Маргрит де Моор - Крейцерова соната. Повесть о любви.

— Зальцбург! — сказал я, взглянув на часы.

Было двадцать минут двенадцатого.

Ван Влоотен выпрямился в кресле и продолжил:

— Она кинулась к лестнице. И я почти уверен в том, что она не заметила, как пробежала разом все семь лестничных пролетов, что ж, я ее прекрасно понимаю.

Я дал понять, что я тоже ее хорошо понимаю. Ступенька за ступенькой вниз, думал я, на своих ногах и со своей собственной скоростью и, разумеется, с каждой минутой она все больше осознавала расширявшуюся пропасть между ним и ею, между скандалом, чуть не разразившимся наверху, и умершим и вновь воскресшим призраком, который в данную минуту судорожно искал ключи от машины.

— Как вы добирались домой? — озабоченно спросил его я.

О, это было непросто! Ван Влоотен рассказал мне, что, когда он спустился вниз, строительная площадка превратилась в немое царство привидений. Он заблудился на этой песчаной равнине, потерял свою трость, случайно наткнулся на времянку рабочих, в которой уже никого не было. Проблуждав по солнцепеку, ему удалось добраться до проселочной дороги, петляющей между дюнами и морем, и там через некоторое время его посадил в свою машину какой-то турист из Германии. Так он добрался домой, слишком усталый, чтобы еще о чем-то думать, и слишком испуганный, чтобы просто войти. Он остановился и стал ждать в начале подъездной аллеи, ведущей к гаражу, опирался рукой на почтовый ящик, из которого торчала газета. Вскоре он понял, что на посыпанной гравием дорожке стоят две машины с открытыми дверцами, готовые к отправке. До его слуха донеслись шаги, но голосов он не услышал. Захлопнулись дверцы. Загудели моторы.

— Они проехали в полуметре от меня, — сказал Ван Влоотен голосом, в котором звучало неприкрытое горе. — Кусочки гравия из-под колес засыпали мои ботинки, я почувствовал, что ко мне, точно падающая гильотина, возвращается разум. Я отпрянул назад и споткнулся о низкий деревянный заборчик, полностью сознавая, что я собственными руками разрушил свою жизнь.

Мы приземлились. Когда я достал из багажного отсека его плащ и протянул ему, Ван Влоотен промолвил: “Вы добрый юноша”. Затем, уже в зале прилета, он спросил меня, который час.

— Почти полночь, — сказал я, при этом с грустью заметив, что попутчики, добравшиеся до места назначения, все больше и больше друг от друга отдаляются.

Я вытащил для него его чемодан с ленты багажного транспортера, передал ему, и он пошел на шаг впереди меня по направлению к выходу. Зная, что его будет встречать его знакомый, я подумал: вот и всё, но в эту минуту этот слепой гигант, который уже приблизился к паспортному контролю, вдруг обернулся и замер, напугав всю длинную очередь из пассажиров видом своих закатившихся глаз.

— Pardon. Извините. Entschuldige![7] — бормотал я сквозь зубы, протискиваясь вперед.

— Прощайте, — сказал я и пожал его руку, которая оказалась безжизненной и холодной на ощупь.

Зимний день, конец ноября, суббота. Долгие годы я почти не вспоминал об этой паре, но случилось так, что в этот день мне суждено было узнать конец их истории. Подсознательно мне всегда казалось, что, проводив критика в Зальцбурге глазами до таможни, я уже видел этот конец, такой безнадежный и хватающий за душу. Не так уж этот человек был стар, но выглядел он совершенно потерянным и сильно помятым жизнью. Образ Сюзанны Флир с тех пор уже не соединялся в моем воображении с этим трудным человеком, к тому же инвалидом, я представлял, что амбициозная подруга моей юности гастролирует со своим ансамблем по европейским музыкальным сценам, не забывая при этом трогательно заботиться о сынишке.

Моим постоянным местом жительства в то время был Бостон. Меня пригласили в Висбаден быть гостем семинара “Музыка для зрения и слуха”, прочитать в Париже курс лекций о Яначеке, поговорить о его трепетном отношении к смерти своих героинь и, самое главное, в Амстердам, где я должен был выступить с докладом “Взгляд Орфея. Ошибка?” И вот в тот ясный холодный день я отправился на такси в аэропорт, чтобы из Бостона вылететь в Схипхол, не зная о том, что в полете я на минуту замру, наткнувшись на имена Ван Влоотена и его жены, Сюзанны Флир, и случится это настолько неожиданно, что у меня перехватит дыхание.

Главной темой их прекрасной и страшной истории оказалось совсем не то, вокруг чего в те давние времена обвела кружок моя память.

