Харуки Мураками - Медленной шлюпкой в Китай

Кончиками пальцев она почесала край глаза.

— Так я прожила первый год. Мне было очень грустно — казалось, в сердце никак не хочет затягиваться широкая дыра. Но... как-то, выходит, прожила. И это понятно. Никто ведь не кончает с собой из-за смерти любимой собаки. В конечном итоге, для меня тот период стал неким поворотным моментом. В общем, как бы это лучше сказать... сидевшая сиднем дома нелюдимая бука открыла глаза на внешний мир. Я сама стала постепенно понимать, что дальше так жить нельзя. Поэтому смерть собаки, если задуматься уже сейчас, в каком-то смысле можно назвать событием символическим.

Я растянулся на шезлонге и смотрел в небо. Виднелось несколько звезд. Погода завтра обещала быть хорошей.

— Вам как — все это слушать не скучно? Давным-давно в некотором царстве жила одна нелюдимая бука... и так далее.

— Да нет, не скучно. Только пива бы.

Она засмеялась и повернула ко мне голову, лежавшую на спинке шезлонга. Между нами было сантиметров двадцать. При каждом ее вдохе вверх-вниз, отбрасывая красивую тень, ходили груди. Я опять смотрел на бассейн, а она некоторое время молча смотрела на меня.

— Во всяком случае, так я постепенно адаптировалась ко внешнему миру. Конечно, не все получалось с самого начала. Но постепенно нашлись друзья, стало не так тяжко ходить в школу. Правда, произошло все это благодаря смерти собаки или же, в конечном итоге, так все равно стало бы, останься он в живых, я не знаю. Думала об этом несколько раз, но так и не разобралась... И вот, в семнадцать лет произошла одна неприятная для меня история. Если рассказывать подробно, уйдет много времени. История касалась моей лучшей подруги. Короче говоря, ее отец где-то что-то совершил, лишился работы и больше не мог платить за обучение дочери. Она мне все рассказала. Наша школа — женский лицей — действительно была из дорогих, к тому же вы понимаете: если в женской частной школе ученица признается тебе в чем-либо, банальным «ах вон оно что» не отделаешься. Но даже не поэтому — я действительно переживала за нее и хотела хоть чем-то помочь. Но денег нет... Как вы думаете, что я сделала?

— Выкопали банковскую книжку?

Она пожала плечами:

— Ничего другого не оставалось. Я сама долго колебалась. Но чем больше думала, тем сильнее убеждалась, что просто обязана так поступить. Разве не так? С одной стороны, подруга, которой нужна помощь, с другой — мертвая собака. Мертвому псу деньги не нужны. А как поступили бы вы?

Я не знал. У меня не было ни нуждающегося в деньгах друга, ни мертвого пса.

— Не знаю, — сказал я. — И что... вы пошли туда одна?

— Да, одна. И все делала сама. Родителям же не признаешься. Они даже не знали, что у меня была банковская книжка, поэтому прежде чем объяснять им причину нынешнюю, пришлось бы рассказывать, зачем похоронила деньги. Понимаете?

— Понимаю, — ответил я.

— Пока родителей не было дома, я взяла из сарая лопату и отправилась копать в одиночестве. Видимо, потому, что накануне прошел дождь, земля оказалась мягкой, и времени много не потребовалось. На все про все ушло минут пятнадцать. Лопата стукнулась о деревянную коробку. Та сохранилась лучше, чем я представляла. Такое ощущение, будто ее опустили в землю неделю назад. Хотя самой мне казалось, что с тех пор минула целая вечность... Дерево было на удивление белым, будто попало в землю совсем недавно. Я думала, что через год оно должно почернеть. Поэтому... несколько удивилась. Странно, да? В принципе, какая разница. Но такой пустяк будешь помнить всегда. Затем я принесла гвоздодер и открыла крышку.

Я ждал продолжения, но его не было. Девушка молчала, чуть выдвинув вперед подбородок.

— А что было дальше? — спросил я.

— Открыла крышку, вынула книжку, закрыла крышку, закопала яму, — сказала она и опять замолчала. Некоторое время висела томительная тишина.

— Ну и как вам это все показалось?

— Тусклый и пасмурный июньский день, иногда накрапывал дождь... и в доме, и в саду было очень тихо Едва пробило три, но казалось, будто уже вечер. Лучи света короткие, рассеянные, видимость плохая. Помню, пока вынимала гвозди, в доме раздался телефонный звонок. Он звонил, казалось, бесконечно — раз двадцать. Целых двадцать звонков! Как будто звонили тому, кто медленно идет по длинному коридору. Появится из-за какого-то угла, а потом за каким-то опять исчезнет.

Тишина.

— Когда я открыла крышку, увидела мордочку песика. Не увидеть ее я не могла. Свитер, в который я его заворачивала, съехал, и выступали передние лапы и мордочка. Он лежал на боку, поэтому я увидела нос, зубы и ухо. А еще фотографии, теннисный мячик, волосы... вот такие дела.

