своей беспомощностью и запахом перегара, который вызывал тошноту.

По рытвинам и ухабам меня так трясло, что отошли воды. Я металась на твердой лежанке в холодной луже, и в моем сумеречном сознании рождались какие-то зловещие кровавые видения: мерещилось, что я попала в лапы каких-то кровожадных маньяков, которые хитростью умыкнули меня, чтобы пустить на колбасу.

Очнулась я в солнечной больничной палате и долго не могла понять, где я и что со мной. Было состояние какой-то невесомости или прострации, и очень хотелось есть.

Появилась врачиха и сообщила, что у меня родился мальчик, который чувствует себя прекрасно. Я обрадовалась и сразу вдруг провалилась в сладкое забытье. У меня открылось кровотечение. Где-то сверху суетились врачи, делали уколы, капельницы для вливания, но меня это не касалось, я уходила от них все дальше в яркий солнечный простор, и возвращаться мне не хотелось…

Потом оказалось, что врачи боролись за мою жизнь больше суток. А тем временем вся родня металась в панике по городу, потому что меня не оказалось в той больнице, где накануне оставил муж, и никто не знал, куда же я подевалась. Меня не было в больницах, моргах, и даже милиция ничего не могла сообщить.

Только на третий день они нашли меня в Гатчине. Я и сама не подозревала, что там нахожусь, и очень злилась на родных, которые не приносят никаких передач. Я была убеждена, что супруг валяется где-нибудь пьяный и даже не удосужился сообщить моей матери о моем бедственном положении. В больнице не было даже ваты, не говоря уж о лекарствах. Кормили отвратительно, и постоянно хотелось есть. Я спала на полу, потому что спать в гамаке, который собой представляла сетка на моей кровати, после операции было невозможно, а жестких хирургических коек в заведении не имелось. Не говоря уже о чудовищной тесноте, духоте и грязи: в отделении не было горячей воды, приходилось мыться холодной, в результате чего у меня начался мастит. Хамски нерадивые медсестры, заезженные врачи, халатные акушерки и полное отсутствие уборщиц — нет, я не могла видеть все это без содрогания. А тут еще обнаружилось, что ночью, как татарское нашествие, нас атакуют черные полчища громадных усатых тараканов. От этих ужасов мне казалось, что нам с ребенком живыми отсюда не выбраться. А когда стало ясно, что мы находимся и вовсе в другом городе, у меня на нервной почве поднялась температура, и меня снова приковали к постели, то есть загнали в гамак. Сетка на кровати была настолько пролежанная, что почти касалась пола. Скандалить я уже боялась и только умоляла дозвониться до родни и оповестить их о моем местопребывании.

Я так извелась, что когда получила передачу, а потом увидела моего благоверного и маму под окнами больницы, то просто разрыдалась от благодарности и умиления.

Врачи советовали не торопиться с выпиской, но я рвалась на волю, совершенно не представляя себе, что меня там ожидает. По этой же причине я гордо отвергла предложение мужа пожить первое время у них. Мне не хотелось обременять это благородное семейство и почему-то казалось, что на своей территории я скорей обрету здоровье и покой.

На сей раз мое упрямство было жестоко наказано — до сих пор не могу без содрогания вспоминать этот первый домашний месяц. Младенец брал только одну грудь, его несло, он кричал, и каждый вечер мне казалось, что он не доживет до утра. Меня шатало от слабости; стирая в ванной пеленки, я несколько раз теряла сознание. Наверное, у меня начался послеродовый психоз, потому что чувство обреченности и отчаяния было столь невыносимым, что я с трудом сдерживалась, чтобы не сигануть вместе с ребенком в окно.

Мать еще работала, поэтому заскакивала ко мне только под вечер, приносила продукты и помогала по хозяйству.

Мой муж все время находился в крутом запое, и я ненавидела его. Порой они с компанией заваливались посреди ночи. Однажды сперли где-то коляску и приволокли мне. Очень довольные своим подвигом, они пили на кухне всю ночь. Я же терпеливо сносила весь этот пьяный бред и даже не могла дать волю своему гневу. Мне казалось, что стоит сорваться — посыплются халтурные декорации и погребут нас вместе с ребенком.

Ожесточение росло, я мечтала рассчитаться с мужем за его предательство. Я знала, что теряю его навсегда, но мне было не жалко — я ненавидела его. Обостренная родами интуиция провидчески высвечивала мое будущее. Я знала, что ничего, кроме страданий, этот человек мне дать не может. Я сознательно выбирала одиночество. Механизм сведения счетов вступил в свои права. Сама того не подозревая, я уже находилась в капкане у Совдепии. Мне казалось, что я борюсь за свои права, на самом же деле я уже заглотила отравленную этой гадиной наживку и трепыхалась на ее коварном крючке.

Разведясь с мужем, я вздохнула с облегчением на конец-то я вырвалась из заколдованного круга нашей реальности. Хватит зависеть от ее гнусных законов, пора начинать собственную индивидуальную жизнь. Жить самостоятельно, независимо, свободно, растить ребенка, читать хорошие книги и не впускать в свою жизнь всякую нечисть, — какого еще счастья можно желать на этом свете? И прошло немало времени, прежде чем я поняла, что не вышла из круга, а, наоборот, вступила в него. Каким бы ужасным ни казался мне мой брак — он был моим личным, а после развода я вступила в замкнутую общественную круговерть, в адский социальный котел, где на медленном огне вываривается все женское население страны.

Порой меня мучит раскаяние, которое у наших баб, по-моему, заменяет совесть. Совесть должна страховать душу от проступков, раскаяние же только напрасно ее растравляет. Раскаяние — всегда запоздалое, ибо оно следует после преступления. Я бы назвала раскаяние запоздалой совестью.

Куда подевались следующие десять лет — право, не помню. Все само собой как-то сошло на нет. Начиналась брежневская эпоха, и время застыло в параличе, свернулось и скурвилось в многолетнем запое.

Описывать мою дальнейшую жизнь скучно и грустно. Повинуясь биологическим импульсам, мой изношенный организм по инерции еще двигался куда-то, как автомобиль с перегоревшим двигателем, пока не врезался в первое же препятствие и меня не выбросило на мертвый берег повседневности.

Наверное, я все-таки не вполне здорова. В последнее время сон и явь будто поменялись для меня местами. Целый день живу будто с выключенным сознанием, механически выполняю работу, механически хожу по магазинам, тащу домой кошелки, готовлю еду — все, как во сне, пассивно, вяло, бесчувственно.

Зато по ночам начинается настоящая фантасмагория. Каждый вечер я с трудом добираюсь до постели, валюсь с ног, лечу в забытье, как в пропасть, и каждый раз мне кажется, что в конце этого стремительного падения у меня остановится сердце. Но потом сразу же начинаются сновидения на всю ночь.