Станислав Стратиев - Недолго светило солнце

Он сел в свой видавший виды „Москвич", машина тронулась, издавая хрюкающие звуки и поднимая пыль. Несчастный Крумов долго смотрел ей вслед.

С веранды доносились громкие голоса.

Крумов стиснул зубы и зашагал к дому по плиткам, между которыми проросли трава и ромашки, по плиткам, над которыми вспыхивали огоньки светлячков, по плиткам, которые уже трудно было разглядеть в темноте наступившей ночи.

На веранде горела лампа. Вокруг нее вились мошки. Ослепленные ярким светом, они ударялись о горячее стекло. Бай Ламбо говорил Сашко:

– Я устроил тебя на эту работу, потому что твой отец очень просил меня… А сейчас ты хочешь нам напакостить. Это вместо благодарности-то?

– Не хочу я вам напакостить, – говорил Сашко. – Ты не можешь меня понять.

– Работай себе и помалкивай, – прервал его бай Ламбо. – Твое дело – сторона. Мы с твоим отцом так всю жизнь прожили, детей вырастили, выучили их. Молчи, будто ничего не знаешь. Слушай, что я тебе говорю. Мы с твоим отцом друзья, и он тебе сказал бы то же самое.

– Бай Ламбо, нельзя всю жизнь молчать… ведь мы же люди.

– Можно, – сказал бай Ламбо. – Ты же видишь – я молчу. Отец твой, и тот всю жизнь работал, никогда не поднимал шум, много не говорил… Тихий человек.

– Хватит, – ударил кулаком по столу Ванка. – Ты придуриваешься, делаешь вид, что ничего не понимаешь. Из-за тебя у нас пропадет целое лето! Здесь только потяни за ниточку, такое размотается!.. Все мои планы полетят к черту. Для того ли я живу тут столько времени как отшельник, людей не вижу, одичал совсем, чтобы ты пришел и все поломал!.. И ради чего?.. Набери в рот воды и молчи, иначе я за себя не ручаюсь, так и знай! Я терплю-терплю, но если меня выведут из себя – за последствия не отвечаю, могу кому угодно переломать кости… Мы с тобой друзья, я тебя понимаю, но будь человеком, пойми и ты нас!..

– Потише, тише, – вмешался бай Ламбо, – не надо горячиться, он не глупый парень и все поймет, ведь свой же человек. Я знаю его отца, мы с ним друзья…

Антон, который до сих пор молчал, разлил по рюмкам оставшуюся ракию и сказал:

– Слушаю я тебя и никак не могу понять, чего ты хочешь Чего тебе надо?

– Хочу, чтобы он не исчез снова, – ответил Сашко. – Пусть те, кто убивали, не думают: закопали человека и концы в воду, победили… Пусть не думают: достаточно людей связать и расстрелять… Если мы закопаем его снова, получится, что они правы. Ты разве не понимаешь этого? Выходит, достаточно нескольких кубометров земли, чтобы исчезло все – и человек, и то, о чем он думал, во что верил, за что боролся…

– Глупости! – сказал Ванка. – Абсолютные глупости… Ты лучше подумай о себе, о нас, о живых.

– Я как раз и думаю о живых, о нас.

– Это – темное дело, – сказал Антон, – ты сам не знаешь, чего хочешь.

– Знаю, – сказал Сашко.

– Нет, не знаешь, – разозлился Антон. – Я могу сказать, чего хочу, бай Ламбо – тоже может. А ты можешь? Его дети, его мать, за что он боролся!.. Но все это существует только в твоем воображении, придумано тобой. Так ли это, не так, остается только гадать…

– Ты чего хочешь? – спросил Сашко. – Чтобы я дал тебе его адрес? Назвал имя, отчество и фамилию?

– Хочу, чтобы ты молчал, – ответил Антон. – Не имеешь права из-за каких-то пуговиц отнимать у нас хлеб. И вообще я жалею, что мы связались с тобой!

– Как тебе не стыдно, ты же свободный человек, – сказал Сашко, – а говоришь, как бай Ламбо.

– И будешь молчать, – закричал Антон. – Будешь молчать. А не будешь…

– Вот и не буду! И нечего меня пугать!

– А ну потише, не забывайся! – крикнул Ванка. – Потише, у нас тоже есть нервы!..

– Это мое дело – молчать или нет. И нечего мне указывать!

Ванка вскочил из-за стола, перевернул его, скатерть сползла на пол, со звоном разбилась посуда… Стул, на котором сидел Сашко, опрокинулся, и оба, вцепившись друг в друга, покатились по мраморному полу веранды…

– Ванка… – кричал бай Ламбо. – Сашко!.. Прекратите!.. Стойте!.. Антон, разними их!..

Но Антон тоже бросился на Сашко. Клубок тел катался под оранжевым навесом, под лампой, вокруг которой вились мошки, в тихой летней ночи, в которой вспыхивали огоньки светлячков и лес стоял неподвижно и молчаливо, залитый лунным светом…

Ночь, ночь накрыла дачный пригород с его деревьями и огородами. Дачи словно растаяли во мраке, в черноте влажного и прохладного воздуха.

