Татьяна Чекасина - Ничья

– А, Томасик! Привет! – сказала по-свойски лаборантка (звать Аней), – сегодня будем испытывать, хочешь посмотреть?

– Да? Вот эту? – догадливо ткнула в зашпаклёванную панель Томка.

Ей было совершенно всё равно, какую из двух серых и с виду не отличающихся одна от другой панелей будут испытывать. Но она делала вид, что живо тут всем интересуется, а потому и Аня, и Женька уже привыкли ей рассказывать о своей работе, к которой относились почти, как Эдюня Пахомов к своей, с научным рвением. Женька сказал как-то: «До самого интересного не дотяну, такие испытания пойдут, а мне в армию». Аня и Женька догадываются, почему она приходит сюда, но делают вид, что не понимают. Они оба такие простецкие, считает Томка. Аня эта некрасивая, руки вечно грязные.

– Вон ту испытывали, треснула, осколки летели! – баском с гордостью сказала она. – Ничкову досталось: в шею осколок бетона прилетел. Кричит на нас с Женькой, чтоб не стояли рядом со стендом, а сам лезет… – В её голосе звучало восхищение Ничковым. Смелый, пострадал.

Провода тянулись к стенду испытаний… Томка рассеянно вертела в пальцах подобранный на столе проводок. Она волновалась перед приходом Ничкова. То, что он придёт, знала точно, ведь иначе Аня намекнула бы сразу, что его сегодня не будет. Да и подготовку к испытаниям он всегда проводит сам.

– Ну, куда ты налепил? – проворчала Аня.

– Павел Владимирович здесь велел ставить датчик, – стал оправдываться Женька, нажимая на «Павел Владимирович».

Томка считала, что оба этих серых существа и влюблены в неё, что само собой разумеется при её неземной красоте, но и уважают её безусловно, ведь они оба называют Ничкова по имени-отчеству и на «вы», а она уменьшительным именем и на «ты».

– Привет, – с обычной непонятной улыбкой Ничков перешагнул порог.

На нём, как на вешалке, висел старый пиджак.

– Вот возимся, возимся, – словно извинился. – Ну, как жизнь?

«Плохо», – хотела ответить Томка, но сжалась под его взглядом, под его улыбкой, посмотрела в глаза с отчаянием готового на всё, доведённого до крайности ребёнка. Эти бесконечные взгляды… Особая, своя жизнь на одних взглядах… Хорошо поглядеть в глаза… Но только так, чтоб глаза отвечали. Конечно, хотелось бы ещё и каких-то слов… Вдруг, вспомнилось: Галке сделал предложение этот «эталон»… Ничков пересёк опытный зал; по пути захлопнул крышку люка и проворчал на Женьку:

– Опять оставил открытым? – остановился рядом с лаборантами: – Женя, сколько раз тебе объяснять? Куда ты поставил этот датчик?– Ну, вот, что я тебе говорила? – прошептала Аня.

Женька смутился и принялся отдирать прилепленное (датчики, – это такие маленькие штучки, к ним тянутся от приборов провода). Ничков посмотрел на Томку, улыбаясь глазами: вот какой я строгий, но ты не думай, я такой не всегда… Она стояла здесь, чувствуя себя в этой серости редким диковинным цветком, случайно выросшим в огороде среди обычных овощей. Облепленный датчиками блок с тянущимися к приборам проводами пришла пора водрузить на стенд для испытаний. Ничков и Женька с покрытыми цементной пылью плечами долго прилаживали его и, наконец, установили.

– Навешивай грузы! – отряхивая руки, приказал Ничков.

Женька потащил гири к панели, и на железные прутья легли первые тяжести. Аня открыла журнал на столе с длинными колонками цифр. Стала записывать показания стрелки, бегающей по шкале прибора.

– Эта, может, не треснет? – спросила с деланным участием Томка.

– Твои слова да богу б в уши, – ответил разгорячённый работой, возбуждённый началом испытаний Ничков.

Он подошёл совсем близко. Теперь Томка не видела лаборатории, мрачных панелей, от которых добивались необыкновенной прочности, Аню, склонённую над столом, Женьку, пробежавшего за спиной и спустившегося через люк в подвал за какими-то добавочными грузами, и как он выскочил, она тоже не заметила. Она смотрела, не открываясь в глаза Ничкову, стоявшему так близко, что до его лица можно было дотронуться пальцем. Томка так и сделала: протянула руку и дотронулась и провела по щеке, а пыль на пальце показала ему.

– Да, вывозился, как чёрт, – он смущённо потёр лицо ещё более грязной рукой.

– Павел, а тебе не скучно так жить? – спросила она.

Томка знала, что сейчас она, наверняка, ещё более красивая, чем обычно, и хотела услышать от него такие, например, слова: «Нет, не скучно, потому что здесь ты».

