Жан-Луи Фурнье - Куда мы, папа? (сборник)

Я стараюсь забыть о тяжелых моментах, когда тебя пытались реанимировать. Мы с друзьями ходили тебя навещать. Ты была на аппарате, и твоя жизнь уже была иллюзией. Сидя у твоей кровати, я вспомнил фразу, которую написал пятнадцать лет назад в «Дерзкой грамматике»: «Бернару начинала надоедать жена, впавшая в кому двадцать лет назад». «Двадцать лет назад» – обстоятельство времени.

В нашей гардеробной теперь лишь моя одежда. Твою Мари отдала друзьям и в благотворительную организацию «Эммаус». Остались только шляпки-колокольчики, которые так тебе шли.

Чудесные шляпки чудесной эпохи кабриолетов. Не выдержал бы, если бы увидел такую шляпку на ком-то другом.

Они в шкафу, я на них иногда смотрю и думаю: «Как хорошо они знали твою головушку!» Они слышали все твои мысли, о которых я наверняка и понятия не имел. Должно быть, я располагался где-то среди твоих грустных мыслей.

Твои шляпки навевают мысли о твоем горемычном мозге, в котором кровь не желала нормально циркулировать.

Поэтому твой мозг погиб.

И ты больше никогда не подумаешь обо мне.

Я проверил шляпки – они пустые.

…Газета «Народные средства», господин аббат Пьер, господин Фольро, господин Антирак, парфюмерная компания Marionnaud… хватит присылать моей жене приглашения на распродажи и просить у нее денег. Она умерла. Об этом писали в газетах.

Я говорил, что весна сошла с ума и считает себя летом. Это подтверждается. Еще только начало мая, а розы уже вянут. Ощущение, что у природы кончается терпение, она спешит, стремится предстать во всей красе, ослепить нас, явить нам апофеоз, последнее буйство красок в твою честь. На ум приходит лебединая песнь, последний шедевр художника перед смертью.

Утром я получил по Chronopost довольно тяжелую посылку. К моему удивлению, это не книги – вишня. Как всегда, Мишель прислал первый урожай из нашего сада в Шаранте. В этом году птицы нас пощадили и оставили больше обычного. Блестящие красные ягоды. Очень украшают белый холодильник. Хорошо, что не черная вишня попалась.

В парижском саду миллион роз. Каждое утро я ставлю их в вазу на кухне и завтракаю в их компании. Раньше за завтраком передо мной сидела ты, я пересказывал тебе ночные радиопередачи, а ты мне – свои сны. При взгляде на розу жизнь кажется менее тяжелой.

Но что со мной станет, когда роза умрет?

В «Ашан» я больше не езжу. Мы там всегда закупались вместе. Это далеко. Я скучаю по «Ашану», вот бы снова отправиться туда с тобой, купить свежей рыбы с еще почти живыми глазами и хорошего вина со скидкой.

Я ностальгирую по всему, что мы делали вместе, хотя мы делали много скучных вещей. И я часто жаловался.

Наверное, у меня наступила фаза кристаллизации воспоминаний, о которой говорил Стендаль. Воспоминания сверкают, словно вечные звезды. Прошлое кажется идеальным, будущее – неопределенным. Так что я предпочитаю туманное настоящее.

Недавно встретил доктора Сорба. Сказал ему, что почти закончил книгу о нас, и прибавил: «Надеюсь, Сильви будет мною гордиться». Он ответил, что непременно.

Мне всегда было необходимо, чтобы кто-то мною гордился. Сам-то не мог.

В детстве, как только мне удавалось сделать что-то, на мой взгляд, стоящее – рыбку поймать, ящерку или бабочку, нарисовать рисунок, написать стишок… я тут же бежал докладывать маме, чтобы она меня похвалила. К тебе тоже чуть что бегал. Стоило мне покрасить ставни, постричь газон, я звонил тебе. О текстах, которые я умудрялся писать, и говорить нечего! Я нуждался в твоем одобрении. Твоя критика много для меня значила, частенько я по твоему совету исправлял целые пассажи – с радостью или скрепя сердце.

Заслуживал ли я тебя?

Ты была моим главным достоинством. Надеюсь, я не был твоим худшим недостатком.

Надо будет срезать все увядшие розы. Ты всегда говорила, они мешают расти новому поколению. Придется мне встать на скамеечку, а то не дотянусь. Разобью нос. В моих интересах этого не делать, а то кто поухаживает за инвалидом?

Вчера нашел фотографии, где мы с тобой в кабриолете. У тебя белая шляпка, у меня – седые волосы.

Раскладывая по полочкам воспоминания, думаю, что поездки в кабриолете были лучшими моментами в нашей жизни. Они напоминали счастье. В машине с откидным верхом мы проезжали прекрасные места: Па-де-Кале, Уазу, ле Гар, Шаранту… С опущенным ветровым стеклом машина напоминала самолет или… ковер-самолет. Мы чувствовали запахи леса и ветер. Однажды мы ехали по дорожке, усеянной цветами, под амортизатором они теряли головки, те взлетали вверх и падали в машину. На нас, как на молодоженов, обрушился цветочный ливень.

Машина часто ломалась, но мы держали себя в руках, ты хохотала, я открывал капот. Несколько раз мы чуть не сгорели. Помню презрительно оглядывавших нас коров, любопытных аистов и птиц, с которыми я воевал.

После каникул я запирал свою малышку в гараже, надевал на нее большой белый чехол, чтобы защитить от грязи, и с печалью оставлял одну. Как-то раз я указал тебе на две лужицы под фарами и сказал, что это слезы.

Теперь я понимаю, почему ты плакала, когда я продал машину. Ты оплакивала вовсе не машину, а нашу молодость.

Новый владелец перекрасил нашу машину в черный цвет.

Таким же мне представляется будущее.

С каждым днем, что бы ни происходило, я чувствую себя все лучше и лучше.

С каждым днем, что бы ни происходило, я чувствую себя все лучше и лучше.

С каждым днем, что бы ни происходило, я чувствую себя все лучше и лучше.

С каждым днем, что бы ни происходило, я чувствую себя все лучше и лучше…

Продавщица газет вновь сделала тебе комплимент. Сказала, ты была очаровательной и очень стильной. В прошедшем времени, в «этом жестоком времени, представляющем жизнь как видение», писал Пруст.

Ненавижу прошедшее время. А иногда заодно и настоящее.

Я вернулся из небольшого путешествия. Так рад этому, словно дома меня ждешь ты. Без тебя дома пусто и грустно. Саломее плевать на меня с высокой колокольни, если, конечно, она тщательно не скрывает свои чувства. Стоило мне открыть дверь, она скрылась в саду, ни слова не сказала, даже не посмотрела в мою сторону.

Однако дома меня ждал сюрприз. Я открыл ставни и окна, чтобы впустить свет и весенний воздух. Открыв окно, которое я обычно никогда не открываю, я остолбенел, увидев прямо перед собой потрясающую розу. Наверное, она раскрылась, пока меня не было. Ей пришлось изрядно изогнуть спину, чтобы предстать передо мной. И какова скромница – облачилась в бледно-сиреневый, почти траурный.

Может, на самом деле ты не умерла?

Тебе опять пришла просьба о пожертвованиях. Из Orphе́opolis. На конверте красными чернилами написано: «Откройте свое сердце сироте из семьи полицейского».

Полиция, видимо, не в курсе, что твое сердце захлопнулось навсегда и больше не откроется ни для кого.

Наш дом в Шаранте по-прежнему прекрасен. Твоя изгородь, увитая розами, чудесна. Сад на зависть всем. Лаватера при входе разрослась.

Все новые деревья зеленеют, яблони и груши отяжелели, даже айва в этом году есть, Мишель сделает запасы на зиму. Лужайка нежно-зеленого цвета, время от времени на ней мелькают белые и серые пятна – это коты подкарауливают горлиц на колокольне. Похоже на рай.

Я боялся вернуться сюда в одиночестве. К счастью, со мной приехали братья. И даже захватили с собой разные инструменты. Видимо, чтобы меня чинить.

Они пропололи участок, выпололи сорняки, проросшие сквозь гравий на дорожках, смазали замки, сделали карнизы для занавесок, все прикрутили, привинтили и привели в порядок. Все, что я обещал привести в порядок сто лет назад. Твой секатор, правда, не нашли. Видимо, ты не захотела доверить его нам. Пришлось мне бежать за новеньким в «Мастер на все руки», мы туда всегда наведывались вместе.

Воспоминания о тебе, точно стая мух или гроза, преследуют меня, кружат вокруг. Лезут в глаза, в уши, в нос, я отмахиваюсь, но они липнут. Я словно персонаж скетча, пытаюсь оторвать кусок скотча от одного пальца, но в плен тут же попадает другой, и так до бесконечности. После смерти ты стала очень упрямой.

Не знаю, стоит ли продавать дом. Это твое детище. Но смогу ли я заботиться о нем без тебя?

Наше путешествие вполне удалось. Здесь красиво. А красота вдохновляет. Как сказал бы поэт, «ты открыла мне прекрасную сторону вещей». Поэтому я обязан выжить.

Родители детей-инвалидов с постоянным свидетельством инвалидности имели право не платить налог на машину. В 1991 году этот закон отменили, и с тех пор иметь детей-инвалидов уже невыгодно.

«Гран-Гиньоль» (фр. Grand Guignol) – парижский театр ужасов, один из родоначальников и первопроходцев жанра хоррор. Работал в квартале Пигаль (13 апреля 1897 – 5 января 1963).

«24 часа Ле-Мана» (фр. 24 Heures du Mans) – старейшая из ныне существующих автомобильных гонок на выносливость, проходящая ежегодно с 1923 года недалеко от города Ле-Ман во Франции. Гонку также часто называют «Гран-при выносливости и экономичности». Команды вынуждены искать баланс между скоростью и надежностью автомобилей, которые должны продержаться сутки без механических повреждений, а также рационально использовать расходные материалы, такие как топливо, шины и тормозные колодки. Заодно проверяется и выносливость пилотов, которым зачастую приходится проводить за рулем более двух часов, пока их не сменит партнер по команде на очередном пит-стопе. Ожидая своей очереди, пилоты успевают перекусить и немного отдохнуть. По действующим правилам каждым автомобилем, участвующим в гонке, должны поочередно управлять не менее трех пилотов.