Юрий Пахомов - Столкновение

Эти пацаны пробились к академикам Глушкову, Колмогорову, и те их встретили с интересом, поддержали, помогли раздобыть редкие в те годы компьютеры и другие штуки, необходимые в работе. Курышев разработал математическое обоснование, молодцы создали штуковину, стыковали анализатор с простеньким компьютером, и получилась чудо–приставка. Уже первые испытания дали поразительные результаты: штатный гидроакустический комплекс «Рубикон» потерял цель уже на расстоянии двадцати кабельтовых, а приставка вела лодку–мишень до семидесяти пяти кабельтовых, вела бы и дальше — сдох отечественный компьютер. Поставили два компьютера, провели повторные испытания, и с помощью приставки удалось обнаружить лодку–мишень на расстоянии ста сорока кабельтовых, а атомную на расстоянии более трехсот кабельтовых. «Рубикон» показал результаты в пять раз меньше. Как тебе?

— Круто!

— По флоту выходит директива по установке на лодках этой самой приставки. Дело–то простое, не требующее больших затрат: подсоединил приставку к действующему комплексу, и начинаешь слышать супостата в несколько раз лучше. Что еще нужно? Вот тут–то и начинается главная интрига. Лодки, оснащенные такими штуковинами, начинают засекать иностранные субмарины в наших территориальных водах, а это означает, что нужно принимать решение и, прежде всего, политическое: шандарахнуть торпедой по наглому нарушителю границы или в очередной раз промолчать и утереться? Раньше–то была тишь да гладь, да бодренькие рапорты наверх: морские границы на замке, подводный щит страны непробиваем. А американцы уже в Мотовском заливе плавают, с помощью приставки их не раз засекали. Над Курышевым и его группой стали сгущаться тучи. Ученые и промышленники выказывают недовольство, старший лейтенант с его новациями им как кость в горле, ученых активно поддерживает военный отдел ЦК, деятели которого не раз уже поражали моряков своей некомпетентностью. Стали помаленьку избавляться от неугодных. Результаты испытаний приставки были названы шарлатанством, к тому же имеющим вредные последствия: «увести лучшую в мире советскую гидроакустику с правильного пути». Флот упорствует, все испытания проводит тайно. Наши подводники гребешком прочесывали океан, и в этот гребешок попадали американские атомоходы, и контакт с ними на этот раз длился не считанные минуты, а более десяти часов. И обнаруживали их с помощью приставок с расстояния четыреста кабельтовых. Каково? А знаешь, чем кончилось? Высоколобые научные эксперты, к которым все- таки попали результаты похода, в один голос заявили: «Этого не может быть, потому что не может быть вообще». Все в наших лучших традициях: генетика и кибернетика — чепуха, лженауки и сплошное мракобесие. Когда началась перестройка, Курышева со товарищи турнули с флота, даже пытались отдать под суд, но ребята они упертые, копошатся, что–то там делают, а какой прок? Ничего не меняется.

А меня ждало еще одно «столкновение», только уже не в Баренцевом море, а в семье. И по разрушительной силе было оно посильнее первого.

Маришка большую часть времени жила не при нас, родителях, а с бабушкой и дедушкой. Какое–то время обитала в школе–интернате в Мурманске, школ с английским уклоном в Видяево не было. А без этого самого уклона, по мнению Маши, нынче далеко не уедешь. В Мурманск не наездишься, более ста верст, вот и вызревала деваха без родительского внимания.

Маша до поры считала, что так и нужно — девочка быстрее станет самостоятельной, а когда прозрела, было уже поздно. Я дома бывал редко, во всем полагался на жену, а у нее свои заморочки, свой интерес — работа, общественная деятельность. Мариша дичилась нас, от ласк не теплела, рос человечек себе на уме, ни в отца, ни в мать и уж точно не в деда с бабкой. Хотя особых проблем с ней не было, даже в пуберантном, как говорят медики, возрасте. Училась хорошо, тяготение имела к наукам гуманитарным. В Москве дело поправилось, жили уже одной семьей, но опять–таки в роли главных воспитателей оставались дед с бабкой. Я в командировках по пять месяцев в году, Маша раскручивала карьеру экономиста в Госплане, так поперла, не остановить, вот и дали старики слабину. Но в чем? В безоглядной любви? Любовь не поруха, не баловство, не делает из человека скрытня, готового к широкому нравственному маневру.

Конечно, я хотел еще сына, продолжателя морскойдинастии, и имя было заготовлено в честь дедов — Алексей, не вышло. И Маринка стала для меня родничком, опустишь в его прохладную воду руку и начинаешь верить в вечную жизнь.

