Юлиан Хомутинников - Самолеты, или История Кота (СИ)

— Ну вот, завёл шарманку, — Кот легонько ткнула меня кулаком в плечо. — Слушай. Жизнь не может быть полезной или бесполезной. Каррамба, и почему я тебе это рассказываю?! Ты же мой старший брат! И не только мой, кстати. Ты должен быть образцом для подражания, младшие на тебя равняться должны! А ты? Понятное дело, на такого тебя никто равняться не станет.

— Да я и не претендую, в сущности…

— Не претендуешь? Ну-ну. И чего ты хочешь добиться? Для чего ты вообще живёшь на белом свете? Вот я — видишь? — уже не живу. Во всяком случае, всё указывает именно на это. А ты? У тебя есть самая ценная штука во Вселенной — твоя жизнь, я имею в виду. Для чего она тебе дана, по-твоему?

— Ну да… «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной ты на казнь осуждена?»

— Вот-вот.

— Мне третье четверостишие больше нравится. Как там… «Цели нет передо мною: сердце пусто, празден ум, и томит меня тоскою однозвучный жизни шум…»

— Да уж, Лохматый, вот это точно про тебя. И что?

— В смысле?

— Ну, как дальше-то жить? Ты ведь не Пушкин.

— Определённо. Не знаю, Коть. Я раньше думал, что если ты вернёшься, то я…

— Ну вот, снова-здорово! Послушай, Лохматый. Я, конечно, польщена степенью своей важности для тебя и остальных, но, как видишь, я не могу быть всё время рядом. Сегодня ты меня видишь, а завтра — кто знает? Вдруг я пропаду? И что тогда? Будешь жить как прежде, как все эти семь лет? Чёрт, Лохматый, тебе уже 34! А у тебя до сих пор даже девушки нет! Ты должен собрать всю свою волю и силы в кулак и изменить, наконец, свою жизнь! Чтобы и цель была, и сердце не пустовало, и ум работал. Глядишь, и настроение улучшится, и жизнь не будет казаться такой утомительной и бессмысленной.

— Да ладно, Коть, ты же не серьёзно. В смысле, про девушку. Я имею в виду, это же кем надо быть, чтобы польститься на такого, как я?

— Ну да, сейчас ты не привлекательнее позавчерашнего бутерброда, — Кот хихикнула.

— Ну спасибо.

— Не за что. На правду не обижаются. Ты себя в зеркале давно видел, к слову? Краше в гроб кладут. Развеяться тебе надо, брат, понимаешь? Сменить декорации. Ты как… как фикус, который сохнет в своём горшке. Тебя надо просто пересадить в горшок побольше и полить хорошенько. Понял?

— И кто же это будет делать, интересно знать?

— А мне-то как интересно! Знаешь, я всегда пыталась представить себе твою девушку. Как ты приводишь её в дом…

— …После чего она либо убегает со всех ног, либо её выносят. Возможно, вперёд ногами.

— Не перебивай меня, ты, остряк-самоучка. И вообще…

Она вдруг встала и решительно потянула меня за руку.

— Идём со мной.

— Куда? — поразился я.

— Неважно. Просто иди за мной. Потому что пока ты тут, на своём балконе, мне до тебя не достучаться.

— Погоди, Кот, что ты хочешь… Это слишком… странно! Понимаешь, я уже лет десять не покидал балкона, не считая дежурств! Да и куда ты хочешь, чтобы я пошёл?

— Странно? — изумилась Кот, — Странно тебе? То есть то, что ты разговариваешь с призраком своей мёртвой сестры — это не странно, это в порядке вещей, — то ли дело уйти с балкона! Ты что, корни тут пустил, что ли! Идём, ну же, ну!

Она толкнула балконную дверь — та с грохотом распахнулась. Интересно, подумал я, как на это отреагирует Матрица.

— За мной, давай!

Да, это Кот, вне всякого сомнения. Живая, мёртвая — не суть важно. Только Кот могла пойти на такое. Только Кот могла… Вытащить фикус из горшка.

Но что ты с ним дальше будешь делать, а?

И встал я, и вышел вон…

…Матрицы нет на месте — ещё одно удивление, хотя я, пожалуй, уже ничему не удивляюсь. Такое чувство, будто квартира вымерла. Тускло мерцают со стены шесть мониторов. Со стороны Сони тоже не слышно ни звука, — а ведь двери открыты.

