Александр Галкин - "Семейные сны"

Стукнула дверь. Голоса родителей. Шмякнула об пол тяжелая сумка. Заскрипел протез, дверь нашей комнаты приоткрылась, и отец просунул голову, увидел меня - резко хлопнул дверью. Проверял, дома ли дочь: почти каждый день он устраивал такие проверки.

В нем все-таки, видимо, бурлили отцовские чувства.

Зазвенела пряжка от протеза: значит, он отстегивает его, ставит в кладовку. снимает брюки, надевает зеленые в белую шашечку пижамные штаны, завязывает узел на штанине...

Я отправился в туалет, захватив с собой книгу. Отец нес на кухню три майонезные банки, забитые окурками.

В коридоре беседовали бабка и мать. У туалета стояла клюка. Очевидно, бабка заняла очередь и поставила палку, чтобы ее никто не опередил. После Чумака она как-то зачастила в уборную, а может, это была реакция на голодовку.

- Люба, у меня плохо с желудком... Я сегодня уже три раза ходила!.. Три раза!

- А вы выпейте травку из сада...

- А как ее пить? Горячую?

- Необязательно... Теплую.

- Так ведь нельзя же весь день траву пить...

- Так пройдет все быстрей... А вы еще скушайте сухарик с чаем.

Мать пришла домой необыкновенно веселая.

- Ну как вы съездили? - поинтересовался я.

- Очень хорошо! Сделали рентген - оказывается, у отца вышел камень... почечный... Благодаря Кашпировскому! Поэтому его и стошнило несколько раз. Вообще сегодня очень удачный день: мы обогнали "Жигуленка" и "Волгу" на нашей старенькой, достали свежей рыбы, на рынке отец купил три банки чинариков... Сейчас же нигде нет сигарет... А он без курева не может...

- И дорого стоит?

- Три рубля - майонезная баночка!

- Кошмар! Но ведь их же опасно курить... СПИД какой-нибудь подхватишь!

- Отец обработает их на горячем пару... Убьет микробов... А потом просушит на батарее... На зиму хватит, если экономно...

- Поеду на Центральный телеграф... Отобью телеграмму Кашпировскому... - бросил отец через плечо и поскакал на костылях к кладовке одеваться.

- Зачем ты поедешь? В твоем состоянии?.. Да еще с культей больной... Вспомни, какой ты утром был! Закажи по телефону, - заволновалась мать.

- Туда не дозвонишься, - пробурчал отец, но, отыскав в справочнике нужный номер, принялся крутить диск. - Девушка, примите телеграмму. Читать нотации мне не надо, я и сам могу читать нотацию... Записывайте текст, а не разговаривайте! Москва, 113326. улица Академика Королева, 12. Кашпировскому. Вышел почечный камень. Почечный. Да! Медицинское подтверждение имеется. Имеется подтверждение... Благодарен. Квант.*26 Квант, а не Квинт! Сколько я буду должен? Подсчитайте... Жду... Хорошо! На простом бланке... не на поздравительном... Да! Правильно!

Пока он диктовал текст, из туалета вернулась бабка, и все мы втроем в каком-то торжественном оцепенении, встав полукругом позади отца, внимали его словам.

25.

За окном переполох! Истошные детские вопли разорвали однообразный шум мирного двора. Так мог кричать только один Акакий. Внимание! Они уже рядом!

- Выти-ай! Выти-ай! - рыдал Акакий, показывая пальцем себе на спину.

- Обкакался! - пробормотала жена и рысью стрельнула в ванную.

Плач резко прекратился, и вдруг пауза лопнула восторженным хохотом и счастливыми взвизгиваньями. Что такое? Я заглянул в ванную. Акакий плескался в ванне, на четверть заполненной водой, и со смехом пытался ухватить живую рыбешку, снующую от него во все стороны. Жена включила кран и, поддерживая ребенка за попку, старательно терла ее мылом. Акакий брызгался, покрикивал, сучил ногами и руками, но рыба никак не давалась.

Мать, верно, решила порадовать внука: запустила не издохшую покамест рыбу поплавать напоследок.

- Мама, возьми его, мне нужно витамин Д сделать...

Жена выцарапала Акакия из воды - он требовал, чтобы его отправили назад - "к ыбке".

- Какая рыбка? Она сдохла давно! Ты же ее ногой бил? Бил! Вот она и умерла... Видишь, кверху животом плавает?

- Да? - Акакий всегда удовлетворялся разумными доводами.

- А ты, - приказала жена мне, - выжми белье.

- Ну что, горемыка? - Мать завернула Акакия в полотенце. - Пойдем книжки читать?

- Титать! Титать! Титать! - радостно закивал он бабушке.

26.

Из-за полуоткрытой двери бойко зазвучали детские стихи, достойные пера маркиза де Сада:

...А злодей-то не шутит,

Руки-ноги он Мухе веревками крутит,

Зубы острые в самое сердце вонзает

И кровь у нее выпивает.

Муха криком кричит,

Надрывается.

А злодей молчит,

Ухмыляется...