Не стану скрывать, что эта пара какое-то время еще продолжала занимать мое воображение, покуда я не поместил их в ту область, из которой, мне кажется, они и взялись. Ведь современное общество в основе своей зиждется на искусстве? Все эти наши цивилизации, революции и победы: разве грех иной раз задать вопрос, как это произошло и почему? Без Гомера не было бы Шеклтона, — подумал я однажды о жизни, которая обладает невероятным украшательским талантом, но лишена способностей к творчеству. Так мои мысли опять привели меня к Мариусу ван Влоотену и Сюзанне Флир, к этапам их судьбы. Когда в ту далекую ночь мы проходили через австрийскую таможню, то мы оба, Ван Влоотен и я, были очень уставшими. Мы услышали, как на улице загудела машина, как люди окликают друг друга и вступают между собой в разговор, и надо всем — неизменный женский голос из громкоговорителя в зале прилета. Это наводило на размышления об эротике, о безумии, сострадании и о той полной растерянности минуте, когда двое людей понимают, что отныне им лучше разойтись навсегда.

Солнечно, но холодно. Молодой таксист, не обращая внимания на колесики под моим чемоданом, с легкостью поднял его и пошел вперед. В тот момент, когда он открывал заднюю дверцу такси, я заметил, что он задержался взглядом на книге у меня в руках. Это была книга турецкого автора, переведенная на английский, толстый роман, который должен был помочь мне одолеть шестичасовой перелет, мысленно перенестись в другую обстановку. Машина тронулась, на мгновение я встретился с ним взглядом в зеркале заднего обзора и почувствовал, что он хотел о чем-то меня спросить, но передумал, увидев, что я раскрыл книгу. Не проронив по дороге ни слова, мы спокойно приехали в аэропорт.

— “Тихий дом”, — произнес молодой человек, выдвигая длинную ручку на моем чемодане. — Иногда я тоже об этом мечтаю.

В зале вылета я понял, что правильно поступил, взяв с собой книгу, сюжет которой меня полностью захватил. На экране монитора я увидел, что мой рейс откладывается, а когда поинтересовался почему, выяснилось, что наш самолет KL218 ожидает своей очереди для очистки от наледи. Читая, я не заметил, как пролетели полтора часа, вызванные этим неудобством. Но когда под конец я вошел в салон, я потерял чувство реальности, до такой степени я сжился с печалью покинутого дома из моей турецкой книжки. Фактом реальности тем не менее было то, что в “Боинге-747”, вмещающем 465 пассажиров, я очутился в неудобном среднем ряду и что трое из 465 пассажиров, объединившиеся в дружеский кружок любителей болтовни, получили места по обе стороны от меня, двое справа и один слева.

Принесли газеты. Я выбрал себе одну. “Войска ЕС еще далеко”, “В Китае наметилось оживление”, “Финансовая афера в Нидерландах”, “Туберкулез в России”, “Рынок жилья значительно вырос”, “Сперматозоиды скоро станут не нужны”, “Спонсоры футбола требуют очков”, “Ширак взял американцев за горло”, “Три миллиона за рукопись “Улисса”, “Диоксиновый угорь вызывает тревогу”… Реальная жизнь, повседневность. Пока самолет взлетал, взгляд мой был прикован к заголовкам, которые никак не согласовывались ни с капризами фортуны, о которых я размышлял, ни с какой-либо разумной логикой. Тем временем самолет набрал высоту, и друзья, сидевшие по обе стороны от меня, разговорились. Находясь посредине, я им мешал, порой им приходилось повышать голос, но когда я предложил поменяться местами, они сказали: “Ну зачем же?”. Так волей-неволей мне пришлось убедиться, что обе женщины, отличавшиеся профессионально поставленной речью, как на телевидении, полностью придерживались того мнения, что сексуальные связи обязательно должны быть приятными, беспроблемными и разнообразными, против чего молодой человек изредка возражал.

— Странно, — обратилась к блондинке сидевшая справа от меня брюнетка в короткой широкой юбочке, надетой поверх брюк. Молодая женщина, сидевшая с другой стороны от меня, немного наклонилась вперед. — Во время моих прошлых романов я Бог знает как переживала, Господи, какое впечатление производил на меня Мистер Биг, но теперь я рассуждаю примерно так: “Вау, какой симпатяга, ну просто зайчик, только вот: does he meet my needs?”[8]

Блондинка откинула прядь волос, спускавшуюся ей на лицо словно занавеска, еще больше наклонилась вперед и потом заговорила сама, иногда бросая взгляд в сторону собеседницы: “Я тоже сыта этим по горло, этим ежедневным симбиозом, я люблю мужчин, но хочу, чтобы дни и ночи теперь принадлежали только мне. Я прожила с одним человеком шесть лет. Он покупал мне “Коко Шанель” и раз в две недели по субботам мыл окна в нашей квартире. Но потом мои чувства пошли на убыль и я стала задумываться: is this all there is?[9] В сексуальном плане я им не слишком довольна и тем не менее с ним связана. В конце концов у меня ведь приличная зарплата, И я вполне могу разорвать нашу сделку”.