Юлия Вертела - Магазин, или записки продавца

Первые дни – разведка местности. В окрестностях магазина обнаруживаю несколько гипсовых Пушкинов и россыпи блестящих кубков за победы в спорте. В актовом зале – а он прямо за стеночкой – непрекращающиеся репетиции: девичий хор сменяют завывания одинокого блюзиста, которого к вечеру вытесняет заливистое кукарекание КВН. И все это слушаешь, слушаешь, слушаешь – пока у блюзиста не получится, пока кавээнщики не отточат жало, пока народники про ямщика не напоются…

До столовой иду узкими разветвленно-безликими коридорами Нью-ЛГУ. На контрасте мысленно воссоздаю большой университетский коридор ЛГУ им. Жданова: портреты и бюсты ученых, старинные книги в застекленных стеллажах. История – не евроремонт, за год не сделаешь… А сколько сему высшему учебному заведению? Чуть больше десяти лет. Но если честно, почему-то мне здесь нравится, хотя ничто не напоминает здание Двенадцати коллегий. Много молодых, красивых лиц. Может, в этом дело? Да и обстановка бодрящая… Ежевечерне, проходя мимо светящихся окон спортзала, вижу: бокс бокс, бокс. И еще раз: бокс, бокс, бокс! Бойцовский клуб, однако…

Между дверями, между стеклами. Между внутренним и внешним. Между вещью и потребителем – я – продавец.

Проработав десять лет в постсоветском НИИ, отвыкаешь получать удовольствие от труда, поскольку труд исключительно ненужный: ни стране, ни семье, ни тебе.

А так всегда хотелось испытать кайф от востребованности на рабочем месте. В магазине я словила нечто похожее. Стоит продавцу отлучиться на пять минут, как у прилавка собирается нетерпеливая толпа страждущих.

– Пачку бумаги!

– Тетрадь!

– Дискету!

Я насыщаю покупателей канцелярией с таким же удовольствием, с каким кормлю своих детей. И обожаю слышать:

– Что бы мы без вас делали!

Вошедшая женщина в шали улыбалась так, словно все знала о людях, которые настрочили тома на полках. Она поглаживала блестящие корочки, листала странички, но неизменно безо всякого желания купить что-либо. Вдруг решительно взяла Тейяра де Шардена:

– Сколько?

– Зачем он вам? – откровенно возмутилась я, ожидая, что дама выберет эксклюзив.

– По работе требуется.

Пояснение меня устроило, но я не сдавалась…

– Но ведь такое можно взять в библиотеке.

– Вы правы, – она вернула Тейяра на место и продолжила осмотр моих владений.

– А что бы вам хотелось почитать? – мне искренне хотелось угодить.

– Какую-нибудь маленькую нетолстую книжечку – простую и интересную: чтобы, дочитав до конца, еще помнить, что было в начале, – поймав мой взгляд, остановила. – Только не Коэльо.

Я поняла: нет у меня такой книжечки. Покупательница понимающе улыбнулась.

– Тогда я возьму маркер и блокнот. По крайней мере, я уверена, что хочу их, а насчет книг я уже давно ни в чем не уверена…

Позже я узнала, что дама в шали – кандидат философских наук.

В университетский киоск заходят знакомые. Стоит раз в месяц повстречаться с Кириллом, чтобы убедиться: он все о том же – о новом языке в литературе и о светлых поэтах в царстве тьмы. Кирилл уверяет, что некто Сидоров из Интернета (в прошлый раз был Петров) сочиняет стишки круче Пушкина, но цитировать не берется – просто Киру “вставило” и требуется сопереживание априори.

– Сходим пожрать? – Кира – аспирант, вечно без денег и вечно голоден до котлет и литературы.

В студенческой столовке за соседним столиком обедает очень пожилой мужчина: суп, пирожок. Он ест серьезно, по-настоящему голодно и одиноко… Он так ест, что делается невыносимо жалко весь род людской за беззащитность перед богами и природой.

А Кира продолжает настаивать, что Северянин – дешевая попса в сравнении с Петровым и Сидоровым. Последние куда как глубже и метафизичнее. Он опять пытается читать своих кумиров, но сбивается после первой невнятной строчки. Сетует и блестяще шпарит Северянина на память…

– Да-да, это легко запоминается, – парирует он укоризну, – потому что все написано на очень простенький мотив. А вот у Сидорова нестандартно, почти по-звериному, а может, по-космическому – ритмы новейшие, неповторимые.

– Тетка Зина в деревне будет его читать?

– А у нас стихи сейчас никто не читает. Все смотрят “Дом-два” и “Аншлаг”. Если бы Сидорова пиарили, как Петросяна, он бы тоже залы собирал.

