Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

Задачи отдела статистики были четко определены с самого начала: частично отдел должен был поставлять «государственной уголовной полиции и заинтересованным инстанциям в составе администрации гетто ежедневную информацию, касающуюся здоровья жителей (включая случаи рождения и смерти), а также проводить исследования демографического характера, информировать о фабричной продукции и о возможных требованиях со стороны старосты евреев». Кроме того, отдел должен был «составлять краткие обзоры статистических данных для других отделов, печатать наглядные изображения статистического материала и фотомонтаж в целях обучения или пропаганды, а также […] изготовлять и собирать изобразительные материалы для архивирования и разных практических целей».

Помимо этих специфических задач, была и более общая: «тайком — так и сказано! — собирать материал для будущего изображения (=истории) гетто и самостоятельно вести записи, отвечающие этой цели».

С самого первого дня, с первого номера газеты — 12 января 1941 года — и до последней записи за месяц до ликвидации гетто «Хроника» мыслилась в первую очередь как свидетельство для будущих читателей.

Возможно, современный читатель не сразу это поймет. До сентября 1941 года «Хроника», которая в это время издается по-польски, не очень напоминает коллективный дневник; это скорее нечто вроде открытого формуляра, где регистрируются определенные регулярно происходящие события. В этом отношении она часто походит на пинкасы, или Gemeindebücker, которые предыдущие поколения вели в еврейских общинах Польши и всей Восточной Европы. «Хроника» вмещает в себя, например, колонки о погоде, о рождениях и смертях; в ней есть извлечения из полицейских рапортов, сообщения о разгружающихся или прибывающих транспортах с провизией и топливом; записи об изменении рабочих часов и условий труда на фабриках гетто и так далее. Кроме того, «Хроника» публикует большую часть распоряжений, издаваемых секретариатом Румковского или немецкой администрацией, а также (в форме стенографических записей) почти все речи председателя.

Это последнее — документирование — играет очень важную роль. Благодаря ему Румковский смог через «Хронику» принять участие в истории собственного правления.

Однако понемногу форма и содержание «Хроники» меняются. Наиболее заметно это становится с осени 1941 года, когда нескольких прибывших незадолго до этого «западных евреев» принимают на работу в архивное отделение и они начинают писать в «Хронику». По крайней мере двое из них, Оскар Зингер и Оскар Розенфельд, уже состоявшиеся писатели и журналисты с многолетним опытом работы в условиях бюрократической цензуры. С этого времени «Хроника» становится менее формализованной и более полифоничной; вводятся разные жанры, начинает звучать критика (часто в сатирической форме). Однако весьма важно помнить, что с этого времени газета также в большой мере отражает (и соглашается с ней) картину происходящего в гетто, утвержденную Румковским.

Характер «Хроники гетто» — носителя традиций и свидетеля времени, но одновременно и рупора Румковского — делает ее конкретной и точной (в деталях), но в общем и целом ненадежной в качестве источника сведений о том, что на самом деле происходило в гетто.

К тому же сегодняшний читатель «Хроники» должен уметь отличать свою нынешнюю осведомленность от того, о чем тогдашние хроникеры только догадывались. Сегодня мы, возможно, знаем не намного больше, чем знали пленники гетто. Но наше знание — иного характера: у нас есть историческая прозрачность, ясность в деталях, какой не было у авторов «Хроники».

Уже в феврале или марте 1942 года появились убедительные доказательства того, что большинство эшелонов, в декабре 1941-го — января 1942 года отправленных из гетто, ушли прямиком в лагеря смерти. Румковский очень рано — если не вообще с самого начала — понял, что жителей гетто истребляют у него на глазах. Но далеко не все знали об этом наверняка, и отсутствие стопроцентной уверенности создавало ту удивительную серую зону между сомнением и надеждой, в которую целиком вписывалась «Хроника». Несмотря на все доказательства, многие упорно верили: должна быть жизнь за пределами гетто, где-то, какая-то; и эта твердая, до последних дней, надежда на спасение накладывает отпечаток на «Хронику гетто». Она видна и в последнем опубликованном «Хроникой» изображении Хаима Румковского, человека, который возвел неопределенность в ранг государственной идеологии, чтобы таким образом беспрепятственно поставлять материал нацистской машине истребления.

Еще в январе 1944 года некоторые авторы «Хроники» пытались обобщить опыт гетто в «Энциклопедии гетто». «Энциклопедию» можно рассматривать в качестве приложения к «Хронике» или (если угодно) как дальнейшую попытку сделать современность гетто видимой для потомков.