Любовь мою дочь приняла, но как–то сразу установила дистанцию в отношениях, иногда, в разговоре, ловил я на себе ее внимательный, острый взгляд, губы ее вздрагивали в тщательно скрытой усмешке, и тогда казалось мне, что держит она меня за дурачка, что ли. Отношения ее с матерью я бы тоже не назвал близкими, хотя потаенной доверительности было, конечно, больше — женщины, другой пол. Не будет же она мне докладывать о первых месячных или о первой влюбленности.

Но помнится, думать так, анализировать стал я сейчас, когда все уже случилось, выгорело в переживаниях, в ночных бессонных разговорах с самим собой, когда судишь себя с особой строгостью, взвешивая все «за» и «против». И картина складывается неутешительная, с веками выверенными горьким выводом: за все нужно платить.

А тогда ведь ничто не предвещало беды, и беспокоились мы совсем о другом, точнее, беспокоилась жена, а не я, видно, я и в самом деле был и остаюсь, выражаясь современным языком, лохом в житейском смысле. Первые предвестники надвигающихся проблем не заставили себя ждать.

За завтраком, было это в понедельник, я сменился с дежурства и поэтому клевал за столом носом, Маша сказала:

— Тебе не кажется, что Маринка довольно странно себя ведет?

Я от удивления чуть вилку не уронил.

— В чем это выражается?

— А в том. Девица — старшекурсница, хороша собой, одевается со вкусом, а ни друзей, ни подруг. Театр, филармония, институт. Далее — в обратном порядке. Тихоня, синий чулок, монахиня. Меня это настораживает.

— Она же не в финансово–экономическом учится. «Как много девушек хороших», — так ведь ваш вуз именовался. Вот, где девки были лихие.

— Рот закрой, дуралей. Тебе плохая жена досталась?

— Ты — особая статья. Вне критики! Погоди, — я почесал кончик носа, веки набухли, и от усталости гудело в голове, — на той неделе я, проезжая на машине, видел Маришку с мужиком, шли по скверу на Усачевке в сторону метро.

— Обознался.

— Глаз–то у меня, извини, командирский. Не притупился.

— Значит, учитель из школы, где она проходит практику. Коллега! Тоже мне, женишок.

— Учителя так не одеваются. Парень весь в заморской джинсе и в ковбойских сапогах.

— В чем, в чем?

— Ну, такие короткие сапожки на завышенном каблуке. Как у ковбоев из вестернов.

— Гриша, шел бы ты спать. Сейчас со стула упадешь. Откуда здесь взяться ковбоям? Незнамо что мелешь. Я тебе о дочери, а ты шутки шутишь. — Маша обиженно поджала губы.

— Ладно, ложусь. Может, и впрямь померещилось?

Не померещилось. Ковбой заявился месяца через три.

И появлению его удивился, пожалуй, только я. Маша с Мариной давно уже за моей спиной все обговорили и взвесили. Маришка, любимая доченька, поцеловав меня, сообщила в пятницу вечером:

— Папа, завтра к обеду у нас гость. Отнесись к визиту серьезно.

— Не понял.

Тут Маша встряла:

— А что тут понимать? Марина хочет представить нам своего жениха.

Меня как колом по башке садануло. Попытался отшутиться:

— Форма одежды парадная, при кортике?

Жена усмехнулась.

— Вольно, товарищ капитан первого ранга. Форма одежды партикулярная: светлые брюки, рубашка в полоску. Та, что я тебе недавно купила. Все выглажено, висит в шкафу.

— А на ноги что?

— Не выпендривайся, отец. Подумай лучше, чем гостя будешь потчевать. С утра двигай на Усачевский рынок, список покупок я тебе составила.

— Раньше не могла предупредить?

— Сама недавно узнала. Ты только в споры политические с парнем не вступай, лучше внимательнее приглядись к будущему зятю. Опыт работы с личным составом у тебя есть, в людях разбираешься. И еще учти, человек он гражданский, к нему со стандартной меркой подходить нельзя.

У меня впервые защемило сердце. Не скрою, была у меня мечта — зятем станет офицер флота, раз уж сына нет, а внук родится — той же дорогой пойдет, в родную «систему» на Васильевском острове. Сколько раз представлял себе, как иду я по набережной Невы, солнышко светит, корюшкой пахнет — свежий огуречный дух в воздухе, а навстречу мне первокурсник в ладном бушлате с золотыми якорями на погонах, ветерок треплет ленточки на бескозырке. Господи, да после этого и помирать не страшно!