Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

Батлер плохо вел свое творческое хозяйство. Он публиковал отмеченные личной печатью работы в разных областях, не спеша выпустить в свет автобиографический роман, — то есть прежде, чем стать в глазах публики писателем. Эти работы вошли в собрание его сочинений, выдержавшее много изданий как на английском, так и на французском (пятитомник в переводе Валери Ларбо). Переиздания всех его книг в Англии начались именно после выхода из печати его романа, а особенно — после «Записных книжек». Это не массовый успех (такого у творчества Батлера никогда не будет, сколь бы оптимистично ни высказывался Ларбо) — но искренний и растущий интерес ко всему, что написал Батлер. Читатели и почитатели писателя следят за ним и там, где Батлер отходит от литературы: в дарвинизме, в проблеме Гомера, в богословских спорах и в шекспириане <…>.

Автобиографичность в сочинениях Батлера означала совершенное и последовательное соответствие самому себе, то есть акт интеллектуальной и моральной отваги. В его время, как и в наше, давалась ошибочная интерпретация интеллектуальной отваге. Считалась отвагой твердая определенность убеждений: кто ты — эволюционист или христианин, отвечай «да» или «нет». Батлер с самого начала отказался бесповоротно переходить в тот или другой лагерь, брать сторону либо священников, либо эволюционистов, верить либо в букву Евангелия, либо в «происхождение видов». Не веря больше в букву Евангелия, он не покидал блок христианства. Веря в эволюцию, резко критиковал Дарвина, идола эпохи. Батлер знал, что настоящая отвага — не в том, чтобы сказать чему-то «да» или «нет», а в сохранении самобытности мысли, в пристальном внимании к фактам и истинам, в отборе для себя определенных вещей и отказе от других. Определенных вещей — то есть сообразных его мысли. «Автобиография», а не богословская догма. «Автобиография» — или полный уход в противоположное течение, эволюционистское.

Батлер никогда не мог нарушить эту верность самому себе, своему опыту, своей интуиции и образу мысли. Ему не нравится Бетховен, и он об этом говорит. Он предпочитает Генделя. Ему никогда не нравились ни Леонардо да Винчи, ни Рафаэль, ни Микеланджело. Он предпочитает Беллини и Гауденцио Феррари. Ренан вызывает у него жалость. Эсхил кажется нелепым (он выделяет из всей греческой драматургии только Аристофана). Нет ничего стоящего в посланиях Святого Павла, говорит он без обиняков. Ему они не нравятся. Он признает, что безуспешно пытался переломить свои «автобиографические» установки, принять объективные, универсальные ценности. Этот человек, который мыслил, взвешивал и отбирал везде и всюду, отбирал только то, что нравилось ему, что соответствовало ему из всего океана мыслей и чувств.

Ну и конечно, когда ему пришло в голову написать роман, единственный свой роман (он и не собирался писать второй), ни о чем, кроме автобиографии, не могло быть и речи. Я думаю, просто не могло быть по-другому, хотя «The way of all flesh» — книга эпическая, написана от третьего лица и прекрасно построена. Книга долго лежала, уже готовая, а Батлер все откладывал и откладывал её публикацию. Уж слишком это было откровенное свидетельство о его семейной жизни. Однако он знал, что после его смерти, когда она будет опубликована, имя его навсегда войдет в историю английской литературы. Поэтому он принял все меры, чтобы сохранить и систематизировать «материалы» для биографии: письма, заметки, дневники. Он сам издал свои письма, забрав их у тех, с кем переписывался, переписав набело и снабдив комментариями. Литографским способом он размножил свои объемистые записные книжки и одну копию подарил своему другу Генри Фестингу Джонсу (который и опубликовал в 1912 году первое издание «выдержек» из них).

Вот признание из этих «Записных книжек»: «Мне дают иногда понять, что с моей стороны это знак смехотворного тщеславия: собирать столько записей о себе самом, поскольку такая вещь предполагает в некотором роде уверенность, что когда-нибудь меня сочтут интересной персоной. На это я отвечаю, что ни я и никто другой не могут знать, буду я или нет интересной персоной после того, как умру. Больше шансов, что не буду…» Но во множестве других мест Батлер отчетливо дает понять, сколь твердо он был уверен в своем литературном бессмертии (правда, относительном, потому что он знал, что рано или поздно любая слава гаснет, даже такая, как шекспировская). Не раз он сетует — и не только в дневниковых записях, но и в эссе, прочитанных на публике, что его литературная судьба сложилась несправедливо. Бесспорно, она сложилась бы совсем по-другому, если бы он опубликовал «The way of all flesh». He исключено, что даже и общественный резонанс был бы большой — но и большие неприятности тоже. Среди его записей есть одна, где он говорит, что настоящим творцам нужно иметь в распоряжении все свое время. Они не должны распыляться на визиты, на литературные кружки, на выступления. Писатели должны писать книги — и все. Может быть, он не мог бы писать так хорошо, говорится в другой его записи, если бы не был безвестным затворником.

