Михаил Ворскла - Роман Романович

– Ты здесь всегда пасешь?

А дед как будто и не слышит.

– Утром пас, как развиднелось? А вчера? Никого не встречал? На берегу или на дороге? А не было ли кого-нибудь на этой дороге?

Старик кашлянул, сплюнул.

– Да.

– Что да?

– На твой запрос отвечаю положительно.

– Что это значит?

– А вот так.

– Дедушка, – взмолился сладким голосом Роман Романович, – ответь мне просто, был ли кто-нибудь здесь или нет? Я тебе вкусного пирожка принесу.

– Был.

– Кто?

– Я был.

– А кроме тебя?

– Козы были.

– Козы были. А люди?

– Люди?

– Люди, люди.

Старик заискрил цигаркой ярко, так, что искры покрошились и, побелев, задымились под ногами.

– Жанка была.

– Жанка? – удивился Роман.

– Она.

– А кто она?

– Она резвая, бегает молодая.

– Одна?

– С подружками.

– Задорная такая, непоседливая?

– Угу, – затягивался старик.

– А откуда она? – подвинулся Роман ближе.

– Как?

– Откуда она?

– От беса.

– От беса? – проговорил сам себе Роман, точно это высказывание его сильнейшим образом поразило. – Дедушка! – ухватился он за старика, так что тот и цигарку выронил, – Ты не расслышал. Откуда она? Чья? – и в самое стариковское ухо – Мне это знать необходимо!!!

– Ах, ты бiсова тварина! – запищал, отбиваясь, старик, – Чтобы тебе поперхнуться языком! – поднял свою палку и погнал коз, приголубливая их по хребтам и по ребрам, – Чтобы у тебя и у твоих внуков все зубы по одному выпали! Иродова собака! Так орать! Чтобы тебе утром с лежанки не подняться!

Роман Романович устремился вдогонку и затараторил:

– Дедушка, ну чья она? Я что-то такой не припомню, что-то не встречал. Сколько ей лет? Где она живет? У кого в доме? Из поселка или хуторская?

А старик от него уклоняется.

– Дедуля, постой, расскажи по порядку. Куда она направилась? В поселок или нет? Мне теперь это очень нужно.

А старик гонит коз в другую сторону, с дороги на луга. И бормочет, и булькает как борщ на огне: «Откуда? От верблюда. Ишь, Жанку захотел. А ты только попробуй. Ты ее поймай сперва, к дойке приучи, чтобы не жахалась, чтобы не ведро копытом».

А Роман и отстал от него. Думал про себя: «Вот как. Ее зовут Жанной». А вслух произносил: «Жанна, Жанна, Жанка, Жанна…» – словно пробуя на вкус. Скажет и прислушается. И наблюдал, как ведут себя губы при этом, и привыкал к этому новому имени – Жанна.

Роман пошел прямиком, не сворачивая, в поселок, где окутанные вербами улицы, где густыми садами задавлены тесные улицы с переломанными заборами, где жители переглядывают поверх заборов и привстают со скамеек, здороваясь, где велосипеды под задами весело скрипят, где медленные коровы, понукаемые пастухами, растянулись в обеденное время, помахивая хвостами, длинной вереницей. Он посматривал беспрестанно по сторонам, не встретится ли где Жанна с подругами. Как начались дома, так уже и пришел Роман Романович, свернул к школьному приятелю Кавуну во двор. Он не был дружен с Кавуном, редко встречался, разговаривал принужденно, но сейчас решил зайти. Свернул во двор и никого не застал на хозяйстве: в хате Кавуна было пусто, в летней кухне пусто, за летней кухней в другой – старой летней кухне – тоже пусто. В сарае, клуне, мастерской, между прочим, никаких признаков жизни. «А есть ли тут кто-нибудь дома?» – громко спрашивал Роман, растворяя все без разбора двери, но в ответ ему пахло остро навозом, или кожами, или холодной сметаной. А дверей этих у Кавуна оказалось наставлено будь здоров, окрашенные в разные цвета, отовсюду они выступали. Скоро Роман в дверях запутался, и заблудился, и не помнил хорошо, в какую заходил, а в какую нет. Он решил на Кавуна плюнуть и на все его хозяйство, и подумал, что поторопился, заходя именно к Кавуну, раз у него тут такие дела творятся, но теперь не мог выйти на улицу: ворот не было, а были одни задворки. Стал протискиваться наугад между близко стоявшими стенами, весь испачкался в побелке. Вышел на открытое место и на небольшом приподнятии земли увидел черную дыру погреба, откуда бесшумные вылетали буряки и тяжело бухались о землю. Роман рассудил, что буряки не имеют права сами собой вылетать, и с некоторой надеждой двинулся к погребу.

– Кавуны есть или только буряки? – спросил он, просовывая голову в дыру.

– Для Романа Романовича или для кого другого? – спросила в свою очередь дыра погреба.

– Для Романа Романовича.

– На! – и внезапно вылетел настоящий арбуз, хотя им было еще не время. А Роман Романович не готов был к такому, но каким-то чудесным образом поймал.

