Валерий Залотуха - Свечка. Том 1

Но крик его значил даже больше, чем гром, потому что это был не просто громкий тревожный звук, это было слово, хотя никто не знал, что это слово обозначает имя, потому что никто в поселке шахты 5-бис этого имени никогда не слышал.

Крик был страшен, слово звучало призывно и загадочно.

– Э-эс-фи-и-ирь!!! – кричал Сергей – Э-эс-фи-и-ирь!!!

Повторив заветное слово с дюжину раз, Сергей заревел, потом зарыдал, потом просто заплакал. Продолжалось так еще примерно час, и все это время дядя Петя сидел рядом, курил, вздыхал, время от времени сочувственно спрашивая:

– Может, пописать хочешь? Я тут бутылочку припас, – и, указывал на стоящую в углу пустую бутылку из-под шампанского.

Когда Сережа умолк, дядя Петя заговорил.

Человек немногословный, молчаливый даже, он не закрывал рот два часа, выкладывая племяннику всю мужскую правду, которую довелось ему за свою жизнь узнать.

Первой женщиной «в том самом смысле» у него оказалась деревенская дурочка, с которой еще до войны дядя Петя пас коров, когда ему было меньше лет, чем теперь Сергею, а последней, недавно, – одна нормировщица на шахте. Жену Клавку он в этом плане женщиной не считал, хотя рассказывал и о ней, о ее паскудном характере. Крестный долго говорил о войне, точнее, о женщинах на войне и о двенадцати повесившихся монашках в католическом монастыре, когда наши морпехи захватили небольшой городок в Восточной Пруссии.

Сергей сначала не слышал, потом не слушал, затем начал прислушиваться, а при рассказе о повесившихся монашках заговорил, спросив:

– А ты, крестный?

– Я – нет, – твердо ответил дядя Петя. – Вот тебе хоть честное ленинское, вот тебе хоть честное сталинское, а лучше просто честное человеческое. Никак!

И, помолчав, стал рассказывать о главной в своей жизни женщине и о самой большой любви, которая там же, в Восточной Пруссии у него случилась, и где-то, то ли в ГДР, а может, и в ФРГ, живет сейчас его родной сыночек, которого при рождении он назвал Василием, но неизвестно, как зовут его там теперь… Раненного под Кенигсбергом дядю Петю оставили долечиваться в уютном немецком хуторке, где он познакомился с круглолицей светловолосой девушкой, у них завязалась любовь, и они по закону поженились. В своем рассказе дядя Петя то и дело восхищался немецкими женщинами, их чистоплотностью, трудолюбием и порядочностью – не в пример нашим дурам и лентяйкам, особенно жене Клавке. Подлечившись, дядя Петя дальше отправился воевать, взял Берлин, крепко выпил с американцами за Победу и помчался победителем в полюбившийся хуторок, где ждала его жена с народившимся ребеночком. Немочка исправно растила сына и встретила русского мужа с честью. Дядя Петя так и сказал: «С честью» и вновь принялся рассуждать на тему превосходства немецких женщин над русскими, но увлеченный историей Сережа спросил.

– А дальше, крестный, что было?

Дядя Петя кивнул и ответил:

– А дальше – приказ Сталина: в двадцать четыре часа всех немцев с детьми в Германию отправить. Думаешь, один я такой умный был? Там таких умных было много. Но, как я, никто не возражал… Что твои веревки, меня четверо особистов вязали, а пятый пистолет у виска держал…

Тут дядя Петя заплакал.

Впервые в жизни Сережа видел крестного плачущим и хотел вскочить, погладить его по светлым курчавым волосам и успокоить, но веревки не позволили подняться.

– А знаешь, как я кричал? «Марта, Марта…» – шмыгая носом и виновато улыбаясь, шепотом передавал дядя Петя тот свой крик, обращаясь к мальчишке-племяннику, как к ровеснику и другу, и, сокрушенно мотая поникшей головой, повторял хрипло и потерянно: – Марта, Марта…

– Ее так звали? – спросил Сергей, вновь готовый заплакать.

– Угу… – кивнул дядя Петя, стыдясь слез. – А твою – Эсфирь? Я знаю, слышал в Германии это имя. Немка тоже?

– Еврейка, – ответил Сережа.

– Еврейка… – удивленно повторил дядя Петя.

Фламинго была еврейкой, и звали ее Эсфирь.

Как и все, Сережа никогда такого имени не слышал, но удивился бы и не поверил, если бы ее звали, например, Оля. Эсфирь было двадцать девять лет, и она должна была выходить замуж. Женихом был завтруппой – чернявый суетливый дяденька с животиком.

Они с Эсфирь садились у служебного входа в «жигули», когда Сережа случайно оказался рядом. Обуреваемый неведомым чувством, он не мог ни стоять, ни сидеть, поэтому, выйдя из цирка, взял и побежал вокруг круглого здания. Нет, он не искал встречи с Фламинго, он и представить себе не мог, что, как все люди, та девушка ходит по улице. Нарезав три круга, Сергей пошел на четвертый и вдруг увидел ее и сразу узнал, хотя она была без розовых крыльев и без шеста в руках.

