Моррис Глейцман - Болтушка

Какая же я все-таки дура!

Папа пригласил ее в сад ни с какой не с познавательной целью.

Он позвал ее туда с романтическими намерениями.

И судя по тому, как она хохочет, ей эта мысль не так уж и противна.

Я изобразила на лице смущенную улыбку и пошла обратно в дом.

Пошла? Нет, полетела на крыльях!

Уж теперь-то все пойдет как надо.

Сначала - головокружительный роман. Мисс Даннинг будет поражена в самое сердце папиной добротой (он, например, никогда не распыляет химикаты, если ветер дует в сторону дома престарелых), а он не устоит перед ее сильным характером и бесподобным почерком.

Потом - сказочная свадьба. Лучше всего во время сбора яблок, тогда кто-нибудь из наемных рабочих сможет быть папиным шафером.

А дальше - счастливая семейная жизнь с мисс Даннинг. Может, она потом позволит мне называть ее мамой. А главное, уж она-то проследит, чтобы папа не выходил из берегов, не бросался на людей, особенно если это отцы моих подруг, и никогда не пел за пределами ванной комнаты.

Для женщины, которая может заставить Дэррина Пека выплюнуть жвачку в урну, держать в узде моего папу - это раз плюнуть!

Жизнь прекрасна и удивительна.

Только бы папа все не испортил.

Главное - продержаться первые две недели, это контрольный срок, ни одна из папиных подружек не вытерпела дольше.

Пока что он справляется неплохо, но нужно быть начеку.

Когда они вернулись в дом, мисс Даннинг все еще смеялась, а папа сказал:

- Мы с дочкой по субботам обычно ужинаем в «Медном седле». Не хотите ли к нам присоединиться?

Я с трудом удержала на лице невозмутимое выражение.

«Медное седло» самый дорогой ресторан в округе, мы с папой ни разу и близко к нему не подходили. Ну разве что проезжали мимо на своем грузовике, показывая языки богатеньким обжорам.

Мисс Даннинг сказала, что с удовольствием принимает приглашение, и мы договорились заехать за ней в семь тридцать.

До полвосьмого еще два часа, а я уже падаю от усталости.

Все это время мы с папой выбирали, что ему надеть.

Мне удалось отговорить его от рубашки с девушками-всадницами. Я уж подумала, не упросить ли его купить белую, из хлопка с полиэстром, но потом вспомнила, что за ней пришлось бы идти в магазин мистера Косгроува.

Мы сошлись на бледно-зеленой.

Цвета разрезанного авокадо.

Еще я весь день ненавязчиво так напоминала папе, что сегодня надо вести себя образцово.

- Мисс Даннинг, - сообщила я ему только что, - не любит, когда много болтают. Она это говорит на каждом уроке.

Папа усмехнулся:

- Учителя - они только в школе строгие.

Он взъерошил мне волосы.

- Я тебя понимаю, Тонто. Ужин с учительницей, и все такое. Как-то неловко, а? Но не волнуйся, Клэр - нормальный человек, и ты с ней отлично поладишь.

Я-то да. Только я не за себя волнуюсь.

Все начиналось просто замечательно.

Когда мы заехали за мисс Даннинг, она похвалила мое платье и папину пряжку с дельфином - и видно было, что от души.

Когда мы приехали в ресторан и нас усадили за столик, папа не завел с официантом разговор о рубашках, хотя у того на рубашке спереди были пришиты лиловые оборки, а у папы есть теория, что оборки лучше топорщатся, если их стирать в зубной пасте.

Потом нам подали меню, и хотя они были здоровенные, как откидные борта у грузовика, папа воздержался от дурацких шуточек типа «не забрать ли их домой на запчасти» - в общем, ничего такого не сказал, чего можно было опасаться.

Когда мы делали заказ, он даже назвал бифштекс бифштексом, а не как обычно - куском дохлой коровы.

И я начала успокаиваться.

Правда, когда я посмотрела под стол, на свои коленки, они были ярко-красные, так что я, наверное, все-таки нервничала.

Мисс Даннинг спросила папу, придет ли он на школьную ярмарку, и он сказал, что ждет не дождется завтрашнего дня.

Потом он спросил ее, что там будет, и она ему все подробно расписала: и шашлыки куриные, и лотерею, и аукцион, и авиашоу, то есть брата Дэррина Пека, который обещал пролететь над школой на своем «кукурузнике» и написать на небе какой-нибудь лозунг, и бег в мешках, и распродажу домашних джемов, и настоящую старинную машину для чесания шерсти, которую собирался продемонстрировать племянник мистера Фаулера.

Я помирала от скуки, но все равно радовалась, потому что видела, как им интересно друг с другом.

