Харуки Мураками - Исчезновение слона

— Меняется время, меняется атмосфера, меняется мировоззрение, — сказал я. — Слушай, давай-ка спать. Завтра обоим рано вставать.

— Не хочу я спать. Расскажи про ограбление булочной, — сказала жена.

— Неинтересная история, — сказал я. — По крайней мере, не такая интересная, как ты ожидаешь. Без приключений.

— Но все удачно сложилось?

Я сдался и потянул за кольцо очередной банки. У жены ведь такой характер, начнет спрашивать — не успокоится, пока все до конца не выяснит.

— Можно сказать, что удачно, а можно сказать, и нет, — ответил я. — В конечном итоге мы получили столько хлеба, сколько хотели, но никого так и не ограбили. Прежде чем мы попытались отобрать хлеб, хозяин булочной сам его нам дал.

— Просто так?

— Нет, не просто так. В этом-то вся загвоздка, — сказал я, покачав головой. — Булочник был без ума от классической музыки, и как раз в тот самый момент он слушал в своей булочной увертюры Вагнера. И вот он предложил нам сделку: если спокойно дослушаем до конца эту пластинку, то сможем унести столько хлеба, сколько захотим. Мы переговорили с приятелем и пришли к такому выводу: с нас не убудет, если нужно просто послушать музыку. В буквальном смысле это не является работой, и вреда от этого никому не случится. Поэтому мы убрали тесак и нож в дорожную сумку, уселись на стул и вместе с булочником стали слушать увертюры к операм «Тангейзер» и «Летучий голландец».

— А потом получили хлеб?

— Да. Затолкали в сумку почти весь хлеб, который был в булочной, и унесли с собой, а потом дня четыре или пять только им и питались, — сказал я и еще отпил пива.

Словно беззвучные волны от землетрясения на морском дне, сон настойчиво покачивал мою лодку.

— Конечно, на тот момент мы достигли своей цели, заполучив хлеб, — продолжал я. — Как ни крути, этот случай преступлением не назовешь. Своего рода обмен. Мы послушали Вагнера и взамен получили хлеб. С юридической точки зрения — что-то вроде торговой сделки.

— Но ведь слушать Вагнера — это не труд, — сказала жена.

— Вот именно, — подтвердил я. — Если бы булочник потребовал от нас помыть посуду или протереть окна, то мы бы наотрез отказались и просто отобрали бы у него хлеб. Однако булочник ничего такого не просил, он просто предложил нам послушать пластинку Вагнера. Что я, что мой дружок — мы оба пришли в замешательство. Кто же мог представить себе, что речь зайдет о Вагнере. Но это стало для нас вроде проклятия. Сейчас я думаю, что мы должны были отказаться от его предложения и, как и планировали сначала, пригрозить ему ножами и просто отобрать хлеб. Тогда бы никаких проблем не возникло.

— А возникли какие-то проблемы?

Я опять потер глаза внутренней стороной запястья.

— Ну да, — ответил я, — однако это не какая-нибудь конкретная проблема, различимая глазом. Тот случай стал рубежом, за которым все начало медленно меняться. А изменившись единожды, уже больше не стало прежним. В результате я вернулся в университет, успешно его закончил, работая в адвокатской конторе, стал готовиться к экзамену по праву. Познакомился с тобой, женился. Ситуация, в которой я мог бы повторно напасть на булочную, осталась позади.

— И вся история?

— Да, вся, — сказал я и допил пиво.

Теперь все шесть банок стояли пустые. В пепельнице валялись шесть колец от банок, словно оброненная русалкой чешуя.

Однако на самом деле неправдой было бы сказать, что ничего не изменилось. Произошло несколько конкретных вещей, видимых невооруженным глазом. Просто не хотелось рассказывать об этом жене.

— А что теперь делает твой дружок? — спросила жена.

— Не знаю, — ответил я. — Почти сразу после того случая наши пути разошлись. И с тех пор мы больше не встречались. Я не знаю, что он теперь делает.

Некоторое время жена молчала. Думаю, она уловила в моей интонации какую-то недоговоренность. Однако не сказала об этом ни слова.

— Но непосредственная причина того, что ваша дружба закончилась, была в том самом нападении на булочную?

— Наверное. Шок от этой истории оказался намного сильнее, чем может показаться со стороны. Мы несколько дней после того только и говорили, что о связи хлеба и Вагнера. Обсуждали, правильный ли выбор сделали. Однако к общему мнению так и не пришли. Если здраво рассуждать, наш выбор был верным. Мы никому не навредили, каждая сторона оказалась, в общем-то, удовлетворена. Ради чего так поступил булочник, я и сейчас не могу понять. В любом случае, он преуспел в деле пропаганды Вагнера, а мы смогли наесться хлеба от пуза. И при всем этом мы чувствовали, что совершили какую-то серьезную ошибку. Ошибка, смысла которой мы так и не поняли, отбросила тень на нашу жизнь. Поэтому я и использовал слово «проклятие». Без сомнения, это нечто вроде проклятия.