Светилось только окно Крумова. Хозяин участка не мог уснуть. Он нервно мерил комнату шагами и думал: „Господи, почему именно сейчас? Почему именно сейчас, когда я уже почти все сделал, осталась совсем малость, чтобы зажить по-человечески?.."

За окном – черный мрак, такой же черный, как его мысли.

„Почему именно со мной это случилось? – горестно думал Крумов. – Именно на моем участке?.."

Он знал: если тот, в колодце, действительно был расстрелян в двадцать пятом, участок, наверняка, заберут. Вероятно, там можно найти еще что-то. Ведь тогда расстреливали партиями… Он предчувствовал: участок заберут. Предчувствия никогда не обманывали его. Заберут и взамен дадут новый.

Крумов даже застонал – он знал, что дают в таких случаях: каменистое место где-нибудь у черта на куличках, где нет ни электричества, ни воды. Столько труда, столько усилий, столько денег ухлопал – и все напрасно… Разве можно перенести на новое место дом, веранду, черепичную крышу?.. И деревья, они только-только начали плодоносить, груши… воду нашли… Из-за этой воды проклятой все и началось, нужно бы было вообще не копать. Прекрасно обходился шлангом, источник – вон он, совсем рядом… Приспичило ему иметь колодец, пропади он пропадом…

„Плохо, – вздохнул он. – Совсем плохо!.."

Если бы дело касалось чего-то другого, он нашел бы выход, использовал бы все свои связи. До сих пор он всегда находил выход из затруднительного положения… Но в данном случае выхода нет. Это он хорошо понимал. Раз дело касается двадцать пятого года или восстания – крышка, дело очень серьезное. С этим шутить нельзя. Никто не возьмется помочь. Заберут участок и слушать не станут… Столько труда, столько усилий и такой конец… Как ему достался участок, только он знает. Сколько взяток пришлось дать в горсовете, сколько подмазывать, сколько пришлось побегать, пока добыл разрешение на строительство…

Крумов потер горячий лоб. Голова раскалывалась от тяжких дум, тревожные мысли накатывались лавиной, не давали покоя…

„Спасение только в молчании, – решил Крумов, – другого выхода нет. В противном случае участок заберут и построят какой-нибудь мемориал или что-то в этом роде… Только молчание… Чего бы это ни стоило, нужно сделать так, чтобы об этом никто не узнал. Но тот мерзавец молчать не будет…"

Он яростно ударил кулаком по столу.

„Откуда взялся на мою голову этот мальчишка? – злился Крумов. – Он молчать не станет. Об этом он заявил тогда на веранде. Обо всем расскажет в городе. И тогда – конец".

Крумову хотелось выть.

„Может, дать ему деньги? – подумал он. – Сколько?.. И возьмет ли?"

Проводив товарища Гечева, Крумов снова подошел к колодцу, посмотрел на проклятые пуговицы. Потом поднялся на веранду, где Сашко молча вытирал окровавленные губы, а бай Ламбо что-то говорил Антону и Ванке, с мрачным видом сидевшим за столом. Рубашка на Ванке была разорвана.

– Если он даже с двадцать пятого тут, – говорил бай Ламбо, – то жена его, наверное, вышла замуж за другого и дети вообще ничего не знают о нем. И зачем сейчас людей тревожить, ворошить прошлое?..

Ему никто не ответил. Лампочка светила во мраке ночи, отбрасывая на навес веранды оранжевый круг. Крумов не выдержал:

– Этот участок мой! – он ударил кулаком по столу. – И все что на нем – мое! И больше слышать ничего не хочу. На своем участке я хозяин. Зарубите себе на носу! Я вас нанял, и на моей даче вы будете делать то, что я вам скажу! Ясно!

– Все стало вашим, – ответил ему тогда Сашко. – И рассветы, и закаты, и воздух стал вашим… разделили Болгарию на участки и присвоили себе… Но человек, который лежит там, – не ваш, это вам ясно? И пуговицы не ваши… И никогда не станут вашими. Смерть, Крумов, не продается, она не ваша, вы не можете ее купить.

– Сашко, – сказал бай Ламбо, – ты никак не утихомиришься. Хватит! Или хочешь, чтобы тебя снова побили? Посмотри на кого ты похож, вытри губы – кровь снова течет!..

– И имя его – не ваше, и память о нем – не ваша, – продолжал Сашко. – Денег вам не хватит, чтобы купить все это… Этого, Крумов, не купишь. За деньги это не продается… Все не сможете купить на ваши деньги…

На носовом платке, который Сашко прижимал к разбитой губе, проступило алое пятно…

Это было вчера. Вспоминая об этом, Крумов понял, что Сашко денег не возьмет.

„Не возьмет! – вздохнул Крумов. – И сколько ему предложить… Тысячу?"

Подумал: „тысячу", и заныло сердце. Он представил себе зеленые толстые пачки банкнот, сложенные аккуратными стопками…