Паскаль Киньяр - Записки на табличках Апронении Авиции

Вытащить на берег рыбу, что бьется на конце волосяной лески, которую торопливо наматывают на палец.

Поставить на стол из неструганых досок прозрачный мед в красном глиняном горшке.

Услышать, как потрескивает в золе очага скорлупа испеченного яйца из его собственного курятника.

Мы рассмеялись. Мы хохотали до слез.

CXXVII. Печальный вечер

Небесный свод был безнадежно далек и черен. Я ощутила внезапную усталость; сердце, чудилось мне, вот-вот выскочит из груди. Я попробовала облегчиться рвотой. Мне хотелось кинуться вниз головой с высокой скалы. Или, на худой конец, упасть с земли в бездну небес. Я послала за сладким сирийским вином, и оно помогло мне извергнуть желчь. Потом осталась в одиночестве возле жаровни. Спатале зашла, чтобы налить масла в лампы; подойдя ко мне, она прижала мою голову к своему животу, но я попросила ее уйти. Вдруг я опустилась на колени. Вынула из жаровни погасший уголек и написала на мраморной доске букву «К». Поглядела на нее. И разрыдалась.

CXXVIII. Воробушки

В щелях плетня, на раскидистом дереве и на ограде из сухих камней воробушки кормили своих птенцов.

Мне представилось зрелище: дворец в руинах. И суетливая беготня служанок, и няньки, кормящие младенцев с пальца.

CXXIX. Памятка

Флавиана ездила вчера в Кору.

Сегодня в Террацину.

Завтра в Форми[91].

CXXX. Памятка

Проценты к календам.

Сандалии.

CXXXI. He забыть

Отполировать ногти на пальцах ног.

СХХХII. Вещи длительные и вещи краткотечные

Среди вещей длительных назову я детство.

Кусты букса.

Ожидание внука Аула, который пошел к учителю грамматики и вот уже час как должен был вернуться.

Старость.

Морскую черепаху.

Смерть тех, кто ушел из этого мира.

Бессонницу.

Воронов.

Среди вещей краткотечных ты не отметила бессмертных богов и совершенные произведения искусства.

Из вещей краткотечных следует исключить любовь. Она принадлежит всему роду людскому, как мужской член или женские груди, что неотъемлемо с нею сочетаются, тем самым позволяя ей возрождаться вновь и вновь, хотя в них самих нет ничего истинно человеческого.

СХХХIII. Волнующие звуки

Среди звуков, волнующих душу, ты укажешь голос желанного тебе существа, донесшийся из-за изгороди, полога носилок, двери или парчовой драпировки.

Говор уроженцев Сетии. Таков был говор Латронии. Латрония родилась в Сетии. Она была очень молода, смешлива и необычайно хороша собой. Ее убили в год смерти Магнуса. Д. Авиций запретил подпускать меня к ее телу.

Стоит мне заслышать волнующий звук игральных костей в рожке, как лицо мое вспыхивает пурпуром, а сердце уподобляется бурдюку с вином, который пастух вынимает из ручья и жадно подносит к пересохшим губам.

CXXXIV. Монах, пришедший с Востока

Амния, монах, пришедший с Востока, красивый, как все выходцы из долины Инда, одетый по-королевски роскошно и окруженный многочисленной челядью, появился у ворот дворца П. Савфея на Целиевом холме. Фронтон, управляющий, провел его во второй таблиний[92], пригласил сесть и подождать хозяина. Сам же поспешил сообщить о госте Публию, который тем временем слушал, как Ол и Кальпетан состязаются в игре на лире. Там же, с ним вместе, находились Кай Басc и Тиберий Соссибиан. Услышав новость, Публий вскакивает на ноги, во внезапном приступе гнева плюет наземь, срывает со лба свою голубую шерстяную повязку и приказывает немедленно вышвырнуть Амнию прочь из дворца, за ворота, а коли упрется, то и закидать камнями. Кай спрашивает Публия, отчего он столь грубо нарушает закон гостеприимства. Публий вновь натягивает свою голубую шерстяную повязку на лоб и отвечает:

— Идея, что мир всего лишь видимость, сама по себе видимость.

CXXXV. Еще одна сентенция П. Савфея Минора о богах

Выпив вина, Публий отозвался о богах и людях в пределах нашей вселенной следующим образом:

— Отсутствие богов добавляет вселенной блеска и величия. Люди же умаляют это величие (или иначе: люди умаляют вселенную, приписывая ей некое величие).

CXXXVI. Признания П. Савфея Минора

Публий говорит, что сон упорно бежит от него прочь. Он встает с постели. Бродит по дому голый, зевая в полудреме. Приоткрывает ставни. Иногда он садится и грезит о том, что спит. Он улыбается и грезит о том, что окончательно впадает в беспамятство.

CXXXVII. Словцо П. Савфея Минора

П. Савфей взглянул на детишек Ауфидии и Флавианы, бегавших по саду, который пропалывали садовники и расцвечивала всеми своими красками весна. И Публий сказал так:

— Дети отличаются грацией молодых бельчат.

CXXXVIII. Памятка

Проценты к календам.

Тридцать шесть мешочков золота.

Хрустальные кубки с резьбой по мотивам вышивок.

Восемь циатей.

Портшез.

CXXXIX. Зубы Спатале

Спатале подносит ко рту сливу. Слива явно кислая. Ибо Спатале кривится, и тогда сразу видно, что во рту у нее нет ни одного зуба.

CXL. Памятка

Лаврентийский кабан.

CXLI. He забыть

Никогда больше в рот не брать сабинского вина.

