Дмитрий Цветков - Anno domini

Итак, вопрос «за кого» — решился, и в назначенный день Вадим опустил в урну на избирательном участке свой заполненный бюллетень. Но с этого момента в стране началась такая грязная борьба за победу нынешнего премьера, которая весь народ втянула в свой агитационный водоворот. Ложь реками потекла с экранов телевизоров. Газеты захлебывались враньем. Для мало-мальски трезвомыслящего человека все это было явно заметно и отвратительно, но что поражало Вадима: люди, которых он всю жизнь считал далеко не глупыми, вдруг оказались словно околдованы этой агитацией и вместе с необъективностью суждений приобрели еще и подсознательную агрессивность, присущую, как потом он не раз отмечал, в основном сторонникам провластного кандидата.

Однажды вечером, придя домой с работы, Вадим сел на кухне и на одном дыхании написал настоящую газетную статью о том, что ожидает страну в случае прихода к власти действующего премьера, выражая свое негативное отношение к политику с криминальным прошлым и к поддерживающему его местному губернатору. Откорректировав и прочитав ее несколько раз, Вадим решил, что статья получилась довольно профессиональной, хотя это была его первая проба. Несколько рассказов было написано ранее, но только для узкого круга читателей, а тут переполненность эмоциями и отвращение к завравшейся власти просто выстрелили из мозга этот материал. Однако утром возник острый вопрос, а вернее — опасение нести эту статью в редакцию единственной оппозиционной газеты в городе. Если ее напечатают (что маловероятно), то где гарантия его безопасности после всего написанного о властьимущих. Но и молчать, тем более — уже имея материал, в тот момент, когда людям, не определившимся в своем выборе, просто необходима объективная информация, совесть ему не позволяла. Какой-то патриотический долг поднимался из глубин сознания. Он не мог утверждать, что до этого момента когда-либо так остро ощущал любовь к своей стране и к своему народу. Последнее десятилетие настолько затянуло его в омут бытовых проблем, что Вадим не раз замечал тяжесть этого житейского пресса даже по изменившейся своей походке — сутулость и опущенный взгляд под ноги, то ли углубленный внутрь собственного мира, то ли ищущий случайно оброненный кем-то кошелек. И вдруг — новая волна лжи, переполнившая чашу гражданского терпения, в которой весь народ теснился последние годы благодаря политике известного президента. Мораль взбунтовалась! Сколько же еще можно терпеть беспредел и лицемерие? И если он, имеющий что сказать, не попробует остановить этот шквал всеми возможными ему средствами, то кто же тогда?

Вадим вошел в редакцию газеты и предложил свою статью с пожеланием остаться инкогнито, объяснив это тем, что по роду деятельности ему приходится общаться с областной администрацией, а написанное может закрыть, да и наверняка закроет ему дорогу в эту структуру государственной власти. Статью взяли на ознакомление и, о чудо! — напечатали в следующем номере газеты. Это была великая победа в масштабах одной личности. Ведь раз его материал решились представить на суд десяти тысяч читателей, значит, его мысли верны, а слог достоин издания. И хотя самые острые, на его взгляд, моменты были сглажены редактором, в общем, читалась она приятно, если это слово можно применить к статье, резко критикующей политический режим.

Вадим приобрел в киоске несколько номеров этой газеты и раздал их близким знакомым и в том числе своему отцу, когда-то собравшему ему неплохую библиотеку; но каково было удивление, когда от посторонних людей он слышал искренние поздравления по поводу печати, хоть и под чужим именем, а самые близкие оставляли прочитанное без рецензии. Для себя Вадим объяснял это тем, что люди, не разделяющие его политических симпатий, естественно, не поддержали его и в этой победе, но понять позицию отца ему было сложно. Ведь этот человек в свое время научил его читать и писать, а сегодня, когда сын появился на страницах газеты, пусть даже с противоположным мнением, — но это же и его победа, как педагога, которым он, кстати, и являлся по образованию и бывшей профессии. Очередная обида легла на сердце: мамы уже нет, а отца его успехи мало интересуют; но ведь перед кем еще так приятно похвалиться своими достижениями, как не перед родителями. Эта потребность заложена в человеке с раннего детства, как только он начинает осознавать — когда родители его хвалят, а когда порицают. И пока они живы, человек нуждается в их оценке, а когда родители уходят, он утешается надеждой, что будь они рядом, то наверняка гордились бы им. А тут при живом отце Вадим был лишен подобного внимания.

