Юлиан Хомутинников - Самолеты, или История Кота (СИ)

Однако постойте: а где же Кот?

А нет Кота…

Пытаюсь встать — получается не сразу. Прохожие ведут себя сообразно своему названию — то есть проходят мимо. Некоторые усмехаются. Ну и правильно, как ещё на такое можно реагировать. И вообще…

Наконец встаю на ноги. Немного шатает. Судя по всему, я весь мокрый и грязный. Лужа была не очень большой, но дождь дополнил картину.

Ну что, Кот? Ты этого хотела? Это твоя свобода, да? Наверное. Свобода от условностей, быть может. От стыда за свой внешний вид. За свои поступки. От страха за то, что я совершенно не представляю, где я нахожусь. За возможность заболеть, подхватить какое-нибудь воспаление лёгких, — да мало ли там?

Свобода?

Нет, Кот. Прости, но я не понимаю. Не понимаю. Зачем нужно было выдёргивать фикус из горшка только для того, чтобы выкинуть его из окна под дождь?

И куда ты делась теперь, скажи на милость? Кто, в конце концов, объяснит мне глубинные смыслы этого нелепого поступка?

Внезапно я понимаю, что кто-то тихонько дёргает меня за рукав куртки. Обернувшись, я вижу полные изумления, если не сказать — ужаса, глаза Сони, моей младшей сестры. Она стоит рядом со мной, в вишнёвом плаще и серой фетровой шляпке, а в руке у неё (и рядом, на тротуаре) пакеты из супермаркета.

— Лохматый… — шепчет Соня испуганно. — А ты чего тут делаешь?..

И что мне ей ответить? Что призрак моей предположительно мёртвой сестры вытащил меня с родного балкона и протащил за собой полрайона? Что я добегался до полётов на сверхмалых высотах? Что у меня крыша поехала, наконец?!

— Совершенно ничего, — заявляю я, чувствуя, как губы расплываются в идиотскую ухмылку. — Решил тебя из магазина встретить, вот что. Ну и упал тут немножко, понимаешь.

— Правда? Боже, Лохматый…

Не верит? Нет, похоже, просто в шоке. Но я уже знаю, что делать.

— Ну-ка, ну-ка, сестрёнка, давай-ка сюда эти пакеты.

Она не сопротивляется. Дьявольщина, а пакеты-то здорово тяжёлые! И что, она каждый раз их таскает?!

— Соня, ты что, попросить не могла, чтобы я тебе помог? Они же практически неподъёмные, эти пакеты!

— Так ведь… — лепечет она. — Ты же… С балкона…

— Ох, да дался вам всем этот балкон! Ты давай, веди лучше, а то я понятия не имею, как вообще сюда попал!

— Х-хорошо!

И она идёт куда-то, видимо, в сторону дома, периодически оглядываясь, а я плетусь за ней. Колени и локти саднят; на голове, видать, будет нешуточная шишка, не говоря уже о том, что воды с меня льёт не меньше, чем с неба. Даже в ботинках хлюпает. Болят мышцы, шумит в ушах отчего-то — не сотрясение ли? — но я иду вперёд, за вишнёвым плащом и серой фетровой шляпкой, и мне, по большому счёту, абсолютно всё равно, что будет потом. Ведь сейчас у меня есть миссия — так, Кот?

Может быть, это она и есть — твоя свобода?

Только одна мысль не даёт мне покоя.

«Увижу ли я тебя снова, Кот?»

…

Глава 5. Матрица: Смысл жизни.

Грохнула входная дверь, и в коридоре загомонили голоса. Соня и… Лохматый?!

А ведь точно: после завтрака на балконе было неестественно тихо. Но почему?..

Соня — радостная, взволнованная. Лохматый — усталый и, кажется, охрипший. Неужели он был снаружи? Просто не верится. Что же случилось, брат?..

— Так, теперь живо в ванную! — звенит Сонин голосок. — Ты наверняка простудился! А я пока приготовлю чай, что ли… Ты будешь чай, Лохматый?

— Конечно, Сонь. С удовольствием, — в голосе Лохматого слышатся новые, хотя и странно знакомые нотки. Хотя, возможно, это всего лишь простуда…

С глухим стуком захлопывается дверь ванной. На кухне щёлкает электроплитка, гремит вода, наполняя чайник. Потом — ну конечно! — лёгкие, торопливые шаги по коридору, и вот она уже стоит в дверях «комнаты мальчиков»: волосы намокли и растрепались, глаза горят, с лица не сходит нелепая улыбка. Кто там говорил, что безумие заразительно?

