Владимир Гончаров - Апокриф

(из апокрифической литературы)

…стало именем нарицательным и синонимом слова предатель. Но на все это дело можно взглянуть и по-другому. И тогда вдруг окажется, что Тиоракис, может быть, единственный из нас, кто не предал Острихса. Ни тогда и ни после.

Бытует такое совершенно справедливое мнение, что предать могут только свои. А Тиоракис ни Острихсу и никому из нас с самого начала своим не был. Ведь, в соответствии с версией, которая давно уже почитается за истину, его принято считать кадровым офицером государственного политического сыска, а значит, в нашем кругу он только носил маску «своего». Его никто не перекупал и не перевербовывал. Он никогда не перебегал из нашего стана в стан врага. Тиоракис просто выполнял свой долг, так, как он его, наверное, понимал, согласно приказу, присяге… Или что у них там еще?

А вот если посмотреть на нас…

Слова предать и продать в определенном контексте очень часто рассматриваются как синонимы.

Репт, кажется, первым стал приторговывать памятью Острихса и доставшейся ему от него, как бы по наследству, некоторой толикой ореола чудотворца. Он бы и сам это сообразил, но настоящий размах предприятию под названием «Учение Острихса» придал депутат Федеральной Палаты парламента Виста Намфель…

Сразу вслед за тем как Объединенное Отечество рухнуло со своих командных высот, между партиями, претендовавшими на роль победителей в Весенней Революции, началось неизбежное соперничество по поводу того, кто заполнит собою наибольший объем в образовавшемся вакууме власти. Нахальство и наглый напор какого-нибудь нового вождя, могут сыграть в такой момент первостепенное значение. А если удастся добавить к этим замечательным качествам необходимую долю харизмы и завоевать с ее помощью, хотя бы на некоторое время, поддержку возбужденной толпы, то лавры «царя горы» в революционной свалке ему обеспечены.

Намфелю, съевшему на политической кухне не одну собаку, нахальства и наглости было не занимать. А вот харизмой он решил одолжиться у недавно погибшего героя. Момент для этого оказался очень удачным. Люди буквально с ума сходили по Острихсу, которому приписывали главную роль в обрушении надоевшего режима. Опять же несомненный ореол мученичества… Тут же — слава «волшебника»… Уже нашлось много таких, которые испытывали по отношению к Острихсу совершенно религиозный восторг. Мало того, пошли россказни о его чудесном воскрешении, чему способствовал тот факт, что тело Острихса, так же, как и пресловутое «тело Восты Кирика», не удалось найти при разборе завалов на месте полностью уничтоженной пожаром судебно-медицинской лаборатории, располагавшейся в сгоревшем здании ФБГБ.

И тут на авансцену эффектно выходит Намфель со своим почти совершенно правдивым рассказом о том, как он, в свое время, спас своего друга Острихса из лап папаши Дрио (за рамками повествования остались только не вполне бескорыстные мотивы, по которым он это сделал). В результате выходило так, что, если бы Намфель не совершил тогда своего подвига, то и Весенней Революции не случилось бы.

Дальше пошла смесь правды с ложью в менее щадящей пропорции, но на фоне неоспоримого факта спасения народного героя, и это прошло великолепно. Народ узнал, что Острихс делился со своим старшим по возрасту товарищем мыслями о нравственном и даже политическом переустройстве общества, а старший товарищ с восторгом внимал глубинам этой философии, и теперь как бы является носителем «заветов, оставленных Острихсом будущим поколениям».

Чтобы начать пожинать вполне осязаемые плоды со своего положения «преемника», Намфель поспешил обезопасить себя от каких-нибудь неприятных разоблачений со стороны возможных конкурентов. В качестве таковых могли выступить только мы, — те, кто в последние два три года действительно постоянно составляли окружение Острихса, достаточно хорошо знали с кем и как он общался, что говорил и, главное, чего не говорил никогда. В альтернативе войны и союза Намфель всегда предпочитал последний, и почти никогда не ошибался, умея выговорить для себя самые выгодные условия.

Он сразу понял, что начинать нужно с практичного и достаточно честолюбивого Репта, к тому же успевшего стяжать себе известность в качестве самого первого «ученика» Острихса. Они сразу поняли и оценили друг друга, тем более что Намфель не стал скупиться, а сходу предложил нашему «администратору» одну из главных ролей в своей игре. Репт, надо отдать ему должное, моментально сообразил, что, используя возможности и политический опыт Намфеля, он сможет залететь на такие высоты, о которых в одиночку и мечтать не мог. Вот так и создался великолепный дуэт «хранителей заветов и продолжателей дела» Великого Человека. Они, как только могли, всюду поддерживали один другого, чем еще больше подкрепляли такой свой статус.

