Джон Ирвинг - Сын цирка

— Какое божество? — спросила его Джулия.

— Я не знаю, — застенчиво ответил Фарук. Разумеется, это никак не связано со знаменитыми воплощениями Вишну. Доктор был аватара в той же степени, в какой он казался себе писателем. Как и многие мужчины, на самом деле он являлся мечтателем.

Лучше всего можно было представить Фарука во время снегопада вечером, когда на Торонто опускалась темнота. Снег всегда погружал его в меланхолию, поскольку он падал всю ночь, когда умерла его мать. В такое утро Фарук шел в спальню для гостей, где Мехер отдала Богу душу. Некоторые ее вещи все еще висели в шкафу, а сари до сих пор хранили неистребимый запах другой страны и заморских кушаний.

Вечером шел снег, косым потоком пролетая в свете уличного фонаря. Фарук хорошо знал этот перекресток и испытывал к нему особые чувства не только потому, что находился в квартале от своего дома, но и оттого, что с этого места мог обозревать весь маршрут, которым он ходил так много дней, провожал дочерей в школу. А в церкви напротив он провел довольно много часов, чувствуя себя под защитой своей веры. С угла этой улицы Дарувалла мог видеть и часовню, и школу, где блистали его дочки. Задним числом доктор пришел к мысли, что были у него и двое сыновей, если первым считать Джона Д, а вторым — ушедшего на пенсию Инспектора Дхара.

Фарук приподнял лицо навстречу падающим снежинкам, чувствуя, какими мокрыми стали его брови. Хотя рождественская неделя давно прошла, с некоторых домов его соседей еще не сняли гирлянды, и они создавали радостное настроение. Снег на улице, падавший в светлый круг от фонаря, заставил доктора ощутить такое же светлое чувство одиночества. Фарук совсем забыл, зачем он здесь, на углу улицы. Доктор ждал жену. Бывшая Джулия Зилк, возвращаясь с одного из мероприятий женских организаций, приказала Фаруку ждать ее на углу. Отсюда супруги поедут обедать в новый ресторан, затем в Харбофонт, чтобы слушать писателя, выступающего со своим произведением.

Ресторан доктор находил самым заурядным, кроме того, по его мнению, было еще слишком рано для обеда. А чтение вслух… Дарувалла ненавидел его по той причине, что очень немногие писатели умели как следует читать для публики. Когда ты читаешь книгу про себя, то можешь без стеснения закрыть ее, взять что-либо другое или посмотреть видиофильм, к чему бывший сценарист пристрастился в последнее время. Во время обеда он имел привычку выпить вино или пиво, что не способствовало восприятию чтения. Больше всего он боялся захрапеть в зале и шокировать Джулию, которая добросовестно внимала всему, словно соревнуясь в терпимости с другими слушателями. Зачастую слишком много писателей желали читать свои рассказы в один вечер, а перерыв вызывал у Даруваллы принципиальную ненависть: в это время их окружали очень начитанные друзья Джулии, более начитанные, чем Фарук, и знающие об этом.

Джулия сказала, что именно сегодня какой-то индийский писатель (или писательница) ознакомит их со своей работой. Такое предупреждение таило в себе некую проблему. В воздухе так и витало ожидание: доктор «поможет» определить, что там изображено правильно, а что — неправильно. В случае с индийским писателем даже Джулия и ее начитанные друзья будут прислушиваться к мнению Фарука. Ему придется выработать мнение и высказать свои взгляды. Часто он не имел никакого мнения и прятался во время перерыва. К своему стыду бывший сценарист скрывался в мужском туалете.

Не так давно какой-то известный писатель из клана Парси читал в Харбофонте и Дарувалла чувствовал, как Джулия и ее друзья ждали, чтобы он заговорил с ним. Фарук читал этот роман и даже восторгался им. Речь там шла о небольшом, но крепком ответвлении общины Парси в Бомбее, в которой почтенный и сострадательный к ближним, хороший семьянин попал в переделку и прошел проверку на предательство, коррупцию во времена войны Индии и Пакистана.

Как Джулия и ее друзья могли представить, что Фарук сможет заговорить с писателем? Что доктор знал о настоящей персидской общине в Бомбее или в Торонто? О какой общине, как предполагали они, будет от говорить?

Фарук мог рассказать лишь истории о клубе Дакуорт, о том, как леди Дакуорт обнажалась, показывая свои знаменитые груди. Но даже не члены клуба уже их слышали. Какие еще истории знал доктор Дарувалла? Лишь повесть собственной жизни, а ее не доверишь первому встречному. Изменение пола, маньяк-убийца, вступление в лоно церкви вследствие любовного укуса, дети-беспризорники, которых не спас цирк, разнесенный на кусочки отец Фарука… А как расскажешь незнакомцу о братьях-близнецах?