Потом принесли еду.

Порции были просто огромные.

У них там вообще все какое-то великанское, даже перечница - с бейсбольную биту.

Мы начали есть.

Мисс Даннинг расспрашивала меня о старой школе, и я отвечала, только про Эрин ничего не сказала: боялась, что глаза покраснеют и она подумает, что у нас вся семья эмоционально неустойчивая. И не выйдет за нас замуж.

Папа и тут был на высоте. Он повторял вслух все мои ответы и тоже ни словом не обмолвился об Эрин, хотя всегда уверяет, что я должна говорить только правду. А от вранья, мол, у меня на ногтях появятся белые пятнышки.

Ну почему бы ему хоть до конца вечера не побыть таким милым, заботливым, нормальным?!

Катастрофа разразилась, когда мисс Даннинг заявила, что не может больше съесть ни кусочка.

У нее на тарелке остывали еще добрых две трети жаркого из барашка.

Папа с грустью посмотрел на эту кучу еды, которую придется выкинуть, и тут я поняла, что дело плохо.

Сначала я думала, он потребует, чтобы остатки упаковали в специальную коробку «для собачки». В ресторанах попроще так, может, и делают, но уж наверняка не в «Медном седле».

Но нет! Он придумал кое-что похуже.

Он стал уверять мисс Даннинг, что читал в одном журнале, будто если ты сыт по горло, то нужно постоять на голове, и тогда у тебя в желудке все как-то утрясется, и можешь есть дальше.

И он это сделал.

Встал на голову.

Официант, выходивший в тот момент из кухни, чуть не уронил жареную утку.

Все люди за другими столиками дружно уставились на папу.

Мне захотелось залезть под стол.

Я была уверена, что уж сейчас-то мисс Даннинг ему покажет. Если бы Дэррин Пек на уроке встал на голову, она бы в тот же миг устроила ему колоссальную головомойку!

Но никакой головомойки, даже самой слабенькой, мисс Даннинг папе не устроила.

Она просто смотрела на него и смеялась, а потом сказала, что читала в другом журнале: если, мол, наевшись досыта, постоять на голове, то можно подавиться и умереть.

Папа тут же перевернулся, снова сел за стол, и они вдвоем еще посмеялись.

Невероятно.

Ну да, я знаю, в глубине души ей ужасно неловко и она больше никогда, ни за что никуда с папой не пойдет, но почему она ему ничего не скажет?

Вот что значит хорошее воспитание.

Вот так она, должно быть, занимается чтением с Меган О'Доннел и до сих пор ее не задушила.

Нет, это ужас какой-то.

Бедный папа сидит себе, такой беспечный, подливает ей вина, рассказывает, почему он бросил пить, - и даже не подозревает, что все уже рухнуло и он собственными руками только что загубил свое счастье.

Я же говорю, он сам - свой худший враг.

А он об этом и не догадывается.

И не догадается, пока ему кто-нибудь не скажет.

Мисс Даннинг не скажет. Значит, придется нам.

Мне - и брату Дэррина Пека.

Когда я рано утром на цыпочках выходила из дому, папа вдруг что-то крикнул, и я подумала, что он меня застукал.

- Дженни! - позвал он, и я застыла на месте.

Я сделала несколько глубоких вдохов, чтобы сердце так не колотилось, и повторила про себя заготовленную на всякий случай историю про утреннюю пробежку для тренировки, ведь завтра я соревнуюсь с Дэррином Пеком.

Потом я посмотрела на свои ногти - нет ли белых пятнышек.

И вспомнила, что Дженни - это не мое имя.

Так звали маму.

Я прокралась вдоль веранды и заглянула в папино окно.

Он спал, запутавшись в простыне, пижамная сорочка с Элвисом Пресли задралась до подмышек. Папа вообще спит беспокойно, бывает, что и вскрикнет во сне. Обычно он зовет Дженни, то есть маму, хотя один раз закричал: «Шляпа в холодильнике!»

Я еще чуть-чуть постояла, глядя на спящего папу. Руки он прижал к груди, и вид у него от этого был такой одинокий, что я опять подумала: все-таки я поступаю правильно.

И побежала в город.

В придорожных кустах просыпались насекомые и приветствовали меня одобрительным жужжанием: видно, тоже считали, что я поступаю правильно.

«Действуй!» - подзуживал меня целый миллион голосов, и еще столько же подхватывало: «Он тебе потом спасибо скаж-жет!»

И лишь один какой-то зануда прострекотал: «Ты об этом пожалеешь!» - но я сделала вид, что не слышу.

Я дошла до банка, сунула карточку в банкомат и сняла со счета все свои сбережения.