Так или иначе, опубликовать «Путём всея плоти» он не мог. Это был автобиографический роман, содержащий столько нападок на семью и на буржуазную мораль, что он боялся. Пройдемся же по его жизни, чтобы понять и роман, и «отвагу» уйти в затвор посреди эпохи, отмеченной неистовой страстью к «групповщине» (блок дарвинистов достигал порой накала и нетерпимости мистической секты).

Жизнь Сэмюэля Батлера начинается в 1858 году, когда, накануне церемонии рукоположения в священники, он отказывается от церковной карьеры под предлогом, что имеет сомнения в действенности крещения младенцев. До тех пор он рос прилежным мальчиком, а затем старательным студентом в тени семейства и колледжа. Как сыну священника, церковная карьера была естественно предназначена ему с рождения. Юношей он не чувствовал никакой склонности к служению, но ему не хватало смелости прямо сказать об этом отцу. Напористый семейный террор, невинно-иезуитская отеческая власть, все это сплетение ханжества и морального шантажа (протестантского толка), которое он описывает так спокойно и с таким неподражаемым юмором в «Путём всея плоти», окружало его стеной, которую слишком трудно пробить. И все же накануне своего рукоположения Сэмюэль собрался с духом для сопротивления. Следует долгая и резкая переписка с отцом (содержание её и фрагменты приведены в романе), разрыв всяких реальных отношений, и Сэмюэль, с согласия родителей, в один из последних дней сентября 1859 года отбывает в Новую Зеландию на пароходе «Roman Emperor». Высадившись в порте Литтелтон, он селится вблизи водопада Рангитата, называет место Месопотамией и начинает заниматься разведением овец. В Новой Зеландии он остается до 1864 года, когда, продав овец и выручив некоторую сумму, на проценты с которой можно было скромно жить в Лондоне, он возвращается на родину. Среди его попутчиков оказался некий Чарльз Пейн Поли, с которым он познакомился в колонии и которому позже посвятит «Life and Habit». Этот молодой человек — темная личность, и, хотя он впоследствии стал крупным адвокатом в Лондоне, он не перестал выжимать деньги из Батлера до самой своей смерти в 1898 году. У Батлера в одной из записей отмечено, что между 1864 и 1881 годами Поли одолжил у него что-то около трех с половиной тысяч фунтов стерлингов без расписки. Кроме того, он много лет обедал за счет Батлера — и при этом никогда не принимал его у себя дома. После смерти Поли, о которой Батлер узнал из газет, у того осталось девять тысяч фунтов стерлингов, а Фестинг Джонс, биограф Батлера, установил, что ежегодный доход Поли составлял тысячу фунтов стерлингов, то есть заметно больше, чем доход Батлера. Каким было начало этой странной дружбы и как Батлер терпел эту двадцатилетнюю эксплуатацию — толком неизвестно и сегодня. Это тайна, которой некоторые биографы касаются лишь мимоходом и о которой мне хотелось упомянуть, чтобы показать кротость и из ряда вон выходящее простодушие Батлера — по контрасту с его неизменным трезвомыслием, сарказмом и беспощадным юмором, с проницательностью и знанием людей.

Обжившись в Лондоне, Сэмюэль Батлер начинает серьезно заниматься живописью, полагая, что у него есть талант к этому искусству. К несчастью (как он сам признается в «Записных книжках»), он стал брать уроки у профессора. В результате, хотя он посвятил живописи больше времени, чем какому-либо другому искусству или науке, у него ничего не вышло. «Я приложил неимоверно много стараний, но не к тому, к чему надо было». Батлер был не тем художником, который может что-то выучить с помощью методик и педагогов. «Нет тайны в искусстве», — замечает он («Записные книжки»). Но нет и педагогики. И поэтому Батлер возвращается к эссе. Еще в Новой Зеландии он опубликовал в местной газете несколько статей (в том числе и «Дарвин среди машин», эссе, включенное впоследствии в «Erewhon») и написал «Критический взгляд» на доказательства воскресения Христа, опубликовав его в 1865 году. Он решает переработать и дополнить свои новозеландские статьи, объединив их «сюжетом» (путешествием в воображаемую страну), так в 1872 году появляется утопический Erewhon <…>.