Юрий Морозов - Если бы я не был русским

Краски создаваемого полотна густы и плотны, сатира достаточно зла… Но ведь многое из всего нарисованного продолжает существовать ныне, хотя видится нами в навязанных средствами массовой информации более светлых тонах. В первом варианте эпилога Юрий Морозов делает интересные, угадавшие будущее выводы: «Литература перестала быть искусством и превратилась в разнообразный инструмент… Если бы я не был русским, да Серафим оказался не столь ярко выраженным славянином, да господам народным манипуляторам быть бы чуть-чуть поевреистей, что ли, книга наша получилась бы не столь бредовой, и глядишь, продавалась бы не хуже прочих…», но тогда «ушёл бы Серафим из моей памяти в другое измерение, а так не уходит. Мы ведь с ним привыкли друг к другу, я к нему — мученику, он ко мне — мучителю». Серафим — мученик, а окружает его вечный бред. Помимо мучений обычными человеческими страстями, душа его отторгает и ту долю признания его таланта, которую приняло «то» общество. И порою читателю, может быть, непонятны эти муки Серафима: «Когда я в очередной, бессчётный раз пью кофе, омерзительный напиток, освящённый пятью поколениями неврастеников, я в бессчётный раз ощущаю бессмыслие своего существования». «Может быть, я выживу. Другое дело — для чего?» «Жизнь — это болезнь, которая, к счастью, легко излечима». Есть доля шопенгауэровского пессимизма, но лишь доля, потому что большая часть ситуаций и образов комичны.

Чего только стоят «Сарказмы» и рассказ «Володька-глухой» (произведения Серафима Бредовского). По стилистике они в чём-то напоминают Хармса, отличаясь мастерством зарисовок, остроумием, удивляя и заставляя по-новому посмотреть на привычные вещи.

«Я ловлю обрывки инопланетных разговоров прохожих…» «…они сами настигают мои израненные земным многомиллиардным пережёвыванием одного и того же уши: квартира, мясо, рубли, развод, аборт, пенсия».

Встречи с женщинами, к красоте которых так чуток поначалу Серафим, начинаются романтически (загорающая на солнышке с обнажённой грудью лыжница Аделаида-Юлия на лесной поляне, нежная возлюбленная Лина), но постепенно переходят в фарс и даже полное безобразие. Лина имеет свойство напиваться, живёт с нелюбимым мужем, сочетающим в себе весь букет неприглядных человеческих качеств. У Лины Серафим неожиданно вступает в драку с её любовником, падает с лестницы, угодив головой в мусорное ведро.

«Все или, по крайней мере, многие хотят добра, а делают, в конечном счёте, недоброе». Серафим сознаётся, что в нём издавна жило чувство превосходства над людьми, «и чувство это было неприятно ему тоже сыздавна», были противны и «карманные наполеоны».

В будущем важное лицо в обществе, глава «Русского союза», а в начале повествования муж Лины, любовницы Серафима Бредовского, хитрый Жорка Аверьянов, уверенно и без сомнений лавирует в мутной воде своего времени. Приехав из Закавказья, где он увлекался боксом и для приобретения невероятной силы был приучен тренером есть сырое мясо с сахаром, в Ленинграде он стал ненавистником «чурок» и «жидов», вообще приобретя многие черты фашиствующего мэна. Однако Жорка «умён» задним умом и зря свою голову под удар не подставит, да и по чужой — пусть бьют другие.

Возлюбленная Серафима, Лина, предпочла «самообман законного брака самообману любви», оставшись с Аверьяновым.

Нечастые авторские ремарки, как бы со стороны, на события и главного героя обнаруживают, прежде всего, космополитизм, пацифизм, вневременное мышление и христианский настрой, которые участвуют в «манипулировании» персонажами, их движении в канве романа.

Вот появляется картина начала «перестройки». Многие нынче совсем забыли её. Очереди, первые платные туалеты, «бесплатное хамство и вечная грязь, разруха, неустроенность». В первом рассказе Серафима «Лабиринт» — фантастическая очередь, движущаяся через его узкий, витой коридор, «гипертрофированное ощущение абсурдности общественного устройства».

Время убыстряет свой ход, идеологии перекраиваются, писатели и писательницы, родившиеся во множестве, кидаются на «модные темы». Редактор журнала М., покровительствующая и пытающаяся «научить правильно жить» Серафима, типичная «проститутка» от литературы, в новую «эпоху» уже редактор журнала «Секс и национальное самосознание».