— Ты представляешь, Матрица?! — шепчет она ужасно громко. — Он! Выбрался со своего балкона! Каким-то образом нашёл магазин, — а ведь его только год назад построили! И тащил все пакеты сам, всё у меня отобрал! Ты что-нибудь понимаешь, а? Я вот совершенно ничего не понимаю. Что с ним, Матрица?

— Кабы знать, — пожимаю плечами. — Но думаю, что между его утренними безумствами и этим безумством определённо есть какая-то связь. Он говорил что-нибудь про… Ну… Про неё?

— Про неё? — сперва Соня не понимает, но потом до неё доходит. — А-а! Нет, не говорил.

— А что сказал?

— Сказал, что решил встретить меня из магазина… Отругал за то, что не попросила о помощи раньше…

Соня растеряна, но румянец, заливающий её щёки (вот что значит мамина бледная кожа) выдаёт её с головой. Она в восторге. Ну а что, она ведь в детстве Лохматым восхищалась и к Коту его страшно ревновала, между прочим.

— Ну-ну, — снисходительно улыбаюсь. — Молодец, Лохматый. Главное, чтобы это было проявлением внезапно проснувшейся братской любви, а не шизой, подкравшейся незаметно.

— А чего сразу «шизой»? — обижается за брата Соня. — Ты вот, между прочим, никогда мне свою помощь не предлагал, а ведь ты тоже мой старший брат и вообще мужчина.

Да уж, на это мне ответить нечего. Но на моё счастье, из ванной, судя по звукам, вываливается Лохматый, и Соня убегает готовить чай для брата-героя.

Ну что, ура Лохматому, что ли.

О, а вот и он сам, лёгок на помине.

Лохматый стоит в проёме двери, опершись на косяк, и смотрит на меня… Как-то странно.

— Ты бы папин халат переодел всё-таки на что-нибудь потеплее, Лохматый. И поприличнее.

— А, точно! — он смеётся, но необычно: коротко, отрывисто, с каким-то полувсхлипом. Короче, не по-лохматовски. Совсем. Впрочем, знаю я одного человека, который так смеётся. Точнее, смеялся…

Всё верно: так смеялась Кот.

Лохматый уходит на балкон и какое-то время копается там, очевидно, в поисках подходящего облачения. И вот он, наконец, выходит: линялые голубые джинсы, которым лет тридцать, насмерть застиранная серая футболка, когда-то бывшая чёрной, и — фанфары! — красная клетчатая рубашка. Совсем как та, что любила таскать Кот. Собственно говоря, эту его рубашку она поначалу и таскала, и только потом купила свою.

Я не знаю, чего он хочет добиться, но весь этот спектакль меня почему-то очень раздражает.

— И что теперь? — спрашиваю, — Уйдёшь за ней?

— За кем? — удивляется Лохматый, но потом, догадавшись, улыбается. — Да нет, что ты. Куда мне.

— А что тогда?

— Да ничего. А что, нельзя?

— Что — нельзя? Что ты вообще хочешь всем этим показать? Доказать, что Кот и правда вернулась? Или как? Или ты действительно сошёл с ума?

— Запросто, — говорит он с улыбкой. — Так что ты уж за мной присматривай, ладно, брат? А то вдруг начну на людей бросаться или из окна выйти надумаю.

— Пфф, можно подумать, я смогу тебя остановить.

— Но ты же попытаешься, правда?

Нет, я решительно не понимаю, чего он…

Тут в комнату вбегает Соня — и застывает, как громом поражённая. Рубашка, соображаю я, это она на рубашку стойку сделала. Но — и это странно, — на её лице нет тех эмоций, что я видел утром. Она не расстроена, не шокирована. Она… рада?!

— Ой… Лохматый, эта рубашка…

— Да вот, попалась в ящике… — косит под дурачка Лохматый, но Соня «проглатывает» и это! И улыбается! Бог ты мой, Соня, я уже лет… Лет пять не видел твоей улыбки. Или больше. Подумать только… Ну а сам-то? Когда я улыбался в последний раз? Вот ведь… До чего же мы дожили. Мы перестали улыбаться. Перестали радоваться. Смеяться. И теперь, когда с Лохматым случилось это странное нечто, Соня «заразилась» им моментально, будто простуду от него подхватила. Раньше такой «магией» владела только Кот. Только она могла прийти и «улыбнуть» всех в радиусе десяти метров! Это было… невероятно. А теперь, выходит, и Лохматый так умеет?