— И это проклятие уже исчезло? Эта тень над вами?

Из шести колец от пивных банок, лежавших в пепельнице, я сделал большое алюминиевое кольцо вроде браслета.

— Не знаю. В мире, наверное, полным-полно всяких проклятий. И когда происходит какая-нибудь дрянь, сложно сказать, связано ли это с проклятием или нет.

— Ты не прав, — сказала жена, пристально посмотрев мне в глаза. — Все встанет на свои места, если подумать хорошенько. Пока ты собственными руками не избавишься от этого проклятия, оно будет мучить тебя до самой смерти, как больной зуб. И не только тебя, но и меня тоже.

— Тебя?

— Так теперь я с тобой в одной связке, — сказала она. — Вот и наш голод сейчас от этого. До замужества я ни разу не чувствовала такого голода. Тебе не кажется, что это просто из ряда вон? Наверняка твое проклятие теперь нависло и надо мной.

Я кивнул, разобрал браслет из баночных колец и кинул их обратно в пепельницу. Так ли было все, как она говорила, или нет, я не знал. Однако после ее слов мне стало казаться, что она, возможно, права.

Голод, на некоторое время отступивший за пределы сознания, вернулся. И теперь был сильнее прежнего, отчего стала болеть голова, где-то очень глубоко. Спазмы со дна желудка, словно по соединительному проводу, отдавались вибрацией в голове. Будто внутри моего тела появились разнообразные сложные функции.

Я посмотрел на подводный вулкан. Вода стала такой прозрачной, что казалось — если не присматриваться внимательно, можно не заметить и самой воды. Такое чувство, будто лодка без какой-либо опоры плывет по воздуху. А камни на дне моря видны так ясно, только руку протяни — и достанешь.

— Еще и полмесяца не прошло, как я с тобой живу, однако все это время нутром чувствую присутствие какого-то проклятия, — сказала она.

А затем, пристально всматриваясь в мое лицо, она поставила локти на стол, сцепив пальцы в замок.

— То, что это проклятие, я не понимала до разговора с тобой, а теперь все встало на свои места. Тебя точно прокляли.

— Как тебе кажется, на что похоже это проклятие? — спросил я.

— Такое чувство, будто с потолка свисают пыльные занавески, которые уже несколько лет не стирались.

— Виной этому не проклятие, а я сам, — сказал я в шутку.

Однако она и не думала смеяться.

— Нет. Я прекрасно понимаю, что не ты.

— А если это проклятие, как ты и говоришь, — сказал я, — то что мне тогда делать?

— Еще раз напасть на булочную. И немедленно, — сказала она как отрезала. — Другого способа избавиться от этого проклятия нет.

— Немедленно? — переспросил я.

— Да, немедленно. Пока не прошел этот голод. Надо сделать то, что ты не сделал тогда.

— Разве булочные работают так поздно?

— Поищем, — сказала жена. — Токио большой город, наверняка где-нибудь должна быть и круглосуточная булочная.

Мы сели в подержанную «тойоту-короллу» и в половине третьего ночи отправились скитаться по ночному Токио в поисках булочной. Я сел за руль, с пассажирского сиденья жена стальным взглядом хищной птицы обшаривала обе стороны дороги. На заднем сиденье, словно тощая окостенелая рыба, лежало автоматическое ружье «ремингтон», в кармане ветровки жены с бряцанием перекатывались запасные патроны. В бардачке лежали две черные лыжные маски. Я и представить себе не мог, откуда у жены ружье. И лыжные маски. Ведь ни я, ни она ни разу в жизни на лыжах не катались. Однако раз она ничего не сказалаоб этом, я тоже не стал спрашивать. Лишь почувствовал, что супружеская жизнь — странная штука.

Однако, несмотря на наше почти идеальное снаряжение, мы не могли найти ни одной булочной, открытой ночью. Мы ехали по пустым улицам от Ёёги[1] к Синдзюку, затем по Ёцуя, Акасака, Аояма, Хироо, Роппонги, Дайканъяма в сторону Сибуя. Какие только люди и заведения не попадались нам в ночном Токио, не было лишь булочных. Зачем печь хлеб среди ночи?

По дороге нам дважды встретились патрульные машины полиции. Одна притаилась у обочины, другая довольно медленно обогнала нас сзади. Оба раза у меня под мышками выступил пот, однако жена, поглощенная поисками булочной, и не думала обращать на них внимание. При каждом ее движении, словно гречневая шелуха в подушке, перекатывались патроны в кармане.