Серафим, как гвоздь, который Бог вогнал в крышу этого дурдома: «Над Россией поставлен опыт: как долго можно гадить себе в штаны и не чувствовать от этого никакого урону? Кто поставил над нами этот опыт? — американцы, или другие цивилизации, или мы сами — не имеет значения». В «Главе для Р. Брэдбери» вполне чувствуется апокалипсис по-российски. И «не мы будем отгораживаться железным занавесом», а отнас, может быть, это будет «энергетический» занавес. А пока граждане бегут на Запад любыми способами. Знакомая Серафима, «лыжница», оказывается буфетчицей на судне, плавающем за границу (и занять этот «пост» ей стоило большого труда). И «даже в области балета» мы уже не можем быть «впереди планеты всей». Таланты бегут в Америку, как и их поклонники и поклонницы и т. д.

Но главный апокалипсис — в душах, он и в том, как полагает автор, что слово «нравственность», скорее всего, будет забыто в следующую «эпоху».

В главе «Полнолуние» автор затронул почти все проблемы 80-х. Вот сбежавший от неуёмного храпа хозяина квартиры, где обитает Серафим, он бредёт по ночному кладбищу. Кстати, здесь впервые в литературных опусах Юрия Морозова появляется подобие некоего «призрака» без лица в бесформенной одежде, который является знаком «мира иного». Какого? Это будет загадкой вплоть до романа «Догоняющий ночь». А пока Серафим бредёт по кладбищу, где повсюду блики, лунные тени, ангелы с отломанными крыльями… и разверзается бездна. Вполне реальная «целина», вспаханная бульдозерами. Здесь скоро пройдёт магистраль, помчатся авто по костям. Автор замечает: «Мы и так уж проехали бульдозерами по своему историческому прошлому, по культуре, науке и пр. Одной дорогой, одним ангелом больше или меньше, что это сейчас изменит?» «В королевстве тотального вранья почти невозможно докопаться до правды, и от этого меня охватывали приступы некрасивого, не интеллигентного бешенства».

Но вот веет «сквозняк демократии», подрастают, как грибы на поляне, партии, в том числе и «Русский союз», куда органично вливается Жорка Аверьянов. Другие ещё по-старому сидят в «кочегарках». Именно там зародилось явление, названное позднее «Вторая культура». Дворники, работники котельных ещё в 70-е частенько были стопроцентными интеллектуалами, поэтами, буддистами, позднее и рок-музыкантами… Вот и Серафим попал в «кочегары». На огонёк, поговорить до утра, кто только не заходил — русофилы, русофобы, христиане, кришнаиты… Заходил и один бывший «афганец», поразивший «котельное общество» своей откровенной и ужасной песней об ужасных делах. Спев её, он «забивал косяк» и «молча уходил куда-нибудь в ночь». Но, как я уже отметила, всё менялось тогда так быстро. И в отличие от Серафима, рокеры долго голов не ломали над вопросами купли-продажи. И ещё не остыли струны от обличительных песен про «мальчиков-мажоров», как они уже сами засели на телемостах, за круглыми столами в приличных домах: «Рокеры вышли из подвалов, на них пошёл спрос, и какие там, к чёрту, идеалы, когда за один концерт по пол-«штуки» отстёгивали»…

«Никто, и сами рокеры, не заметили, как из авангарда прогресса довольно быстро превратились в развлекательное шоу, доступное даже домохозяйкам». И вот постепенно вырисовывается «герой нашего времени»:

«Герой нашего времени — монстр. У него нет ни тяги, ни потенции к положительному герою и нет способностей или смелости хотя бы притвориться им и осмелиться надеть на себя его светлые одежды».

В беседах о роке Серафим отмечает, что «этимологическое сочетание «русский рок» для меня адекватно американской балалайке»… Он подробно анализирует этот тезис. Впрочем, споры «котельного общества» заводят лишь в тупик, как и всякие споры. Очень интересны сентенции героя на разные темы. Например, о творчестве: «Он по себе знает, что творчество… это… интимное противостояние перед миром, Богом, красотой — интимное не создание, но угадывание того, что незримо реет в пространстве везде и во всём и нужно только медиумически преклонить к этому эфиру своё забубённое ухо…» «С течением времени Серафим стал замечать, что рокеры всё меньше говорили о своих, пусть смутных, идеалах, а всё больше о съёмках клипа и ТВ, о гастрольных поездках, гонорарах, авторских правах и посещении ВААП».

В целом общество во всех своих слоях двигалось в мир культа денег, славы, поиска удовольствий, куда оно успешно прибыло ныне, расплатившись душевной пустотой, «фабрикой звёзд» и прочими «достижениями»…

«А Серафим бродил один, что во все времена считалось довольно опасным занятием».