Но Кот тянет за руку, Кот торопит:

— Быстрее, быстрее, некогда!

— А что… Почему?

— По кочану и по капусте. Давай, живо!

Коридор. Под потолком горит одинокая лампочка. Как же тут темно, однако.

— Слушай, Кот, там же дождь вроде…

— Вон куртка висит — чья? А, неважно. И ботинки. Давай, давай!

Натянуть куртку (и правда, чью?) и такие же незнакомые ботинки, — и вот я уже буквально вываливаюсь из квартиры вслед за Котом. Там, на лестничной клетке, у соседней двери — мужчина, кажется, сосед. Высокий, в возрасте, чёрные с проседью волосы увязаны в хвост. Как же его звать… Герман, что ли…

Он оборачивается — и улыбается:

— Доброго дня, молодые люди.

— Здрасти! — выкрикивает Кот, продолжая тащить меня, словно буксир — баржу.

— Здравствуйте… — мямлю я, не сразу осознавая странность момента. Но задумываться некогда.

— Давай, братишка, живей! — подгоняет Кот.

Она бежит вниз по лестнице — ну да, она же не признаёт лифты! А я, оказывается, здорово отвык от пробежек.

Герман смеётся нам вслед.

…Этаж за этажом, пролёт за пролётом, — и вот, наконец, подъезд. Мы пробегаем мимо почтовых ящиков; Кот без особых усилий толкает тяжёлую металлическую дверь, да так, что та буквально отлетает к стене. А сестра уже нетерпеливо давит на кнопку замка. Дверь недовольно пищит, и тотчас же дом исторгает нас из своего чрева, слово кит — парочку Ион.

Дождь перестал. Город дрожит в туманной дымке. Мимо нас проезжают машины и проходят люди, но всем им, кажется, нет до нас никакого дела.

Кот бежит через улицу, не обращая внимания на машины; слава Богу, движение тут не очень оживлённое, всё-таки Алёшкинский — улица узкая, да ещё и с вечной самостийной парковкой по обочинам.

Кот бежит, и я уже едва за ней поспеваю, дыхалка у меня ни к чёрту. Но хватка у неё железная, так что мне ничего не остаётся, кроме как бежать, спотыкаясь, вслед за Котом.

Мы бежим. Куда? Зачем? Кажется, здесь многое изменилось с тех пор, как я был тут в последний раз.

— Беги, беги! — кричит Кот. — Не останавливайся!

— Н-но куда?!..

— К свободе, Лохматый! К сво-боо-дее!

И я бегу. Бегу — хотя мышцы, кажется, сейчас сгорят ко всем чертям. Просто «Форрест Гамп» какой-то…

— Сейчас должно открыться второе дыхание! — доносится до меня крик Кота. — Не останавливайся!

С миром явно что-то происходит. Или со мной?

Пульс зашкаливает. Похоже, мой мозг сейчас просто взорвётся. Перед глазами — мутная пелена с пятнами огней, размытые тени людей… и Кот.

Вдруг — я не понимаю, как это происходит — она словно… остаётся где-то позади. Или сбоку. В первые секунды я даже не успеваю заметить, что её рука больше не держит мою. Дорога уходит под горку, ноги уже несут меня сами, я давно не контролирую ситуацию, я уже ничего в этом мире не контролирую, кто-нибудь, остановите же меня!! Остановите, — или, клянусь, я сейчас взлечу!!

Но итог прозаичнее: я действительно лечу. Лечу, поскользнувшись на луже, лечу, глупо размахивая руками, будто это может остановить мой полёт (или наоборот?), лечу — «низенько-низенько», как в старом анекдоте, но лечу.

Мелькает идиотская мысль: если бы родители видели меня теперь, они бы мной гордились.

Бамс!

Всё. Нечем больше гордиться. Долетался.

Асфальт пребольно бьёт по рёбрам, локтям и голове; я качусь, очевидно, по наклонной, но недолго; человек не рождён для полётов, человек вообще животное крайне неуклюжее. Особенно такой человек, как я.

А потом, как апофеоз всего этого идиотизма, небесные трубы вновь прорывает, и вот я уже лежу под сильнейшим ливнем, как мешок с мусором, выпавший из мусоровоза, и мокну.

«Да уж, в аниме такое вряд ли увидишь. Слишком непрезентабельно. Ни блюз не поможет, ни сигарета».

Однако постойте: а где же Кот?

А нет Кота…