Их отношения стали портиться еще с маминой смерти. Прожив вместе двадцать пять лет, родители развелись, и вскоре у отца появилась новая семья — жена Ольга и ее сын-инвалид, а через некоторое время родилась дочь, на двадцать семь лет младше Вадима. Они жили в деревне, и Вадим часто приезжал к ним, сохраняя и с отцом и с его семьей хорошие отношения. Так случилось, что в канун Нового года, перед тем как Ольга должна была родить, отец сломал ногу, и Вадим перевез его после операции, со спицами, вставленными в кости, в городскую больницу, куда в течение сорока пяти дней ежедневно приходил, принося обеды и вынося за ним утку. В то же время ему пришлось заранее определить Ольгу в роддом, потому что ее возраст и состояние здоровья не предполагали нормальных родов. Дома же у них, за шестьдесят километров от города, остался мальчик-инвалид, не имеющий возможности самостоятельно передвигаться, и хозяйство, состоящее из коровы, пары свиней и кур. Вадиму удалось найти женщину, готовую помочь в сложившейся ситуации и согласившуюся на переезд в такую глушь. Через две недели Ольга успешно родила, и Вадим приносил в больницу радиотелефон, включал его в ординаторской и нес отцу трубку, чтобы тот мог поздравить жену и порадоваться дочке. Туда же он привез Ольгу, встретив ее из роддома, а через полтора месяца с начала этой эпопеи он отвез в деревню и самого отца, разучившегося самостоятельно ходить после тяжелой травмы. Тогда Вадим выслушал много слов благодарности от него и его жены, но героем себя не считал, потому что понимал свой долг и относился к этому, как к обязательному условию нормальных семейных отношений.

Прошло много времени. Умер Ольгин сын, доведенный болезнью до неузнаваемости человеческих форм. Подросла их дочка, теперь уже ученица третьего класса. Они переехали в райцентр, где чудом получили трехкомнатную квартиру. Вадим за это время развелся с первой женой, похоронил маму, потерял лучшего друга, снова женился, благодаря сестре лишился дома, оставленного мамой в наследство, поменял десяток работ, пытаясь найти свое место под солнцем, которое все реже посещало его собственный небосвод. Отношения с оставшимся родителем давно испортились, они долго не общались, но так случилось, что в последнее время отец несколько раз заезжал к ним в гости и однажды, засидевшись вдвоем и выпив водки, они решили, что пришло время поговорить об этом.

— Наверное, нам есть о чем поговорить? — спросил отец.

— Пожалуй, да! Года три уже нам есть о чем поговорить.

Наступила пауза, и Вадим понял, что отец собирается только слушать. Это было правильно, потому что именно Вадим был инициатором их разрыва. И он начал этот давно назревший разговор.

— Я хочу, чтобы ты понял, во мне нет ни злости, ни обиды. Просто отношения между близкими людьми строятся на взаимодоверии и взаимоуважении. На способности оказаться рядом в трудный момент. Я объясню, какими мне видятся наши с тобой отношения: когда тебе плохо — ломаешь ли ты ногу, рожает ли твоя жена, или срочно нужны деньги, — я всегда рядом с тобой независимо от того, есть ли у меня такая возможность. Даже если нет, я нахожу время, я занимаю деньги, я беру чужие машины и так далее. Но в те редкие моменты, когда мне необходима твоя поддержка, ты либо отмалчиваешься, либо говоришь, что я сам виноват. Этих ситуаций всего несколько, но именно твое поведение в такие моменты и сложило наши сегодняшние отношения.

— Какие ситуации ты имеешь в виду?

— Первый случай — помнишь, я попал в милицию после дня рождения Андрея? Я стоял на обочине и останавливал такси. Вместо такси остановился милицейский уазик, и дежурные патрули предложили мне проехать с ними в опорный пункт. На мой вопрос о причине этого они вышли из машины, и я понял, что лучше разобраться в отделении с офицером, чем пытаться доказать свое непонимание и несогласие троим девятнадцатилетним рядовым. В дежурной части оказалась очередь, и мне «вежливо» предложили присесть, после того как меня обыщет помощник дежурного. Если бы я был трезв — наверное, нашел бы в себе силы решить вопрос мирным путем, но этого не произошло, и мне пришлось, после сорока пяти минут, проведенных в «ласточке», переночевать в отделении, единственному из восемнадцати человек, доставленных в этот вечер. Такая людность в опорном пункте объяснялась, оказывается, активностью патрульных накануне приезда в город тогдашнего президента. Утром меня оформили в суд и отпустили, а когда я позвонил тебе, ты сказал, что я сам виноват, и раз я ругался в отделении, значит, будет суд. В этот момент ты служил майором милиции, а твой ученик занимал должность заместителя начальника областного УВД, и тебе достаточно было сделать один звонок, чтобы моя проблема была решена, тем более что я не мочился на тротуаре, не бил стекла, не приставал к прохожим, а просто тормозил такси. В протоколе же было написано, что причиной задержания стало то, что я, останавливая машину, стоял не на тротуаре, а на проезжей части. А оставили меня ночевать после того, как я воспротивился обыску, считая, что не совершал ничего, провоцирующего ко мне такое неуважительное отношение.