Василий Немереж - М.О.Рфий

— Нет такой армии! — Мент обернулся, быстро выхватил резиновую дубинку и ловким натренированным ударом превратил руку Николая в безжизненно висящую плеть.

— Ах ты, сученок… — только и успел прошипеть Корнеев, но тут уже град ударов пришелся по его голове и спине. Выскочившие из дежурки еще два мента с радостью включились в «процесс задержания». Какое — никакое разнообразие в их скучной и однообразной службе дежурных по станции.

…Из «обезьянника» Николая выпустили только под утро, и то только в руки прибывшего за ним наряда гарнизонного патруля. Начальник патруля, молодой майор — слушатель академии, несмотря на экзотический вид Корнеева: синяк под глазом, перепачканное кровью лицо — сразу же опознал его. Он не стал лезть с ненужными расспросами, а просто предложил: «Товарищ полковник, Вас подвезти домой?»

— Нет, спасибо. — Меньше всего сейчас хотелось Николаю попасть в свою холодную и пустую комнату. — Хотя, если не трудно, отвези меня в Химкинский госпиталь.

— Что, так сильно отдубасили?

— Нет, дружка хочу проведать.

— Николай Васильевич, а Вы, вижу, меня не узнали.

Корнеев внимательно посмотрел на майора, его крупная коротко остриженная голова, пышущее здоровьем лицо, действительно, были знакомы, но где и при каких обстоятельствах они встречались?

— Помните, командир батальона в Бикине? Вы тогда мне помогли направление в академию получить. У меня еще в батальоне «чепушка» была, и комполка на меня все свалить хотел, хотя я совсем ни при чем был. Вы не позволили. Помните?

Николай ничего не мог вспомнить (видно, бить резиновыми дубинками по голове — это не лучший способ укрепить память), но из уважения к майору сказал: «Где — то пересекались наши пути дорожки».

— Так вот я сейчас на третьем курсе. Скоро выпуск. Опять распределение. Буду проситься на Дальний Восток. Там хоть и тяжело, но все знакомо. Опять же ребята мои там еще служат. Николай Васильевич, может, Вам какая помощь нужна? Так я для Вас — всегда пожалуйста.

Понимая всю гнусность своей просьбы, ломая свои, казалось, такие незыблемые принципы, Николай пробурчал:

— Майор, одолжи триста рублей. Очень надо душу спиртом протереть. Тошно больно.

…Пробраться в палату к Олегу, минуя КПП и дежурных по этажу, не представляло никакого труда. Николай за время своего безделья в госпитале успел изучить все пути — дорожки. В руках у него был красный полиэтиленовый пакет, набитый водкой и едой. Ему нужен был человек, кто не отказался бы в такую рань выпить с ним и при этом не стал бы задавать ненужных вопросов. Перебрав в уме всех своих знакомых, он понял: Олег — самая подходящая кандидатура.

В палате было душно и пахло лекарствами. Олег полулежал на койке, хмуро уставившись в потолок. Он был один, соседние койки, хоть и небрежно, но все — таки заправленные, пустовали.

— Утро доброе. Скорую помощь вызывали?

— Утро добрым не бывает. — Олег увидел в руках Корнеева пакет и стал оживать. — Колян! Какими судьбами. Что с твоим фейсом? Кто посмел навести столь вызывающий макияж боевому офицеру? Надеюсь, обидчика уже закопали?

— Не все сразу. Сначала ответь мне на пару моих простых вопросов. Был ли уже утренний обход и где стаканы?

— Все понял. Уют, спокойствие и комфорт мы с тобой обретем в ординаторской у Любы, — Олег проворно соскочил с койки, достал из тумбочки и кинул Николаю белый халат. — На вот этот маскхалат накинь и за мной.

Первые полстакана выпили молча, не чокаясь, даже не распаковав закуску. Реанимационная доза. Потом, когда теплая волна, побежав по пищеводу, распространилась по всему телу, не спеша, под разговор стали доставать еду. Олег довольно умело кромсал колбасу скальпелем и раскладывал на какую — то медицинскую посудину помидоры, зелень, сыр. Люба покрутилась только для порядка и сразу ушла, почувствовав, что мужики настроены поговорить о своем. Она закрыла их на ключ, сказала, если что — звонить ей на пост.

Корнеев никогда по жизни не понимал людей, которые при первом же удобном случае стараются выплеснуть все свои проблемы и переживания другому человеку. Этакая гражданская исповедь. Встречаются незнакомые люди в купе поезда и начинают изливать свою душу. Но сейчас ему жизненно необходимо было выговориться. И он, не таясь, рассказал Олегу обо всем, что с ним приключилось в последнее время.

