Милорад Павич - Ящик для письменных принадлежностей

— Вода? Ты издеваешься?

— Вода может научиться говорить. Если застать её врасплох, пока она не спит. Потому что вода умеет и спать, и говорить. Как человек. Или, лучше сказать, как женщина. Я могу научить её выговорить какое-нибудь имя.

— И что же, заговорила твоя вода?

— Нет. Она не может выговорить твоё французское имя. Вода вообще не умеет говорить по-французски. А эта вода не может выговорить и моё имя.

— И что ж ты теперь будешь делать? — спросила я и поцеловала его в плечо.

— Ничего. Я согласился на то, чтобы вода дала тебе другое имя. Какое-нибудь такое, которое она сможет выговорить.

— А твоё? Тебя вода тоже окрестила?

— Да, и сейчас ты это имя услышишь. Я научил воду произносить его.

Тут мы спустились с моста к воде, он сдвинул с места один из камней и сказал:

— Доброе утро, вода моя дорогая!

Вода издала такой звук, будто она лакает, пьёт. Потом пучина внятно произнёсла моё тайное имя, которое стегнуло меня, как запах огня. Вода сказала:

— Европа.

— А твоё имя? — испуганно спросила я Тимофея.

Он сдвинул с места другой камень и прошептал:

Вода отозвалась и на это. Она составляла слово. Это было совсем ясно слышно. Она пыталась выговорить имя. Его тайное имя.

— Балканы, — сказала вода.

— Что это значит? — спросила я Тимофея.

— Это значит, что свой седьмой урок я выучить не сумел, — ответил он.

И тут Тимофей Медош предстал передо мной таким, будто я увидела его впервые в жизни. Его взгляд зарос лишайником, бурьяном и плесенью. Казалось, ему больно смотреть. Я обнюхала его. От него совершенно ничем не пахло. Ни лицо, ни волосы, ни рубашка — ничто не имело запаха. Не пахло ни потом, ни мужчиной, ни женщиной…

— Прекрасно, душа моя, — сказала я ему, — теперь нам снова ясно, кто есть кто в этой истории. И теперь настал момент, чтобы из этой кровати на три персоны исчез ты, потому что скоро появится ребёнок…

Я твердо знала, что мне делать. Я вернула Тимофею все его подарки, сварила ему суп из пива с травами и покинула его навсегда. Из особняка Врачей я не взяла ничего. Даже свои мелочи и вещицы, которые находились в капитанской шкатулке.

Так закончилась моя «Тропинка в высокой траве». В тот же день я одна вернулась к себе домой в Париж.

Если полностью вытащить из ящика для письменных принадлежностей внешний, выдвижной, ящик, засунуть руку в его утробу и нащупать там него, на ощупь напоминающее кусок картона. Извлечённый на свет божий, этот предмет окажется довольно большого размера фотографией, наклеенной на картон и согнутой пополам, в результате чего она почти переломилась. Это фотография молодой женщины в длинном золотистом платье, из-за спины которой выглядывает какой-то ребёнок. Ещё на фотографии имеется довольно длинная надпись, заканчивающаяся именем ????????:

Надпись сделана на оборотной стороне фотографии. Так как там не хватило места для всего, что хотел сообщить подписавшийся, продолжение он перенёс на поля своего текста, двигаясь по кругу в направлении, противоположном ходу часовой стрелки:

Охваченный отчаянием, я поднялся на борт греческого судна, отправлявшегося в длительное плавание, имея при себе лишь капитанский ящик для письменных принадлежностей, хоть я и не капитан. В этом ящике лежат вещицы, принадлежавшие моей самой большой любви. Отправляясь в путь, я кладу туда свой дневник, который когда-то вёл во Франции, пусть он напоминает мне о тех прекрасных днях, фотографию моей любимой с ребёнком и другие предметы, собранные с большим трудом и связанные с ней и моими воспоминаниями. Они будут сопровождать меня в плавании… Одна мысль утешает меня в моих бедах:

«Счастливая любовь одного из потомков может возместить девять несчастных любовных романов предков».

Я, тот самый человек, который когда-то купил ящик для письменных принадлежностей, однажды снова встретил того, кто мне его продал. Дело было этой зимой в Которе. Дул «юго», принёсший сумрак более долгий, чем ночь; дождь не давал никуда выйти после ужина. Я сидел в холле, когда послышалась музыка. Кто-то поставил кассету с песней «В рубашке тихой завтрашних движений…». Я вспомнил, что и в ящике для письменных принадлежностей эта мелодия предвещает «юго». Привлечённый песней, я встал и подошёл к стойке бара. Передо мной стоял официант из Будвы. Лицо его было серебряным и неподвижным. Теперь он работал здесь.

