Валерий Попов - Нарисуем

– Это мама твоя? – осенило меня. У меня у самого мама в Москве, нянчит сеструхину дочурку, внучку свою, – у них и остановился.

– Да, – проговорил Ланской, – она согласилась.

«Теперь, – с робостью, свойственной не-аристократам, подумал я, – хорошо бы и другие согласились».

Но оказалось, что это уже мелочи. Ланского-то как раз приняли легко. Если и были чьи-то усилия – то не его. Это у меня возникли проблемы. Так что за него я напрасно переживал.

Красавец-революционер, почему-то в Париже (а почему бы и нет?), должен грохнуть бомбой красавца-жандарма – но тот появляется у края ложи лишь тогда, когда танцует его любимая прима. И ее, стало быть, грохнуть?

– Вот подумай! – взволнованно произнес Ланской. – Я знаю, ты мастер.

Откуда он это знал? Я сам далеко не был в этом уверен. Тогда еще и не приняли меня – мы на экзамене по литературе сдружились…

Когда мы покидали его дом, в просторную прихожую из маленькой дверки вышла какая-то согбенная старуха и стала ворчать:

– Вот наследили, натопали – разуться не могли!

– Кто это? Домработница? – уже привыкая к роскоши, спросил я, когда мы вышли на лестницу.

– Да нет, домработницы у нас нет! – просто ответил он. – Это старшая мамина сестра, Клава… Помогает нам.

У метро он спросил меня:

– Может, героиню все же можно спасти?

– Не знаю. Надо подумать! – строго ответил я. Вожжи надо туго держать. И все прекрасно могло бы пойти! Тем более что меня взяли! Но как! Судьба (или душа?) распорядилась иначе.

С другим пошел!

Мы с Пекой уже покинули почему-то парадную Москву и теперь пробирались тылами – ржавые рельсы, технические строения, хлам. Тут он чувствовал себя еще увереннее, проскальзывая, как кот, то под длинным грузовым составом, то в понятную лишь ему дыру в бетонной стене. Да-а. Быстро же он переместил меня в свой мир! Я думал, мы долго будем добираться к нему, надеялся на долгую интересную дорогу… и вот – всего один лишь поворот не туда, и я весь уже в ржавчине и каком-то дерьме. Не скажу, что я не пытался «рулить». Не на такого напал! Косорыловку, причем отличного качества (судя по состоянию клиентов), мы могли получить уже не раз – но Пека высокомерно миновал эти точки. Занюханные лабазы среди потертых строений (эстетику Пеки я уже уловил), на мой взгляд, вполне соответствовали поставленной задаче – но Пека упорно стремился к чему-то своему.

– А! Сухая мандеж! – отмахивался он от очередного моего предложения. Какая ж «сухая»? Все – пластом! Но сбить его не представлялось возможным. Он шел через все наискосок к какой-то поставленной цели. И через очередной пролом в стене мы проникли, наконец, в рай… с первого взгляда, конечно, не скажешь.

– Лучшее место считается! – гордо произнес Пека. Это его «считается» доставало меня потом не раз.

Мы свесили ноги с заброшенной платформы у запасных путей… настолько запасных, что лишь избранным были доступны они! Старый узбек в засаленном халате, сидя на цистерне с крепким липким вином хирса, ковшом с длинной ручкой наливал – после чего в ковш же ссыпались деньги.

– Ну… – свели мутные стаканы.

Дальше – туман. Лишь слышал сиплый голос Пеки: «Темпо, темпо!..» Раскомандовался и тут!

Потом я услышал свои стихи… Кто исполнял? Я, видимо.

Я стал солиден, присмирел -

И вдруг услышал зов сирен.

И надо жить наоборот,

И снова плыть в водоворот!

– Отлично! – Пека сипел. Да. «Сирену» я себе подобрал еще ту! И даже «не привязался к мачте», как это сделал Одиссей, когда пожелал услыхать их сладкое пение. Моя бабушка, уже в детстве видя мою излишнюю горячность, пока еще ни на что конкретно не направленную, то есть направленную буквально на все, говорила, мягко вздыхая: «Да тебя привязывать надо». Теперь некому привязывать меня. Вскоре, размахивая стаканом, я кричал:

Я ударил диван – он меня задевал!

А потом, у пивной, я скандал затевал!

Я скандал затевал! Я тебя запивал!

Я тебя забывал, словно гвоздь забивал!

– Гениально! – мычал Пека. – Зачем только я тебе нужен, муд…к?

Он пытался размозжить голову о мощный фонарный столб, пронзивший платформу. Я выставлял между фонарем и Пекиным лбом свою слабую ладошку, пытаясь хоть немного смягчить удар, – более радикально препятствовать его планам я не мог.

– Как зовут-то ее? – бесцеремонно спросил Пека. Теперь у нас с ним не должно быть тайн! Или одну все-таки можно? Дело в том, что никакой несчастной любви у меня и в помине не было, напротив, – я был благополучно женат. Но стихи требуют отчаяния, и у меня уже откуда-то было оно… и лишь потом подтвердилось.