Дарувалле казалось, что история его жизни слишком нетипична, если не странна. Да и сам он казался одиноким чужаком. С чем бы Фарук ни сталкивался, где бы ни появлялся, всюду возникала некая отчужденность, бывшая отражением той отчужденности, которую он носил в самом себе, в тайниках своей души.

Так и стоял этот выходец из Бомбея под летевшим снегом, ожидая свою родившуюся в Вене жену, чтобы ехать в центр Торонто, где им придется слушать какого-то неизвестного индийского писателя. Может, это будет сикх, возможно, индуист, если не мусульманин или не очередной представитель клана Парси. Весьма вероятно, кроме него будут читать свои произведения и другие авторы.

На противоположной стороне улицы Рассел-Хилл снег налипал на плечи и волосы мамаши и ее маленького сынишки. Как и Дарувалла, они стояли под фонарем, тоже ожидая кого-то. Малыш держался более беспокойно, чем его мать. Лицо он запрокинул вверх и высунул язык, чтобы поймать снежинки. Ребенок безотчетно высвободился из рук матери, а она, пытаясь его удержать, безуспешно дергала мальчика, чтобы он перестал крутиться. Ничего не могло заставить мальчишку закрыть рот и успокоиться. Он не прекращал своей игры со снежинками.

Как врач-ортопед Дарувалла осуждал способ, которым мамаша дергала сына за руку, к тому же полностью расслабленную. Мальчишка выглядел мягким, как воск, доктор опасался за его локоть или плечо. Мамаша отнюдь не хотела нанести вред ребенку — просто ее беспокоило и раздражало поведение сына.

В какой-то момент доктор открыто улыбнулся этой мадонне с младенцем. Они были ярко освещены фонарем, и доктор надеялся, что они так же хорошо видят его, тоже стоящего под фонарем. Однако Фарук забыл, где он находится. Это не Индия. Он не подумал, что может встревожить женщину своим неевропейским видом. Смуглое лицо этого незнакомого человека, освещенное уличным фонарем и оттененное белизной падавшего снега, было для нее все равно, что внезапное появление огромной собаки на привязи. Почему иностранец улыбался ей?

Явный страх женщины оскорбил и обидел Даруваллу — он перестал улыбаться и отвернулся. Затем доктор обнаружил, что стоит он не там, не на перекрестке, который назвала ему Джулия. Оказывается, его место на северо-западном углу улиц Лонсдейл и Рассел-Хилл, именно там, где находятся мать и сын. Фарук понимал: если он перейдет дорогу и окажется за ними, женщина может испугаться и забеспокоиться. Не исключено, станет громко звать на помощь. Могут возникнуть обвинения, сбегутся свидетели, а это уже запахнет вызовом полиции!

Поэтому Дарувалла начал неторопливо переходить Рассел Хилл, глядя под ноги что, несомненно, только укрепило женщину в ее подозрениях. Фарук выглядел так, будто задумал что-то нехорошее. Он прошмыгнул мимо женщины и ребенка без всякого приветствия, думая, что если произнесет хоть слово, женщина испугается до такой степени, что может ринуться под идущий транспорт. (Никаких машин по улице н е проезжало.) Доктор встал в пяти метрах от того места, где его ожидала увидеть Джулия, напоминая сексуального извращенца, собиравшегося с силами для трусливого нападения. Уличное освещение едва достигало той канавы, где он стоял.

Женщина заволновалась и сделала несколько шагов назад, волоча за собой маленького ребенка. Это была элегантная женщина лет двадцати, невысокая, худенькая и откровенно испуганная. Выражение ее лица не оставляло в этом никаких сомнений: она подозревала доктора в преступных намерениях. Под респектабельным пальто из черной шерсти с черным вельветовым воротником и такими же лацканами совершенно точно скрывался голый мужчина, изнывающий от желания эксгибиционизма, демонстрации себя ей и ее ребенку. Дрожа от страха, она повернулась спиной к опасной фигуре, но в этот момент незнакомца заметил ее сын. В отличие от мамаши, он не испугался. Продолжая тянуть ее за руку, он все еще языком ловил снежинки, не отводя взгляда от доктора.

Импульсивно сам доктор тоже высунул язык, пытаясь повторить действия малыша. Вряд ли Фарук мог вспомнить, когда в последний раз делал такое. Однако сквозь падающий снег молодая женщина увидела психически ненормального иностранца, который открыл рот и вывалил наружу огромный язык. Глаза его мигали, когда снежинки падали ему на ресницы.