– Здоров! – выскочил следом невысокий с растопыренными ушами молодой человек, коротко остриженный, в комбинезоне, и протянул руку.

Но Роман держал арбуз и только ответил: «Здоров!»

– А я сперва думал, Роман Романович, что это не ты, – хлопнул его по плечу Кавун, – а это ты. А стара со старым пошли жука травить в поле. И придумали, когда идти: вот-вот на дождь. Так всегда случается, что ты станешь делать, как пойдут, так дождь, а как дождь соберется, так они идти. Ты ведь был вчера в Гамалийцах на храме? – хлопнул снова Кавун Романа по плечу, и заметно сильнее.

– Нет, я не был вчера в Гамалийцах на храме.

– Ты что, Роман Романович, заболел?

– Да, может быть.

– Все наши там были.

– Что-то дурно чувствовал.

У Ступки, у Трубки, у Коробки не был?

Я в Гамалийцах не был с Троицы.

– Ты что, Роман Романович, заболел?

В Троицу. Там дядько Петро мой, старый, живет. И с тех пор не был.

Все наши были у Ступки.

Да приболел слегка.

И пили.

Ну и что?

Дай сигаретку.

Нету.

– Давай, давай, – и Кавун, обтеревшись об чистое место на штанине, бесцеремонно полез в карман Роману, выудил сигарету, причем по глазам его было видно, что они весьма вчера погуляли на храме.

А ты ведь обещался, – укорял Кавун.

Я?

Да, но ты же знаешь Ступку?

Роман кивнул головой в подтверждение.

– Ну, можешь себе представить. Мы для начала приняли еще дома, за отправление. Правда, колесо пришлось менять. Но старый вез на КАМАЗе, и хлопцев в кузове, хотя запрещено, и менты на дороге заслон сооружают, – знают, когда улавливать в сети, пауки, в храм, – святой же праздник! Но старый им еще тогда, во вторник, ставил, и они должны были пропустить. Не свои менты, областные. Знаешь же их?

Роман кивнул головой.

– А у Ступки собирались. Но и в других хатах отмечали, я не спорю. А мы у Ступки. Столы во дворе расставили, уселись. Но не было хороших девчат; Марина и та, что с тобой, помнишь? – Хмелючка, – те попозже. Понапивались, перемешались, и музыка. Старый куда-то запропастился, а хлопцев – балбесов этих, чурбанов – на меня. Я бы никогда не взялся. Я предугадывал, но и подумать не мог, до какой степени. Понимаешь? У меня и в мыслях не было. Я принялся их сразу проверять. Стал пересчитывать. Я спрашивал: «Где Сашко?» «Тут Сашко.» «Где Грицько?» «Тут Грицько.» «Где Витько?» «Тут Витько.» «Где Беца? Где Беца?» Отвечали: «Тут Беца.» Можешь себе представить?

Роман кивал головой.

– У Ступки расшумелись, – Продолжал Кавун, – думали, все в сборе, – нет, не все, – кума Ступкиного нет. А кум ехал на «Жигулях», – был уже подогретый, – и с разгона в хлев, – старый, глиняный, на углу. Знаешь же его? Ну, можешь себе представить. Оттуда кабанчик выбежал – резвый, подлец, – стал столы опрокидывать. Принялись его ловить. Ну так и что? Это же не причина, правда? Это же не повод? Мало ли что случается. Я их уговаривал, но ведь их не уговорить. Я их убеждал, но их не переубедить. Я им доказывал: «Не поедем к Трубке, останемся у Ступки», – у Ступки многие оставались. Но ты же знаешь их, весь класс у них был такой – шальной. Мой «молодой» и Кравченко с ними ходили. Я их учил, но их не переучить. Я им только одно говорил: «Не поедем ставками, поедем трассой по-над буряками.» Ступка и сам, хотя ничего уже не в состоянии был произнести, всем видом своим показывал, что ни к какому лысому черту не нужно ехать ставками. Ты же знаешь Ступку? Ну, можешь себе представить.

Роман кивал головой.

– Заехали в тину, в камыши. Колеса увязли. Где-то поблизости коза заблеяла переливисто, – хлопцы решили, что менты. Разбежались. Я их догонял. Я их собирал. Я каждому в глаза заглядывал. Я спрашивал: «Где Сашко?» «Тут Сашко.» «Где Грицько?» «Тут Грицько.» «Где Витько?» «Тут Витько.» «Где Беца? Где Беца?» Отвечали: «Тут Беца.» Но вот добрались к Трубке.

– Хорошо, – обрадовался Роман. Он устал держать арбуз. Арбуз оказался соленым и с него капало.

– Ничего хорошего. Стемнело. Трубки нет. Горилки нет. Стара нас из хаты вон. Хлопцы разволновались. Я извинялся. Я за хлопцев извинялся. Я их за чубы брал. Я им говорил…

Роман не мог больше слушать кавуновый рассказ, он думал, как бы ему спросить о своем и машинально кивал головой. Он не решался. Вот-вот приготовится сказать, рот откроет, но вместо этого снова кивает.