Намфель с помощью Репта делал все возможное, чтобы развить спонтанно возникший в народе культ Острихса. При этом оба они естественным образом оказались главными его жрецами и принимали за ушедшего из жизни героя весь предназначавшийся тому восторг толпы. Вожделенная харизма вкупе с популярностью были выращены точно так же, как в лаборатории на подходящей питательной среде и при оптимальной температуре в течение нескольких часов выращивается необходимая микробная культура.

Опираясь на это завоевание, Намфель сделал следующий стремительный ход: он учредил новую партию «Путь Острихса» с Рептом в качестве председателя, и тут же повел ее на завоевание мест в распущенном парламенте и на штурм президентского кресла, также, до времени, пребывавшего впусте…

Такой фантастический успех агитационной кампании вряд ли когда-нибудь и кому-нибудь удастся повторить!

Намфель имел столько нахальства и точного чутья, что предложил Репту попробовать при публичных выступлениях, по праву «первого и любимого ученика», открыто подражать Острихсу, используя волшебный призыв «учителя»: «Поверьте!». Не слишком отважному Репту поначалу показалось, что разыгрывать эту неуклюжую пародию бессмысленно и даже непорядочно. Он сам мне об этом рассказал как-то в порыве откровенности (о чем, возможно, потом жалел). Но Намфель настоял, уговорил, заставил… и снова попал в яблочко. Всеми предыдущими событиями масса оказалась подготовленной к самогипнозу и, можно сказать, только и вожделела чудодейственной команды. Оказалось, что в подходящих социальных условиях эрзац-Острихс, действует почти также эффективно, как Острихс настоящий. Если бы Репту тогда вздумалось, хотя бы и ради шутки, провозгласить: «Всем спать!!!» — сон, наверное, обуял бы миллионы. Но Репт, следуя режиссуре Намфеля, призывал: «Поверьте нам, подлинным преемникам дела Острихса!» Очень мало, что могли противопоставить конкуренты этому великолепному тандему. По-крупному наехать на них было не за что (все вины, действительные и мнимые, лежали на рухнувшем режиме), а от мелких уколов Репта и Намфеля надежно укрывала благодатная тень Великого Человека.

Народ повалил в новую партию толпами. Почуяв, куда дует ветер, туда же кинулись все политические проныры, создав целый поток перебежчиков из других партий. Впору уже было принимать в ряды «путейцев» по конкурсу. За какие-то три месяца «Путь Острихса» ободрал электорат со всех конкурентов и триумфально победил на выборах в парламент, а Виста Намфель стал президентом НДФ…

А так ли важно, кто первым из нас потащил на рынок свои отношения с Острихсом? Гораздо принципиальнее пошел бы разговор, если бы кто-то умудрился не поддаться соблазну. Но таких не нашлось. Все отметились.

Одно время я пытался искать себе оправдания. Все себя уговаривал, будто не имею права покушаться на иконописный образ Острихса, поразительно быстро и как бы без моего участия сложившийся в народном сознании. Вот спрашивают меня: «А расскажите нам, глубокоуважаемый господин Майфет, какой он, Острихс был золотой, бриллиантовый, бархатный, самый человечный человек, гениальный мыслитель и борец за народное дело». А я им: «Да ни хрена подобного. Отлит он был из самых обыкновенных материалов. Человечность его была в пределах нормы. За «бедный народ», после неудачных юношеских опытов, особенно не переживал, поскольку со временем стал, скорее, индивидуалистом и созерцателем. Мыслить любил и умел, но ничего гениального не сотворил. Почти все, что выдается за его слова, придумано другими людьми в своих собственных интересах. Еще он с некоторых пор слишком ценил свою независимость, чтобы быть очень глубоким в привязанностях, в том числе и дружеских. Всех нас, «бывших с ним», его друзьями и тем более учениками можно назвать с очень большой натяжкой. Мы были, скорее, группой добровольцев, допущенных им к участию в каком-то его эксперименте, о цели которого он нас в известность не поставил…» И так далее. Как вам такой Острихс, господа?