Кирилл ест рассеянно, небрежно роняя куски мимо тарелки… Путая Устинову и Улицкую, он говорит, что обе ни к черту не годны. Вера Павлова – так себе штучка, и поистине хорош лауреат Нобелевской премии 2005 года, венгр, фамилии не помнит…

Обсуждение литературы литераторами – это как поедание поварами собственных блюд. Скучно. Литературу надо просто съедать для энергетической подпитки. Интересны пышно вскормленные, испещренные кровеносными сосудами чувства. Кира же нарочито отстранен от всего обыденного: оно мимоходом. А для меня органика – главное. Все самое теплое, нежное и божественное из плоти. Душа из плоти, целиком и единственно. Не пугайте меня разговорами о высших сферах. Толстого люблю за то, что был из плоти, Розанова – за это же. В любой философской мысли – человеческий скелет. В основе хорошей литературы – живая хромосома…

Переходим к одному из самых скучных разговоров – о Путине. Кирилл твердит, что президент хороший, поскольку он увеличил пенсию его бабушке. Я настроена не столь оптимистично, так как моим родственникам прибавок не выгорело. Но обычно мне до власти по барабану. Нынешний президент не так сильно мелькает, можно прожить год и ни разу не увидеть его и не услышать, разве что встретить фото в канцтоварах. По сравнению с Брежневым он феноменально скромен.

Мы с Кириллом трепались, а одинокий пожилой человек доедал свой обед… Мне вдруг стало пронзительно жалко моих детей за то, что когда-нибудь они отвоюют, отработают, сгорбятся, наденут серые шерстяные жилетки и будут вот так же хлебать бесцветными губами суп…

В десятиметровом киоске без окон воздуха так мало, что поневоле начинаешь замечать: покупатели пахнут… Бывает запах дальний и таинственный, как город за семью горами. Бывают домохозяйки, пахнущие жареным луком, и юные Лолиты, благоухающие “Fa”. Не выношу аромата восточной сладости на женщинах старше пятидесяти. А впрочем, пустынно-горячая волна от обогревателя “De Longhi” спасает и от тех, и от других, и от третьих… Но не спасает от спертой невкусной массы дыхательного газа, который поддерживает течение жизни, но не пробуждает удовольствия. И остается только мечтать о дорогих ароматных сортах воздуха, недоступных мне…

“Помнится, я шел домой, ни о чем не размышляя, но с странной тяжестью на сердце, как вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Германии редкий запах. Я остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли. Ее степной запах мгновенно напомнил мне родину и возбудил в душе страстную тоску по ней”. И. С. Тургенев. “Ася”.

Иногда выйду на порог университета глотнуть воздуха и замираю: белые поля, редкие волосинки травок, слепит дневным сиянием. И хочется на зимнее поле, как на скатерть, мандаринчик положить… Налюбуюсь – и снова в свою каморку.

Покупательница протянула бумажку – сотню. Разгладив ее в руке, я заметила, что это две сотни – может, слипшиеся были?

– Девушка, вы мне вместо ста рублей дали двести.

– Ах да! – и студентка охотно забрала одну бумажку назад. На глазах у девчонки очки, как телевизоры.

– С наступающим Рождеством!

– Спасибо. И вас!

Улыбаюсь на захлопнувшуюся дверь.

Машинально считаю выручку за два утренних часа. Сотни не хватает! Неужели я девушке стольник по ошибке вернула? Наверное, задумавшись, держала его в руке. А подумала, что лишний… Теперь придется свой в кассу докладывать!

Выскочила из университета, но след покупательницы не то что простыл – коркой льда покрылся… Минус тридцать как-никак.

Я озлобленно оглянулась на кассу: вот и пожалей таких…

А тут покупатели:

– Выделитель текста, карандаш, словарь Мюллера…

Через час снова деньги пересчитываю. И странное дело – сложилась выручка – по чеку, по накладной и в пачке.

Неужели сотка опять разъединилась в руке? Нет, скорее всего, в мозгах. В школе по математике у меня был шаткий трояк, и теперь это пагубно сказывается на карьере продавца-кассира. А заодно и на моей психике.

Взмахнула расческой, повесила табличку “Технический перерыв 10 минут”. И в столовку!

Говорят, переживая трудности, человек ищет опору в детских воспоминаниях, едва ли не в младенчестве. Принимает позу эмбриона, прижимает фото бабушки или еще что-то в этом роде. Я нашла более действенное средство: котлета, салат из капусты и язычок с повидлом. Все точно такое, как было в школьной столовой двадцать лет назад. Вкус, консистенция, запах. Как удается общепиту сохранить неповторимый колорит советских изделий? После школы я нигде не встречала подобной жратвы. В студенческие годы были другие блюда, а после – и подавно. И вдруг здесь, в столовой Нью-ЛГУ, из самых глубин прошлого вернулись забытые оттенки вкуса, и вместе с ними вернулось ощущение детства и защищенности. Котлета, правда, уже не по десять копеек, а по четырнадцать рублей, и салат из капусты с морковкой не за две копейки. Да разве дело в ценах! Когда речь идет о психотерапии…