– Мне хорошо, – быстро сказал он. – Здесь живое дело, понимаешь?

И он стал говорить, по её мнению, совсем не то, что надо… Про какой-то другой институт, где дело было «не живое», где требовали от него кучу каких-то бумаг, а здесь требуют только науку. И он рад… Он не для отчётов учился, он хочет совершать открытия, и до чего хорошо, что у них в институте такой умный руководитель как Гуменников… Томка слушала с усталостью и грустью. В длинных пальцах, сверкавших перламутром ногтей, она вертела какой-то ненужный, подобранный на столе проводок…

– Павел Владимирович! – крикнул Женька, вечно отвлекающий его от общения с Томасиком. – А на эту сторону увеличивать нагрузку?

– Я тебе уже говорил, – Ничков бросил на Томку извиняющийся взгляд, обогнул стол и направился к покрасневшему от усердия Женьке.

И они стали возиться вдвоём, прилаживая какие-то гири, подтаскивая их. И в эти моменты стрелка под стеклом вздрагивала, металась, будто лишённая ориентиров раз и навсегда. Томка стояла посреди лаборатории, по-прежнему крутя в пальцах какой-то ненужный кусочек провода… Солнце лежало поперёк зала, и видно было, как много в воздухе цементной пыли. Проводок, который она вертела в пальцах, скрутился, она отбросила его и хотела взять другой и уже потянулась за ним, как вдруг одна нога неожиданно повисла над пустотой. Она попробовала сбалансировать, удержаться, но не смогла, и был такой миг, когда она с ужасом поняла, что с ней происходит что-то страшное, нерядовое, чего не происходило в этот миг ни с Ничковым, ни с Аней, ни с Женькой. Она упала. Люк был глубок. В подвале горел свет. Кругом плыло что-то красное. Голос Ничкова говорил, будто издалека:

– Томасик, как же так, Томасик…

Кто-то притащил нашатырь. Какие-то люди стояли над люком и смотрели вниз.

– Говорил Женьке – закрывай люк! – в голосе Ничкова слышалось такое горе, почти такое же, наверное, как у Томки на душе во все эти дни после поездки в колхоз…

– Голова, как голова? – говорил над ней Анин тревожный глухой голос. – Убиться тут в два счёта, убиться!

– Ты позвонила в медпункт? Позвонила?

– Они уже идут, Павел Владимирович!

– Ну как ты, как?

Томка лежала на чём-то мягком, под головой был вывернутый наизнанку пиджак Ничкова. От этого пиджака пахло, конечно, бетоном, но ещё так хорошо пахло, что слёзы счастья текли по Томкиным щекам.

– Ну, и как будем доставать? – в люке появилось широкое лицо тётки-медсестры в белом халате.

Ничков подсунул под Томасика руки, и ей ничего не осталось, как обвить, обхватить своими руками его шею. Лестница была железная, крутая, но Томка плыла над её ступенями. Его руки держали её крепко. Она отвернула лицо к его шее, чтоб не видеть никого, а только чувствовать запах этой шеи, которую хотелось прихватить губами. Возле люка стояли носилки. Больную на них опустили. Ничков взялся за ручки с одной стороны, Женька с другой. Пошли, понесли. Следом семенила медсестра. Несли, кажется, долго до грузового лифта, из лифта – коридорами. Ну, вот и медпункт. Медсестра ушла в соседнюю комнату, Томасика положили на кушетку.

Хорошо, что сегодня она была не в мини-юбке, а в модных расклешённых брюках. Ничков сел рядом. Так хорошо было видеть его лицо, свою руку держать на его руке. Женька ушёл, они остались вдвоём. Какое счастье… Слёзы бурлят в голове, подкатывают к глазам… Слёзы счастья…

Но вскоре явились врачихи, в одной из них Томасик узнала жену Эдюни Пахомова. В лабораторию она приходит не в белом халате. Эта немолодая, по понятиям Томки, сплетница, живущая в страхе за мужа, готового изменить с кем угодно, даже с бывшей школьницей, холодно и понимающе посмотрела на Ничкова.

– Вы можете быть спокойны, мы всё тут сами поймём, – сказала она немного ехидно.

– Хорошо, я подожду в коридоре, вы мне сообщите результат осмотра? – умоляюще посмотрел Ничков.

– Не беспокойтесь, сообщим…

Он вышел, и без него Томке стало так плохо, будто она снова упала в люк. Жена Эдюни провела осмотр и опрос. Заглянула под веки, потрогала шишку на затылке, спросила про кружение головы. Результат – человек жив. А ещё он здоров. Отпустите человека, его ждёт в коридоре другой человек! Но нет, велят «немного полежать». Дают градусник… Но это уже без Пахомовой, которая покинула медпункт, ушла куда-то… Сплетничать, – подумала Томка.