Зато оставался нос.

Во всей экзотической фигуре циркачки мальчика привлекал именно он – большой, плавно изогнутый, очень похожий на клюв фламинго.

Сережа остановился в нескольких шагах и, глядя на нее, замер, ожидая, что она взмахнет сейчас руками-крыльями и улетит.

Завтруппой сел за руль, а она, привлеченная восхищенным взглядом мальчика-богатыря, остановилась у открытой дверцы.

Сережа сначала не поверил, что она смотрит именно на него, он даже посмотрел, нет ли кого слева или справа, но ни там, ни там никого не было. Ему не представлялось возможным, что она может видеть его точно так же, как он видит ее. Но она смотрела именно на него, и, поняв это, Сережа сделал несколько неуверенных шагов вперед и оказался совсем рядом с ней.

Она смотрела на него удивленно, огромные ресницы вопрошающе подрагивали, и из уст мальчика вырвались слова, которым он удивился и обрадовался:

– Можно я вас на руках понесу?

– На руках? – Фламинго удивилась всего на мгновение, и тут же удивление сменилось радостью. – Конечно!

– Дорогая, ну сколько можно! – подал усталый голос жених.

Она не услышала, а Сережа услышал, но никак не прореагировал, твердо зная, что между Фламинго и этим человеком не может быть ничего общего, его для нее нет, а значит, и для него тоже.

Он подхватил девушку на руки – легко и просто, как будто делал это ежедневно, повел головой из стороны в сторону, выбирая направление движения, и пошел на четвертый круг.

Жених закрыл окно, выскочил из машины, захлопнул дверцу, закрыл на ключ, нагнал их и потрусил рядом.

– Эсфирь, мне надоели твои выходки! Ну сколько можно… – канючил он на бегу. – У нас заявление в Грибоедовском лежит. Оркестр Госцирка задействован. Триста человек гостей! Ты что, хочешь все сорвать?

Любопытно, что мужчина при этом ни разу не обратился к мальчику, как будто его здесь не было. Фламинго приблизила лицо к уху Сергея и приказала:

– Быстрей!

Он кивнул и побежал быстрей.

Немолодой и совсем неспортивный жених продержался рядом недолго и, отстав, остановился, тяжело дыша и глядя задумчиво вслед уносимой невесте. А Фламинго смеялась издалека звонким, совершенно детским смехом.

Потом случилась та короткая встреча с учителями и одноклассниками, во время которой Сережа успел проститься со своей прошлой жизнью, потом Фламинго попросила его остановиться и поставить ее на землю и, когда Сережа все исполнил, благодарно поцеловала его в щеку.

– Спасибо, – сказал Сергей и, подумав, прибавил: – Я целовал тебя много-много раз.

Он не стал объяснять, что имел в виду свою любимую марку.

– Вот как? – удивленно проговорила девушка.

Спустя какое-то время они оказались в гостинице, где жила труппа, в ее маленьком номере.

– Тебе сколько лет? – спросила девушка.

– Шестнадцать, – ответил Сергей.

– Хорошо, – сказала она.

Оказалась, что Сергей родился в шахтерском поселке, рос, учился, жил, пил свиную кровь и собирал марки для того только, чтобы в эту ночь любить Фламинго.

Любовь сопровождалась шумом и криками за дверью – жених пришел туда с милицией и требовал взломать дверь.

– Не обращай внимания, – попросила Эсфирь, и Сергей не обращал.

Милиционеры подавали строгие, но смущенные голоса и замолкали, когда слышали вдруг заливистый и счастливый женский смех.

Эсфирь смеялась, когда…

А с женихом в тот момент случалась истерика и он требовал у милиционеров пистолет.

Соседи за стенкой, тоже цирковые, играли на гитаре, пели, шумели, явно одобряя поступок девушки, и замолкали, когда она начинала смеяться.

Несколько раз Фламинго устало засыпала, глядя на Сережу плывущим взглядом, и повторяла одни и те же слова:

– Мой мальчик… Мой герой…

Неутомимый мальчик и несомненный герой глаз в ту ночь не сомкнул, так все было для него интересно. Она рассказывала о себе, он о себе, потом они любили друг друга, а когда она, обессиленная, засыпала, он ее разглядывал, и это было для него, пожалуй, интереснее разговоров и даже любви. Рассматривая ее ломкое тело с голубой кожей и розовыми подмышками, проводя пальцем по большому изогнутому носу, он все больше убеждался в том, что Эсфирь не человек, а птица, которая вынуждена жить среди людей, и ей приходится это скрывать. Дождавшись, когда в очередной раз она проснется, он наклонился над ней и прямо в лицо спросил: