Сергей Тепляков - Двуллер-2: Коля-Николай

– Вот, привет… – сказал он. – Выпустили меня…

Она посмотрела на него. С короткой тюремной стрижкой он был похож на пацана. В это время он смотрел на нее. Усталое лицо, горестно сложившиеся уголки глаз. Грядкину стало больно в груди – это была его женщина, и она страдала.

– А я и не думала, что ты объявишься… – сказала она. – Считала: молодой парень, освободишься, начнешь новую жизнь.

– Мне без тебя не жизнь… – ответил Грядкин.

– А со мной – жизнь? – вдруг хмуро спросила Ирина. – Ты вспомни – десять лет знакомы, а хоть пятнадцать минут счастья настоящего было у нас на круг? Вот такого, чтобы утайкой тут же слезы не глотать?

– Выходи за меня замуж… – сказал Грядкин.

Она молчала.

– Зачем я тебе такая? – наконец спросила она.

– Люблю… Просто люблю… – ответил он. – Выходи… Выйдешь?

Она молчала. Смотрела в его лицо и пыталась понять – что это? Отчего так влюблен в нее этот мальчик? Она к себе прислушивалась – может, это в ней что-то такое, может, она не знает себя? Потом она вспомнила слова про судьбу из своего же письма. «Раз судьба, так надо идти до конца…» – подумала она.

– Да… – ответила она. – Выйду…

Когда она вошла в спальню, лицо у нее было такое, что другие женщины и девчонки, вдруг замолчали, увидев.

– Ирина, ты чего?.. – спросила одна. – Ты умом часом не тронулась? Ты чего улыбаешься?

За эти годы никто не видел улыбки на ее лице.

– Замуж выхожу, девчонки! – ответила она.

– Точно, тронулась девка! – сказала Лариса Степановна, уже год как привезенная сюда же. – Это какой же замуж?! Это кто же объявился?

– Он объявился… – ответила Ирина. – Он.

Известие о том, что одна из них выходит замуж, мигом промчалось по всей женской зоне. Это в мужских зонах свадьбы не редкость, туда с воли приезжают подруги и заочницы, там специально подгадывают так, чтобы можно было сыграть разом две-три свадьбы.

В женской зоне по мужикам оставалось только тосковать. Из мужиков на свидания сюда ездили только цыгане – эти своих не бросали. Русские же мужья забывали своих жен-преступниц еще пока те сидели в СИЗО. Впрочем, большинство русских мужей и сами были зэками: свадьба и семейная жизнь, как и воля, были для них приключением.

На всех работах в лагере были только женщины, даже в кочегарке. Зэчки жили стерильным бабьим царством, видя из мужиков только офицеров да еще охранников на вышках. И те, и другие, были предметами нервного женского веселья, а иногда и игривого шутливого обожания – всегда безответного: офицеры и охрана всяких контактов с зэчками избегали – а ну как прознает про эти особые отношения отдел собственной безопасности, вылетишь с непыльной работы на пинках!

О том, что они женщины, оставалось только напоминать самим себе. Из-за этого в ларьке скупали дорогую косметику и дорогие модные журналы. Бушлаты, юбки и платки – это все было темное, одинаковое, зато можно было побаловать себя колготками и бельем. Время от времени над зоной проносились «эпидемии»: то целыми отрядами садились на диету, то так же целыми отрядами решали бегать по утрам трусцой. Начальницы отрядов хоть и постанывали от этих эпидемий, но разрешали – по-бабьи понимали.

Тоску тела кое-как утоляли здесь подручными средствами – вместо фаллоимитаторов использовали электрические лампочки, выкручивая их отовсюду. А вот от тоски душевной спастись было нечем, разве что верой. Многие начинали молиться, читали Библию, ходили в молельную комнату. Но на исповедь, когда приезжал батюшка, ходили единицы.

В женской зоне свадьбу предстояло играть впервые. Ни послужившие уже офицеры, ни посидевшие и поседевшие в тюрьмах зэчки не помнили такого – чтобы к зэчке приехал с воли жених.

Предводительница здешних цыганок Настя, дородная баба лет пятидесяти, с усами и волосами на подбородке, севшая за торговлю героином на много лет, имевшая на своей совести десятки загубленных наркоманских душ, пошла к начальнику колонии и выпросила у него разрешение петь цыганкам на свадьбе. Начальник сначала опасался – еще неизвестно, как расценят в управлении – но потом решился: «Бог с ним, люди же все-таки… – подумал он. – И потом – в первый раз такое, да поди и в последний – когда еще отыщется такой дурак».

Начальник после того, как доложили ему про свадьбу, посмотрел дело Ирины – сидеть ей было еще почти восемь лет. У него было с того дня странное чувство, он все не мог понять: зачем этому парню свадьба? Ждал бы так, а дождался бы – тогда и женись. Или, может, надеются они, что Ирина забеременеет, родит – а там глядишь и будет ей какая поблажка? Но двадцатипятилетний опыт работы за решеткой говорил начальнику, что уловка эта не действует – только тошнее становится бабе: ребенок-то на воле, а она в тюрьме. Начальник вызвал к себе Ирину.

– Доложили мне, что радость у тебя, Радостева… – начал он, усмехаясь получившемуся каламбуру.

– Так точно, гражданин начальник… – ответила Ирина, глядя на него своими глазами, странными и красивыми, с затянутыми к вискам уголками – только эти глаза и остались от всей ее красоты.

– Что ему – невтерпеж? – будто удивился начальник.

Ирина усмехнулась и пожала плечами – мол, мне-то откуда знать.

– Он меня позвал, чего же я буду отказываться. Я женщина холостая, а он говорит – люблю… – ответила она.

– А может, это у вас план такой? – спросил начальник. – Может, вы думаете, если ты забеременеешь, то тебе поблажка будет?

Она не ответила.

– Послушай меня, Радостева… – сказал начальник. – Возьми с собой на свидание противозачаточные таблетки. Забеременеешь, родишь – только тебе же будет тяжелее. Сдохнешь, о ребенке думая. Беременность в тюрьме – не выход, а вход, вход в куда большие проблемы.

Она слушала безучастно.

– Тебе, Радостева, сидеть еще восемь лет, выйдешь, а он уж школьник, и ты ему не мать, а тетка… – говорил он, глядя на Ирину и пытаясь разгадать ее. – Так что смотри, без фокусов. Поняла?

– Поняла… – ответила она. Ирина вспомнила, как была чужой для Мишки, и сердце начало саднить.

– Все равно замуж хочешь?

– Все равно… Не беспокойтесь вы насчет ребенка. Только ребенка нам сейчас и не хватает…

Она усмехнулась так горько, что начальник совсем перестал что-либо понимать. Теперь оставалось поверить только в силу любви.

– Ну давай… – обескураженно сказал он. – Совет вам тогда и любовь…

Офицеры колонии приходили смотреть на Ирину – это ж на ком решил жениться вольный мужик? Одна из женщин-офицеров, осмотрев Ирину, сказала, что принесет для нее платье.

– Ничего, будешь невеста на все сто! – сказала она. – Мало ли где настигает нас наше проклятое бабье счастье!

Свадьба была назначена на один из дней в начале ноября. Чем ближе было к нему, тем сильнее боялась Ирина. «Я в тюрьме, он только вышел из тюрьмы, а сейчас сует голову в петлю. Какая свадьба? – думала она ночью накануне свадьбы, глядя в потолок. – Это же через какое угольное ушко нам надо пройти, чтобы все кончилось хорошо?!». Ей было страшно. Платье белело на стене. Свет прожектора с вышки иногда падал на него. Ирина смотрела тогда на это чужое платье и сердце ее сжималось.

В день свадьбы она надела наконец это платье. Девчонки причесали ее. Нашлись туфельки.

– Принцесса! – сказала Лариса Степановна. – Как есть принцесса.

Хоть и не давал никто никому никаких поблажек, а весь лагерь высыпал к оградам своих отрядов – смотрели, как она по дорожке идет в клуб. Цыганки вышли из своего барака в цветных, неизвестно откуда взявшихся у них платках. Они запели какую-то свою свадебную песню и никто их не остановил. Может, на воле это была бы просто веселая песня, но тут голоса звучали отчаянно, как в последний раз. От этого, да еще и от соседства этой песни с решетками, колючкой, с вышками, с автоматчиками, от бушлатов, особо яркой помады, от всего этого вместе вдруг пробрало всех – бабы заревели в голос, офицеры – и мужчины и женщины – смахивали слезу.

Ирина шла, не замечая дорожки из-за слез. Грядкин был уже в клубе – в белой рубашке, застегнутой под самое горло. Рубашка эта осталась от мошеннических, «лучших», времен. Грядкин улыбался. Они встали рядом. Регистраторша прокашлялась и начала свою речь.

– Что у вас? – спросил дежурный в приемной прокуратуры.

– Явка с повинной… – сказал Грядкин.

– Ого! – сказал дежурный, но без энтузиазма.

Грядкин подал свою бумагу и сел. Дежурный начал читать. Грядкин составлял бумагу дома (снял на последние деньги комнату), и поэтому знал, что написано в каждой строчке. Следя за тем, как глаза этого человека бегают по строчкам, Грядкин пытался угадать, что же его ждет.

После свадьбы им с Ириной дали трехдневное свидание. До этого он думал, что трех дней будет мало, однако тут понял, что даже чересчур. Зона была через стенку от них, они не могли забыть о ней. А с этим осознанием и любовь была не любовь, а так – похоронный марш. Грядкин понял, что не может смотреть Ирине в глаза. Ему казалось, что она думает: «А, ты-то сейчас на волю, а я – в барак». Он думал, что лучше бы это он оставался в тюрьме, а она уходила на волю. Он давал ей обещания непременно вытащить ее отсюда, она говорила: «Хорошо», но он думал, что она все равно не верит ему. Когда свидание кончилось, он был этому даже рад.