Дорис Лессинг - Пятый ребенок

Семья опять стала семьей. Или почти стала.

Дэвид снова ночевал в супружеской спальне. Но между ним и Гарриет появилась дистанция. Дэвид задал ее и сохранял из-за того, что Гарриет так жестоко его обидела. Она это понимала. Гарриет сообщила мужу, что принимает пилюли: для обоих это был грустный момент, ведь при том, какими они были прежде, за что стояли когда-то, было немыслимо, чтобы Гарриет принимала контрацептивы. Они считали глубоко неправильным так вмешиваться в природные процессы. Природа… они вспомнили теперь, как некогда верили в то, что везде по возможности надо полагаться на Природу.

Гарриет позвонила Дороти и спросила, не приедет ли та на неделю, а потом упросила Дэвида поехать куда-нибудь вместе в отпуск. Они не оставались наедине ни разу с тех пор, как родился Люк. Они уехали в тихий деревенский отель, много гуляли, заботились друг о друге. Душа болела у обоих; но теперь уже они чувствовали, что им придется с этим жить. Иногда, особенно в самые счастливые моменты, глаза у них невольно наполнялись слезами. Но по ночам, когда Гарриет лежала в объятиях мужа, она понимала, что это уже не по-настоящему, не так, как у них было прежде.

Раз она сказала:

— Что, если мы сделаем, что говорили, — я имею в виду, заведем еще детей?

И почувствовала, как напряглось его тело, почувствовала, что он злится.

— То есть будто ничего не случилось? — спросил он наконец, и Гарриет поняла, что ему любопытно услышать ответ: он не верил своим ушам!

— Второй Бен не появится — с чего?

— Дело не во втором Бене, — произнес Дэвид, помолчав; он старался говорить без эмоций, потому что злился.

Дэвид готов попрекнуть ее именно тем, в чем она не хотела себе признаваться, во всяком случае — признаваться до конца: спасая Бена, она нанесла смертельную рану семье.

Она настаивала:

— Мы могли бы иметь еще детей.

— А четверо тех, что есть, не в счет?

— Может быть, это снова сблизило бы нас, жизнь стала бы лучше…

Дэвид молчал, и на фоне молчания ей было слышно, как фальшиво звучат ее слова.

Наконец он спросил, все тем же бесцветным голосом:

— А как же Пол? — потому что именно Полу оказалось тяжелее всего.

— Наверное, он как-нибудь оправится, — безнадежно сказала Гарриет.

— Он не оправится, Гарриет. — Теперь голос Дэвида дрожал от тех эмоций, которые он старался подавить.

Гарриет отвернулась и заплакала.

Перед летними каникулами Гарриет разослала всем осторожные письма, объясняя, что Бен редко бывает дома. Занимаясь этим, она чувствовала себя подлой изменницей: но перед кем?

Кое-кто приехал. Но не Молли и не Фредерик, которые не простили ей возвращения Бена; Гарриет знала, они этого никогда не простят. Сестра Сара приехала с Эми и с Дороти, которая стала для Эми опорой в этом мире. Но сестры и братья Эми поехали к другим кузенам, в дом Анджелы, и младшие Ловатты знали, что это Бен лишил их компании на лето. Ненадолго приезжала Дебора. С тех пор как они видели ее в последний раз, она успела выйти замуж и развестись. Это была резкая, изящная, все более остроумная и отчаянная девица, добрая тетя для детей, неопытная и порывистая, она дарила им неподходящие и слишком дорогие подарки. Был Джеймс. Он несколько раз сказал, что дом похож на большой фруктовый пирог, но это была простая любезность. Был кое-кто из ничем не занятых взрослых кузенов да один коллега Дэвида.

А где же Бен? Как-то Гарриет делала покупки в городе и, услышав за спиной рев мотоцикла, обернулась и увидела эдакого жокея космической эры, низко склонившегося к рулю, — по-видимому, это был Джон, — а сзади него — крепко вцепившегося ребенка-карлика: увидела своего сына Бена, широко открывшего рот в какой-то словно бы ликующей песне или вопле. В экстазе. Таким она никогда его не видела. Счастливый? Подходит ли это слово?

Она узнала, что он стал баловнем или талисманом этой молодежной шайки. Они обращались с ним грубо, даже, показалось Гарриет, недобро, звали его Гномик, Чудик, Чужой-два, Хоббит и Гремлин. «Эй, Чудик, уйди с дороги». «Поди отнеси Джеку сигарету, Хоббит». Но он был счастлив. Каждое утро он сидел у окна, дожидаясь, что кто-то из них приедет и заберет его; если они подводили, звонили сказать, что сегодня не получится, Бен тосковал и бесился, слонялся по дому с громким топотом и мычанием.