– Римма, – прошептал я. – Звали, – мужественно добавил.

– Ладно! – как настоящий друг, решил он. – Приезжай к нам на рудник, бабу мы тебе подберем.

Самым дорогим поделился!

После этого казалось вовсе не важным, что по платформе к нам приближались милиционеры, одетые несколько ярче обычного. Галлюцинация? К стыду своему, я не знал, что именно так выглядит элитнейшее подразделение МВД – железнодорожная милиция.

– Встать!

Пека не пошевелился. Ну и я, как он! Надеюсь, потом этот эпизод мы вычеркнем из сценария… и лучше бы не потом, а прямо сейчас. В отличие от нас, старый узбек проявил удивительную подвижность – бросил ковш в цистерну и скрылся в ней сам, захлопнувшись крышкой. Все! Полная безжизненность. Нам бы лучше тоже окаменеть… Все бы обошлось: амбал в форме, приблизившись к нам, миролюбиво сказал:

– Кыш отсюда!

– Потише! Между прочим – тут стихи читают! – заносчиво произнес Пека. Пот меня прошиб! Разволновался я больше не из-за того, что нас скрутят, скорее из-за того, что вирши мои были впервые названы стихами!

– Да это не стихи… так, заготовки, – взволнованно забормотал я, вытирая пот, словно передо мной стоял верховный литературный жрец, а не рядовой милиции. – Дорабатывать надо.

– У нас доработаешь, – все еще добродушно произнес он. – Поднимайся!

И обошлось бы без синяков.

– Пшел вон! – процедил Пека.

И понеслось!

Помню лишь: был момент, когда я был повержен и стиснут, а он, напротив, победно парил.

– Беги! – крикнул я ему. Он лишь гордо рассмеялся.

Некоторое время спустя (я бы мгновения эти вычеркнул из жизни) прогрохотал засов. Узкие сидения у самой стены, озаренные почему-то синим светом. Не то что лечь – даже сидеть можно только по стойке смирно.

– Прям как в кабинетике моем, восьмисот метров под землей! – Разглядывая это суровое, на мой взгляд, помещение, Пека умилился и даже пустил слезу. – Такого же объема, тык в тык, выемка в породе, столик стоит, стул! – Пека шумно всхлипнул, утер щеку. Лично я никакого стула и столика тут не видел, поэтому Пекина слезливость раздражала меня.

– Лампочка шахтерская, графики, чертежи. За стулом – четыре шахтерских лампочки – ж…у греть! – вздыхал так, словно кто-то насильно его от всего этого оторвал.

– Не наблюдаю тут никаких стульев, – сухо произнес я. – Все! Давай, рассказывай. Время у нас, похоже, есть.

– Так чего рассказывать?

Да. Трудный клиент.

– А ты забыл, что ли, почему мы… здесь? – чуть было, сдерживая раздражение, не закончил фразу так. Но – раздражаться еще рано, похоже. Все еще впереди. – …почему мы вместе? – закруглил фразу так.

– Так прямо здесь, что ль, рассказывать?

– А что? Плохое место?

– Не. Место нормальное.

– Ну так давай.

Глянул на дверку: не будут ли отвлекать?

– Поселок наш называется Пьяная Гора.

Название заменим.

– Как бы покачнувшись гора стоит. Вроде – подгулявши слегка. Ну и жизнь соответствует…

Даже я уже чувствую влияние горы.

– Ну край. Конец света! Доскакали, однако, наши казаки.

– Так ты еще и казак?

– А то!

Дополнительная нагрузка.

– Продолжай.

– Местные их «ласково» встретили – заруба страшная была! «Покорение Сибири Ермаком» – детская сказка! Но кордоны поставили, так и стоят, теперь только называются «воинские части».

– Понимаю.

– Ну и лагеря.

Как же без этого.

– Батя мой всю войну отлетал, сбили, с концлагеря в партизаны бежал. Вернулся – ясное дело, в лагерь! В наш. В родные места, где и детство провел…

– Стоп. Про батю не надо пока.

С батей его мы запутаемся окончательно.

– Про себя давай.

– Погодь! Я не родился еще…

С ним, гляжу, намаешься.

– Вышел батя – лишь в кочегарку взяли его, в воинской части… Боевой летчик!

Да, это несправедливо. Записал.

– Ну, дочь командира части подкадрил, в кочегарку к нему бегала. Короче – не утратил точность стрельбы!

Да. Как обиженный он уже не проходит: сломал чистоту жанра! Так и знал, что с батей запутаемся мы.

– Командир части их выгнал.

Да. Удачный брак. Хуже не придумаешь. И это, похоже, характерная их линия жизни!

– В бараке жили, за занавеской. Батя валенки валял. Ну – тут и я подоспел. Барак нормальным жилищем казался: все тебя знают, и ты знаешь всех.