Они пили водку, хмелели, проклинали безвременье и радовались, как дети, что воспринимают эту жизнь одинаково. Каждый из них чувствовал, словно он в чужой и незнакомой ему стране вдруг встретил земляка. Землячество их было не географическим — временным. Они были, как это ни банально звучит, людьми прошлого века. Там, за горизонтом лет осталось все. Все, что они так любили, чем гордились, во что верили и чему служили. Они пили водку и, перебивая друг друга, вспоминали о прошлом, о том далеком времени, когда еще кошелек, набитый «баксами», не заменял человеку совесть, не был мерилом достоинств, когда слово «офицер» звучало гордо. Вспоминали милые сердцу эпизоды своей курсантской жизни, лейтенантские годы. То и дело звучало: «А помнишь, как раньше… А ты помнишь?..»

И казалось, сюда, в пропахшую медикаментами ординаторскую, ворвались громкие команды, искаженные мегафоном, грохот курсантских сапог, звуки духового оркестра, играющего марш «Прощание славянки». Николаю вспомнилась львовская теплая осень, голубое небо и желтые каштаны. Он идет в первой шеренге парадной «коробки», чеканит шаг по брусчатке «стометровки» (так курсанты называли центральную улицу Львова, берущую свое начало от красивейшего здания оперного театра). Его локоть упирается в идущего справа Степана, а слева он ощущает локоть Виталия. Ему очень важно чувствовать их соприкосновение, иначе распадется строй, не будет равнения. Выше ногу, четче шаг! Трибуны переполнены людьми, их так много, что Николай даже не делает попытки отыскать взглядом свою девушку. Но он твердо знает: она где — то здесь в толпе, она смотрит на него, она гордится им.

Тогда не имело значения то обстоятельство, что Степан по национальности украинец, а Виталий — еврей. Это выяснится позже, после распада Союза. А тогда у них было один шаг, одно дыхание. Одна страна.

Через много лет, когда судьба свела их вместе в Киеве, Степан с нескрываемым раздражением в ответ на приглашение Николая приехать в Москву бросил: «Ноги моей там больше не будет!» Виталий уехал на свою историческую родину. Распался их строй — распалась страна. Где причина, где следствие? Кто даст ответ?

— Заботятся они о нашем благосостоянии, блин! — голос Олега прервал воспоминание. — Законы принимают. Но меня от этой заботы воротит! Коль, прикинь, в каком ряду сейчас нас, офицеров, в этих законах ставят: «Многодетные семьи, инвалиды с детства и … военнослужащие». Пожалели сирых и убогих! Низко кланяюсь вам за это, покорнейше благодарю!

Олег наполнил водкой стаканы и неожиданно предложил: «Давай выпьем не чокаясь. Помянем «непобедимую и легендарную». Он встал, поднял стакан, театрально отставил локоть в сторону и залпом выпил до дна. Николай повторил маневр и неожиданно для себя продекламировал:

— Четыре человека выпивали. Забыв про дом, забыв про все дела. Не выпивали, а летали. И комната — кабиною была…

Это были стихи его сослуживца по Дальнему Востоку. Изрядно поддающий майор — летчик их всегда читал только в сильном подпитии. Для его товарищей данные стихи были как тест на количество выпитого спиртного, как пресловутая фраза «Ты меня уважаешь?» От выпитой залпом водки сознание на мгновение прояснилось. Организм видно собрался с последними силами, чтобы переработать очередную дозу яда, так щедро влитого в его нутро. В хмельной голове Корнеева мелькнула разумная мысль: раз он вспомнил эти строки — пора завязывать. Но она, бедняжка, тут же утонула в водке.

Контуры окна стали расплываться, шкаф почему — то потерял свои строгие геометрические контуры, весь как — то перекособочился. Лицо Олега то приближалось, то удалялось. Он шевелил губами, но слова его доносились из какого — то далека, с задержкой.

— Колян, давай тряхнем твоих бандюков! Штрафная стоянка, где томится твоя ласточка, в моем районе находится. Я им, б…, повестку выпишу! На сборы! Пусть Родину — мать защищают. Пусть суки из теплого кунга свою жопу в поле вынесут! Ведь они, все эти «секюрити» хреновы, как правило, белобилетчики. От армии в свое время откосили и боятся нашего брата из военкомата больше, чем ментов. Они, конечно, торговаться начнут, то да се, а мы им условие: или — или! Клево, а?

— Но ведь ты еще неизвестно когда выпишешься? И потом бланки повесток кто подпишет, и вообще…

— Не будь таким наивным. Выписываться мне и не надо. Ребятам позвоню, они форму мне притащат. Печати, подписи, бланки — все это дерьмо вопрос. А форму эти шпаки хоть и не уважают, но побаиваются. И потом меня в районе вся эта белобилетная шпана знает и боится. Я ведь взяток не беру. «Мне за державу обидно!»