Все это стоило немалых денег. Джон и его шайка неплохо проводили время за счет Ловаттов. И теперь уже не только за счет Джеймса, деда Бена, — Дэвид брался за любую дополнительную работу. Деньги они выжимали, не стесняясь.

— Если хотите, мы свозим Бена на море.

— О, отлично, это было бы здорово.

— Тогда нужно двадцать фунтов — бензин, понимаете.

И ревущие машины с парнями и девушками понеслись на побережье, и где-то там же был Бен. Когда они вернули его:

— Это стоило больше, чем мы думали.

— Сколько нужно?

— Еще десять.

— Это хорошо для него, — говорил кто-нибудь из кузенов, услыхав, что Бена возили на море, как будто это самая обычная вещь — чтобы маленького мальчика вот так возили поразвлечься.

Бен приходил после безмятежного и радостного дня с Джоном и его приятелями, которые дразнили и шпыняли его, но зато не гнали, останавливался у стола, за которым сидела его семья — все смотрели на него, лица хмурые и настороженные.

— Дайте хлеба, — говорил он. — Дайте печенья.

— Сядь, Бен, — говорил Люк, или Хелен, или Джейн (но Пол — никогда) терпеливым и добрым тоном, которым они всегда разговаривали с Беном, к огорчению Гарриет.

Он живо карабкался на стул и настраивался быть таким, как они. Он знал, например, что нельзя говорить с полным ртом или жевать с открытым. Он строго следовал этим правилам; энергичные, как у зверя, движения челюстей обуздывал сомкнутыми губами и ждал, пока рот освободится, прежде чем сказать:

— Бен уже сыт. Бен хочет пойти спать.

Он больше не занимал «комнату малыша», а спал в ближайшей к родителям несмежной спальне. («Комната малыша» стояла пустой.) Запирать его на ночь они не могли: от скрежета ключа и лязга засова Бен разражался воплями, впадал в ярость. Но остальные дети, укладываясь спать, потихоньку запирались изнутри. Это значило, что Гарриет, перед тем как самой лечь в постель, не могла к ним войти посмотреть, как они спят, не больны ли. Ей не хотелось просить их не закрываться, не хотелось устраивать целое дело, вызывая слесаря и врезая новые замки, которые взрослый может открыть ключом снаружи. Из-за привычки детей запираться она чувствовала себя отвергнутой ими, исключенной, навсегда оставленной за дверью. Бывало, она подходила тихонько к какой-нибудь двери и шепотом просила открыть, ее впускали, и тут начинался маленький праздник объятий и поцелуев. Но они не забывали о Бене, который мог войти… и несколько раз он и вправду приходил и молча стоял в дверях, наблюдая сцену, которой не мог понять.

Гарриет хотелось бы запирать и свою дверь. Дэвид, стараясь пошутить, сказал, что, наверное, когда-нибудь придется запереться и им. Не раз она просыпалась и обнаруживала Бена, который стоял в полутьме спальни и глазел на них. Тени сада шевелились на потолке, объемы просторной комнаты перетекали в неизвестность, и там стоял этот ребенок-гоблин — силуэт во мраке. Его гнетущий нечеловеческий взгляд проникал в сон Гарриет и будил ее.

— Иди спать, Бен, — мягко говорила она Бену, умеряя тон из-за сильного страха, который накатывал на нее.

Что он думал, когда стоял там и смотрел на них, спящих? Хотел ли причинить им зло? Чувствовал ли горечь, которую Гарриет и приблизительно не могла бы представить, оттого, что ему никогда не будет хода в обычность этого дома и его обитателей? Может, он хотел обхватить ее руками, как другие дети, да только не знал как? Но когда она обнимала его, от него не было никакого ответа, никакого тепла; будто он не чувствовал ее прикосновений.

Но, в конце концов, он проводил дома совсем мало времени.

— У нас уже почти все наладилось, — сказала она как-то Дэвиду. С надеждой. Изо всех сил желая, чтобы Дэвид согласился. Но он только кивнул и не посмотрел на нее.

Впрочем, два года перед тем, как Бену пойти в школу, были не так уж плохи: потом Гарриет вспоминала их с благодарностью.

В тот год, когда Бену исполнилось пять, Люк и Хелен объявили, что хотят учиться в школе-пансионе. Им было тринадцать и одиннадцать. Конечно, это шло вразрез со всем тем, во что верили Дэвид и Гарриет. Они так и сказали — и сказали еще, что не смогут за это платить. Но и здесь родителям вновь пришлось увидеть, насколько дети все понимают, как все обсуждают и планируют — и потом действуют. Люк уже написал дедушке Джеймсу, Хелен — бабушке Молли. Их учебу оплатят.

Люк сказал в своей рассудительной манере:

— Они согласны, что так будет лучше для нас. Мы понимаем, что вы ничего не можете поделать, но нам не нравится Бен.