СХLII. Сентенция П. Савфея Минора

Публий утверждает, что не существует ни страдания, ни веселья, ни разочарования, ни надежды:

— Во имя чего нужно жаловаться и страдать? Чего мы ждем от вселенной, когда объявляем себя несчастными? И что думаем о ней, когда нам чудится, будто мы поймали счастье или сжимаем в объятиях тело, сулящее счастье? Рождение, солнце, достоинства фигуры, гражданское общество, воздух, смерть — все это ровным счетом ничего не определяет.

CXLIII. Словцо Т. Соссибиана

Тиберий Соссибиан подобрал жирные складки своего брюха и объявил:

— После каждой удачной мысли я нанизываю на себя моего Афера.

CXLIV. Судьба человеческая

Т. Соссибиан со своим юным рабом Афером, П. Савфей, М. Поллион и К. Басс беседовали о судьбах империи и успехах религиозных партий. М. Поллион обращается к Публию с вопросом: каковы будут грядущие времена и что ждет наших потомков? Публий отвечает так:

— Во-первых, все естественные функции тела, которые уподобляют людей другим животным. Во-вторых, два-три занятия, которые отличают нас от других животных, а именно одевание, раздевание, какие-никакие разговоры. И наконец, времяпрепровождение по воле случая и уход из этого мира. Таков будет удел всех, кому суждено жить в грядущих веках.

CXLV. Памятка

Проценты к календам.

CXLVI. П. Савфей Минор и Лициний Сура

Публий, в своей шерстяной повязке, с острыми коленями и высохшими икрами, воздев, как всегда, руки, звучно и низко произносит фразы на древнеримском языке, с тщанием и чистотою книги Лициния Суры[93]. Кажется, будто этот человек пылко призывает нас к бунту; на самом же деле он просто-напросто читает вслух книгу Лициния Суры.

CXLVII. Свидание в Рострах

День, когда я должна была встретиться с Квинтом и Силигом на форуме, возле Ростральных трибун, у статуи Марсия. Силиг где-то задержался. Внезапно Квинт сплюнул наземь и объявил:

— Знаешь, что тебе требуется? Первое — паста для выведения волос на теле, второе — два фарфоровых зуба, третье — толченая венецианская глина и четвертое — молодость.

— Убирайся к дьяволу! — крикнула я. — Убирайся отсюда! Убирайся!

У меня был разъяренный вид супруги Приама[94]. Долгие часы просидела я в полном оцепенении; признаться откровенно, мне чудился ужасный лик Горгоны. Да, я долгие часы видела перед собою Горгону; потом наконец разразилась рыданиями.

CXLVIII. Памятка

К портикам Европы.

Мегалезии.

Цереалии[95].

CXLIX. Сон

На исходе ночи мне привиделся такой сон.

Я держу в руках голову Помпея в мясном желе. Вокруг страшная жара. Я нахожусь в каком-то поле и бегу по нему, со страхом ожидая, что голова Помпея вот-вот растает. Тщетно отыскиваю я хижину или дерево, чтобы укрыться в тени. Но вот наконец передо мною дуб с пышной кроной. Я бросаюсь к нему со всех ног. Увы, сколько я ни ищу, у его подножия нет и намека на тень. Продолжение сна запутанно и неясно. Я вдруг вижу сверху, с виадука, Публия Савфея; он стоит внизу, под аркой, тело его почему-то обнажено; это мощное, скользкое от масел тело гимнаста, с выбритым лобком и толстым красным, хотя и обвисшим, пенисом. Я простираю руки к этому мускулистому телу. Я бегу вниз, спотыкаясь о каменья, расшвыривая их ногами, и наконец достигаю дна ущелья. Огибаю монументальную опору виадука, но по мере моего приближения к Публию его тело медленно поворачивается ко мне спиной, а ягодицы, увеличиваясь в размерах, становятся поистине колоссальными. Меня отделяет от этих атлетических ягодиц водяной поток; я гляжу на свои руки — они пусты и покрыты растаявшим жиром. Я безумно пугаюсь: наверное, во время спуска я уронила голову Помпея. Я шарю в кустах и во мху, покрывающем камни речного ложа. Приподнимаю эти черные мокрые камни, но нахожу под ними лишь белых жирных червей, а еще — лицо моей матери, необычайно разгневанное. Мой тоскливый испуг растет и заполняет всю душу. С трудом откидываю я последний камень, тяжеленный и круглый, как жернов. Пальцы мои скользят по его сырому боку. Согнувшись в три погибели, я из последних сил поднимаю его. Странно: под ним оказывается хилый молодой вяз, и у его подножия лежит П. Савфей. Деревце слабенькое, тщедушное, зато тень, которую оно отбрасывает, удивительно прохладна, глубока, просто великолепна. П. Савфей покидает древесную сень, двигаясь очень осторожно и почтительно. У него утомленный вид, под глазами темнеют круги, морщины на бледном лице кажутся глубже обычного. Он медленно перешагивает через широченную тень малютки вяза; по ноге его стекает какая-то белесая жидкость. Обернувшись к тени дерева, он держит перед нею длинную, но непонятную речь, до смешного тщательно выговаривая слова. Затем, обратив ко мне лицо с блестящими глазами, он медленно идет в мою сторону и подходит почти вплотную. Но в тот миг, когда его нос вот-вот должен был коснуться моего, я вдруг обнаружила, что это вовсе не Публий Савфей, и мне стало невыносимо стыдно: как же это я могла так обмануться! Тоска измучила меня вконец; мне никак не удавалось распознать черты этого лица, которое тем не менее я наверняка хорошо знала. Потом мужчина быстро отступил назад. Молодой вяз, знакомый незнакомец, круговая тень, солнце — вся эта сцена вмиг отодвинулась куда-то очень далеко, став совсем крошечной, не больше моего пальца. Малюсенький человечек отдал церемонный поклон дереву, благодаря его за гостеприимную тень.