— Добрый вечер, Ставро, ты меня помнишь? Сможешь ли ты смешать для меня вино с водой по-гречески? Только смотри, чтобы воздух не попал в бокал, пока наливаешь!

Ставро, казалось, обрадовался шутке, он сказал:

— Добрый вечер, господин М. Добро пожаловать! Какая непогода! Сегодня ночью даже рыбы плачут… Сейчас я вас обслужу.

И поставил на стол бокал белого вина, смешанного с водой.

— Могу ли я у тебя кое-что спросить, Ставро?

— Я не запрещаю. И Бог через купину спрашивал, да мы не ответили.

— Скажи мне, как к тебе попал ящик для письменных принадлежностей, тот, который ты мне продал?

На лице Ставро заиграла твёрдая мужская улыбка. Некоторые улыбки могут подолгу жить на лицах мужчин и женщин, не исчезая столетиями. Они даже достаются в наследство следующим поколениям. Улыбка на лице официанта насчитывала по крайней мере несколько веков.

— У меня и сейчас найдётся кое-что на продажу, — процедил он. — Лекарство от старости. Вам могу дать в кредит.

— Что это за лекарство от старости, Ставро?

— Все мы больше печёмся о желудке, чем о душе. Поэтому каждый вечер нужно встать возле открытого окна, чтобы изгонять из себя дьявола. По десять раз. Это нетрудно, просто надо уметь. Носом вдохните столько, сколько сможете, — на каждую Божью заповедь по одному вдоху, а потом выдохните ртом весь воздух из всего тела, до самого желудка. Когда у вас изо рта выйдет какой-то незнакомый, тяжёлый запах, дело сделано. Это запах дьявола. Значит, он выходит. Его изгнали прекрасные запахи Божьих заповедей. Вот так выдыхайте каждый вечер десять раз, пока не появится запах дьявола, и получите жизни на десять лет больше…

— Прекрасно, Ставро, но мне по-прежнему очень хотелось бы узнать, откуда ты взял тот ящик.

— Эх, господин мой, в жизни всегда знаешь, где посеял, и не знаешь, где пожнёшь. Но клянусь Господом, дело было не так, как вы, господин, думаете.

— А откуда ты знаешь, что я думаю?

— Мне ли не знать, где чёрт женится? Это моя работа, подливать и угадывать, что клиент думает.

— И что же я думаю, Ставро?

— Господин думает, что я не умею смешивать вино с водой по-гречески. Ведь так, скажите откровенно?

— Да, Ставро, именно так я и думаю. Не умеешь. Но это не беда. И всё-таки, скажи мне, ты знал владельца того ящика? Не родственник ли он тебе?

Губы у Ставро покраснели, и на них заиграла роскошная женская улыбка. Ещё более старая, чем та, мужская. Он оскалил все зубы и ещё один в придачу и жалобным голосом сказал:

— Нет у меня больше ни родных, ни близких. Всех, господин М., всех унесла война. Время потекло вспять, и пришли последние годы, злые и опасные.

— Так откуда ты знал хозяина?

— Как откуда, господин М.? Как мне его не знать, когда я ещё в Боснии хотел застрелить его? Но не попал.

— Промахнулся?

— Я никогда не промахиваюсь, господин М. Я стрелял через воду, вот пуля до него и не долетела. Его спасла вода.

— А ящик, он к тебе как попал?

— Из воды, господин М. И меня вода удостоила чести — жизнь спасла, вот откуда. Я плавал барменом на греческом судне «Исидор», и однажды вместе с этим ящиком на борт к нам поднялся его хозяин. Был он, я бы сказал, со странностями. Из тех, что на свадьбу приходят со своим куском хлеба. Он умел только три вещи: в себя, на себя и под себя. А как судно бросит якорь, обует сапоги — один красный, другой чёрный — и сходит на берег гулять и на деньги играть. Он на небе видел такие звёзды, что нам и не снились. Слышал я и его последние слова, да только не понял их. Он сказал: «Это падший ангел! Нам конец». Когда наше судно разбилось, его чем-то ударило, и он исчез в волнах, а я вцепился в какой-то деревянный предмет. И только когда волны выбросили меня на берег, я увидел, что держу капитанский ящик. Со временем я постепенно узнал и кому он принадлежал, и некоторые другие подробности, которые можно было узнать…

Тут улыбка на лице Ставро неожиданно снова изменилась. Вместо женской вернулась та самая, твёрдая, мужская, как будто выкованная из серебра, и он добавил:

— Вы, господин М., наверняка сейчас думаете, что пришло время расплатиться за вино.