...Он рычит и кричит

И усами шевелит:

"Погодите, не спешите,

Я вас мигом проглочу!

Проглочу, проглочу, не помилую..."

Звери задрожали,

В обморок упали.

Волки от испуга

Скушали друг друга.

Бедный крокодил

Жабу проглотил... *27

Сквознячок отворил дверь. Петли жалобно заныли: "Бо-о-о-льно!.." Раздался шлепок об пол (это Акакий соскочил с дивана), шмыг-шмыг-шмыг - и дверь с треском захлопнулась. Как и дед, Акакий не терпел сквозняков и распахнутых дверей. Пока он не приводил двери в порядок, он не успокаивался.

Я зашел в комнату. Теща продолжала читать:

- Я кровожадный,

Я беспощадный,

Я злой разбойник Бармалей!

И мне не надо

Ни мармелада,

Ни шоколада,

А только маленьких

(Да, очень маленьких!)

Детей!..

Он страшными глазами сверкает,

Он страшными зубами стучит,

Он страшный костер зажигает,

Он страшное слово кричит:

"Карабас! Карабас!

Пообедаю сейчас!" *28

Акакий соскочил с дивана; вылупив глаза, застучал дюжиной своих зубов, схватил саблю и, подняв ее над головой, забегал по комнате кругами:

- Я Бамалей! Я Бамалей!

- Ты Бармалей? Кушаешь маленьких детей? - спросила мать жены.

- Нет! Я - Ленин! - и он скорчил жуткую рожу. - Атаять гоюю!..(Оторвать голову.)

Кем он только ни перебывал: и бабой Ягой, и совой, и собакой, и кисой, и дедой, и бабой. А теперь он - Ленин! Честолюбие растет.

От избытка чувств Акакий, пробегая мимо телевизора, наотмашь дал по нему саблей. Ему это понравилось, и он намеревался нанести еще пару удалых ударов. Мы с матерью вцепились в Акакия с двух сторон и оттащили от телевизора:

- Ты неслушник! Я с тобой водиться не буду! Там таракан сидит... в телевизоре... Тараканище! И тебя съест, если будешь трогать телевизор... - запричитала теща.

- Да? - Акакий задумался.

Я поддакивал:

- Телевизор не бьют... Его надо жалеть... гладить... Он хороший!

В комнату ввалился отец. Он снова пристегнул протез под зеленые пижамные штаны и заскрипел, ни на кого не глядя, прямо к балкону. Нагнулся, со стонами и причмокиваньями снял половую тряпку с проволоки... Акакий тут же пролез между его ногами, сдернул другую тряпку, висевшую рядом с первой. С радостным смехом, копируя деда, потянулся он вслед за ним, шагая в затылок и держа перед собой, на вытянутой руке половую тряпку, как дед. Лицо последнего осветилось счастливой улыбкой: растет, мол, моя смена. Дело мое не умрет!

Они шли в ванную - вешать на место сухие тряпки.

- Дерьмо-о-о-о-о!!! - по всей квартире прокатился густой бас отца, в этот раз способный поспорить с шаляпинским. От испуга Акакий примчался к своей кроватке и сам стал в нее карабкаться - я помог ему: подтолкнул под попку. - Татарье чертово! Всю квартиру засрали! Чтобы духу их здесь не было!!

Все сбежались к ванной. Отец бушевал: он стоял по щиколотку в воде (жена забыла закрыть кран), у его ног плавала издохшая рыба, а он в ярости швырял себе под ноги мыльницы, зубные щетки, полотенца, шампуни, сбрасывая их с полок.

В прихожей зазвенел звонок. Соседка с нижнего этажа пришла ругаться. Отец отправился вниз выяснять отношения. Мать и жена вытирали тряпками пол и выжимали воду в ведра, я тоже без энтузиазма включился в это занятие.

27.

- Пятьдесят рублей! Это ж десять дней работать надо... (После договора с соседкой о компенсации отец метался по кухне, как угорелый, и временами опрокидывал вещи). Скоты! Рожи! Мерзавцы!.. Они еще тогда с меня деньги на свадьбу содрали... И еще пятьдесят рублей! Хоть бы "спасибо" сказали! Дерут деньги с хромого инвалида!

- Жора, не надо! - слабо протестовала мать.

- Что, не надо?!

В раскрытую дверь кухни. как снаряд, просвистела табуретка, с грохотом ударившись о стену и приземлившись по касательной невдалеке от жены, которая по-прежнему подтирала пол. Табуретка чуть не задела ее.

Все! Дальше отсиживаться нельзя! Молчать тоже. Он бросает мне вызов! Это уже дело чести: защитить не только жену, но и родителей, которые эти две тысячи, приданое жены, давно вложили в дачу. Предчувствуя, что рано или поздно мы столкнемся лбами на почве денег, я заранее заготовил и отложил 150 рублей синими бумажками на этот крайний случай. Мне нравилось воображать ситуацию, типичную в романах Достоевского, когда оскорбленный герой бросает деньги обидчику, тем самым отстаивая свою принципиальность и человеческое достоинство. *29