Тишина.

— В тот момент я больше всего удивилась, что мне совсем не страшно. Не знаю, почему, но я ни капельки не боялась. Может, было б легче, если бы я хоть немного боялась? Пусть даже не страх, пусть была бы горечь, какая-то тяжесть. Но... не было ничего. Никаких чувств. Будто сходила за почтой и вернулась. Примерно так. Я даже не уверена, что сделала это сама. Потому что отчетливо помню очень многое... вероятно. И только запах — остался навсегда.

— Запах?

— Банковская книжка пропиталась запахом. Как бы это правильно сказать? Ну, в общем, запах. Понимаете — запах. Берешь книжку, и он переносится на руки. Сколько потом их ни мой, запах не сходит. Сколько ни мой — бесполезно. Кажется, пропитывает до самых костей. Даже сейчас... вот ведь... все то же самое.

Она подняла правую руку на уровень глаз и поднесла ее к лунному свету.

— В конечном итоге, — продолжила она, — все оказалось бесполезным. Совсем не пригодилось. В банковскую книжку так впитался запах, что я не понесла ее в банк, а просто сожгла. Вот и все.

Я глубоко вздохнул, не зная, что ей сказать. Мы вместе помолчали, глядя каждый в свою сторону.

— А что стало с подругой?

— Школу она не бросила. Оказалось, что с деньгами у них не так все и плохо. Девушки — они такие. Излишне драматизируют обстоятельства. Дурацкая, в общем, история.

Она опять закурила и посмотрела на меня.

— Давайте больше не будем об этом. Вы — первый, кому я рассказала. Надеюсь, что и последний. Не стоит она того, чтобы о ней знали люди.

— Хоть как-то полегчало?

— Да, — улыбнулась она, — как камень с души упал.

Я долго сомневался. Хотел заговорить об этом деле, но сдержался. И опять задумался. Давно я так не сомневался. Все это время я постукивал костяшками пальцев по ручке шезлонга. Хотел закурить, но пачка оказалась пустой. Девушка, поставив локоть на ручку, смотрела куда-то вдаль.

— У меня есть одна просьба, — решившись, начал я — Если я обижу этим, то сразу извинюсь. Тогда забудьте об этом. Не знаю, как сказать просто мне кажется, что лучше сделать так. Извините, но я не знаю, как это правильно сказать.

Она продолжала смотреть на меня, не снимая локоть с ручки.

— Хорошо. Попробуйте, спросите. Если мне это не понравится, забуду сразу. Только и вы тогда забудете, идет?

Я кивнул.

— Можно мне понюхать вашу руку?

Она смотрела на меня рассеянно, оставив локоть на прежнем месте, затем на несколько секунд закрыла глаза и почесала бровь.

— Хорошо, пожалуйста.

Она убрала подбородок с руки и протянула ее мне.

Я взял ее руку, развернув ладонью к себе, как это делают хироманты. Рука ее была полностью расслаблена. Длинные пальцы чуть загибались внутрь. Положив свою руку на ее, я вспомнил отрочество. Затем нагнулся и на мгновение поднес к ее руке нос. Пахло гостиничным мылом. Некоторое время я как бы проверял тяжесть руки, после чего положил ее обратно девушке на колено.

— Ну и как? — поинтересовалась она.

— Только запах мыла.

Расставшись с ней, я вернулся в номер и еще раз позвонил подруге. Она не отвечала. Только сигнал вызова продолжал ныть в моей руке. Все это уже было... Но мне все равно.

Я продолжал звонить в звонок за несколько сот миль отсюда. Теперь я отчетливо чувствовал, что она сидит рядом с телефоном. Она точно там.

После двадцать пятой попытки я положил трубку. Ночной ветер покачивал тонкие шторы на окнах. Шумел прибой. Я опять взял трубку и еще раз медленно набрал номер.

Ноябрь 1982 г.

Грин-стрит в Сиднее не так прекрасна, как вы можете себе представить, а я думаю, что вы судите по ее названию. По крайней мере, на ней не растет ни единого деревца, нет ни газонов, ни парков, ни даже автомата с напитками. Почему, несмотря на это, улицу назвали именно «зеленой», может ответить лишь один господь бог. А может, и он ничего не знает.

Если откровенно, Грин-стрит — самая захолустная во всем Сиднее. Узкая, тесная, грязная, бедная, пропитанная мерзким запахом и вообще старая и с отвратительной окружающей средой. Вдобавок ко всему, климат здесь ужасен: летом кошмарно жарко, а зимой жутко холодно.

Вообще было бы странным услышать, что «летом жутко холодно, а зимой кошмарно жарко». И пусть в южном и северном полушариях времена года полностью противоположны, реальная проблема в том, что жарко летом и холодно зимой. Таким образом, август зимой превращается в февраль, а февраль в август. Австралийцы — они все думают примерно так.