В «Энциклопедии гетто» на маленьких библиотечных карточках записаны сведения об огромном числе людей и явлений, значимых для повседневной жизни, управления, администрации. «Энциклопедия» не только объясняет многие характерные для гетто слова и выражения, языковые новообразования и заимствования (чаще всего — польских слов или австрийских канцеляризмов, привнесенных «заграничными» евреями), но и доносит до нас биографии-миниатюры стоявших во главе гетто людей. К влиятельным персонам, изображенным в «Энциклопедии», принадлежат, среди прочих, Арон Якубович, руководитель Центрального бюро по трудоустройству, Давид Гертлер и сменивший его на посту шефа могущественной зондерабтайлунг Мордка Клигер.

Но не Мордехай Хаим Румковский.

Отсутствие карточки Румковского может объясняться разными причинами. Или ее никогда не было, что кажется неправдоподобным — ведь он был самым могущественным в гетто человеком. Или карточку изъяли и уничтожили. В этом случае «Энциклопедия» — еще одно свидетельство того, чему «Хроника» приводит несколько непрямых доказательств: вымысел или, скорее, литературная обработка вымысла о гетто началась еще во время немецкой оккупации.

Хотя большая часть происходившего в гетто задокументирована необыкновенно тщательно, в хронологии событий существуют разрывы, ощущается нехватка достоверных свидетельств. Это касается, например, того, что происходило во время дней «szper'ы», когда Хаим Румковский предпочел «устраниться» и предоставил вести переговоры с властями Давиду Гертлеру. Это касается также раздела, в котором подробно излагаются обстоятельства усыновления Румковским одного из приютских детей и его отношение к этому ребенку. То, что Румковский регулярно насиловал приютских детей, поразительно хорошо, учитывая обстоятельства, подкреплено доказательствами. В своей книге «Rumkowski and the Orphans of Łódź» (1999 г.) Люсиль Эйхенгрин истолковывает эти посягательства, свидетельницей и жертвой которых она была, не столько как выражение сексуальных наклонностей Румковского, сколько как его постоянную потребность утверждать свои власть и авторитет в гетто на всех уровнях. В мире, где можно было выживать только подчиняясь, роль сексуальности трудно точно определить, но недооценить невозможно. Определение, данное Румковскому в вымышленном дневнике Веры Шульц — «чудовище», — взято из книги Эйхенгрин. Подобным образом я поступил и со свидетельствами многих других выживших. Так, например, длинное описание первого появления в Лодзинском гетто так называемых «западных евреев» опирается на то, как Оскар Розенфельд описывает дорогу от Радогоща в гетто и взято мною из книги «Wozu noch Welt: Aufzeichnungen aus dem Getto Lodz» (1994 г.).

В отличие от Розенфельда, который в романе сохраняет анонимность, большинство конторских служащих и функционеров разного уровня действуют под своими собственными именами. В первую очередь из-за того, что их деяния и бездействие так хорошо задокументированы (не в последнюю очередь благодаря расследованиям «Хроники» и «Энциклопедии»), что попытка придумать этим людям имена показалась бы избыточной маскировкой. К тому же я считаю, что характер событий, имевших место в Лодзи в 1940–1944 годах, делает подобную маскировку сомнительной с моральной точки зрения.

И наконец, несколько строк о фотографиях на обложке и во вклейках этой книги. Это несколько снимков из в общей сложности четырехсот фотографий, сделанных австрийцем по имени Вальтер Геневайн, главным бухгалтером немецкой администрации гетто. Геневайн фотографировал гетто на редкую для того времени цветную пленку, которую заказывал непосредственно в лаборатории «И. Г. Фарбениндустри» в Швейцарии. Никто не знал о существовании этих фотографий, пока в 1988 году родственник скончавшегося незадолго до этого Геневайна не выставил негативы на продажу в одном из антикварных магазинов Вены. Геневайн, убежденный нацист, служил в немецкой администрации гетто, пока она существовала. Кто-то в администрации, возможно, сам Бибов, поручил фотографу-любителю Геневайну фиксировать жизнь гетто. Поразительно в этих фотографиях еще и то, как мало они показывают собственно жизнь гетто; как мало на них голода, болезней, нужды, бедности. Даже смерть присутствует у Геневайна лишь в виде стилизованных облаков и трамвайных путей, идущих мимо полуразрушенных домов и мастерских.