Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

Но это, Андрей Львович, было только начало! Она явно решила выйти за меня замуж и действовала в полном соответствии с рекомендациями самоучителя. Кира не только называла меня самым лучшим в мире мужчиной и гениальным режиссером, но постепенно проникла в мои творческие заморочки, напрашивалась на выполнение мелких поручений, перепечатывала сценарные заявки и отвозила их на студии. И я вдруг стал задумываться: «А почему бы и нет? Что я, собственно, теряю?»

С супругой моей Маргаритой Ефимовной мы сошлись в трудную для меня пору. Конечно, она была доброй, заботливой, домашней женой, но не более того. Завидев меня на пороге, тут же вручала трубу пылесоса или помойное ведро, а то и рюкзак для похода на рынок за картошкой. Нет, она не чуралась моих творческих исканий, но относилась к ним с родственным снисхождением, как если бы я пилил лобзиком, занимался подледной рыбалкой, гитарным туризмом или еще чем-нибудь, всерьез отрывающим мужчину от семьи. А еще она очень любила деньги. Нет, речь не о скупости или алчности, речь о каком-то врожденном благоговенье перед этими всемогущими бумажками. Когда удавалось подзаработать (лекциями например), она принимала у меня добычу особым, таинственным жестом и раскладывала купюры по степени износа. А если попадалась новенькая, с острыми, как бритва, краями аметистовая «четвертная» или зеленая «полусотня», Маргарита Ефимовна долго ими любовалась, берегла и отпускала на хозяйственные нужды с грустным прощальным вздохом. Но крупные купюры в ту пору редко залетали в нашу семью, и жена моя умела даже в стоны супружеских удовольствий вложить упрек за нашу семейную скудость.

— Как, и у вас тоже? — воскликнул автор «Жадной нежности».

— Да, мой друг, да! Как сказал Сен-Жон Перс: «Мы всегда влюбляемся в самую лучшую на свете женщину, а бросаем всегда самую худшую. Но речь идет об одной и той же женщине!»

— Слушайте, а может, нам об этом снять фильм? — встрепенулся Кокотов.

— Коллега, об этом уже столько снято, что мы будем чувствовать себя как в гарнизонной бане. Вам разве не интересно, чем закончилась моя история?

— Конечно, конечно!

— Маргарита Ефимовна, разумеется, очень скоро почувствовала: тут что-то не так. Правда, выходя замуж за опального режиссера, от чего ее отговаривала вся больница…

— Какая больница?

— Неважно. Так вот, выходя за меня, она заранее смирилась с моими увлечениями, необходимыми творческой личности для иллюзии внутренней свободы. Поначалу Маргарита Ефимовна, решив, что это просто очередная интрижка, заняла выжидательную позицию, много лет спасавшую наш брак. Но интрижка затягивалась. Кроме того, всякая мудрая дама может простить мужу охлажденный, даже равнодушный взгляд, но взгляд, в котором появилось сравнительное женоведение, она не простит никогда. О том, что опасность исходит от учительницы английского, догадаться было не трудно: в мужчине, возвращающемся от любовницы, всегда есть добродушие сытого хищника. Взяв с собой сына, Маргарита Ефимовна поехала за советом к своей матери на историческую родину — в станицу Старомышатскую Краснодарского края. Многоопытная моя теща Василина Тарасовна, приручившая до смерти двух мужей и одного сожителя, объяснила дочери, что выхода у нее два. Первый: самой завести себе кого получше и наплевать — муж наелозится и сам приползет с повинной. Второй выход: взять из кухонной утвари что-нибудь потяжелей, пойти к обидчице и объяснить ей основы брачного законодательства. Первый способ приятней, второй — надежней.

— Ну, знаете, бить соперницу — это уж совсем какое-то мещанское варварство! — возмутился Андрей Львович.

— Почему же? В прежние времена шулеров били канделябрами — и это, как ни странно, вполне вписывалось в дворянский этикет. Но вернемся к делу. За время отсутствия жены я окончательно решил изменить мою семейную участь. Ночевал я эти дни, конечно, у Киры, и мне была предъявлена действующая модель нашей будущей совместной жизни, включавшая утренний кофе в постель, трогательную заботу о моем здоровье, деликатное участие в моих творческих начинаниях, вечернее музицирование и, конечно, нежно-изобретательный секс перед сном. Ах, как она играла ноктюрны Шопена на фамильном «Стейнвее»! Кира деликатно, но упорно внушала мне, что Маргарита Ефимовна вряд ли сможет достойно разделить мой грядущий кинематографический триумф. Нет-нет, она женщина хорошая, со средним специальным образованием, но, увы, этого мало для того, чтобы стать полноценной соратницей жреца богини Синемопы.

Должен сознаться, слушая Киру, я с трудом представлял себя в смокинге на знаменитой каннской лестнице. Но вообразить, что рядом со мной идет Маргарита Ефимовна, да еще одетая во что-то от Версаче, я не мог, как ни старался. Зато в этой роли Кира отчетливо видела себя. Потомица сталинского сподвижника, она была напугана на генетическом уровне, скрытничала, уклонялась от прямых вопросов и лишь однажды после нескольких бокалов вина и бурной взаимности намекнула, что по линии дедушки наркома род ее уходит в недра столбового дворянства. Я удивился: генералиссимус вроде строго следил за рабоче-крестьянским происхождением своих соратников. В ответ она лукаво улыбнулась, положила мне голову на грудь и шепнула, что Сосо сам был внебрачным сыном Пржевальского, чинившего как-то башмаки у сапожника Джугашвили. Но только это страшный секрет.

Все шло к разводу. Тревожило меня лишь одно обстоятельство: каждую ночь Кира прибегала к моим мужским возможностям с бурной жадностью, ее женская взыскательность не убывала, как это обычно водится между привычными любовниками, а напротив, угрожающе нарастала. Возможно, учтя все остальные плюсы, я бы пренебрег этим неудобством: в конце концов, после того как ее муж не вернулся с гор, бедная женщина залежалась без дела.

«Когда-нибудь ей это все-таки надоест!» — утешал я себя, готовясь к переменам брачной участи.

Но тут случилось страшное. Конечно, никакого любовника Маргарита Ефимовна не завела. Она ведь у меня однолюбка…

— Однолюбка? А как же мистер Шмакс?

— А кто вам сказал, что она любит мистера Шмакса? Это бизнес. Кстати, знаете ли вы, что в древнерусском языке было два слова: «мужелюбица» и «мужелюбница». Первое означало верную жену, а второе — женщину легкого поведения.

— Нет, не знаю…

— Так знайте! И зря под «легким поведением» мы подразумеваем лишь ночную вахту на бровке тротуара и готовность запрыгнуть в первую притормозившую машину. Нет. Мужелюбница может быть чиста, строга, труднодоступна, даже верна в супружестве, но ее привязанность — это не метастазы любви, необратимо поразившие сердце. Это, если хотите, просто дополнение, иногда очень желанное, к собственной жизни. А утраченное дополнение можно восполнить. Вот и все. Кстати, ваша Лапузина — типичная мужелюбница.

— С чего вы взяли? — посуровел автор «Роковой взаимности».

— Ладно, не напрягайтесь! Мы сегодня уже дрались. В общем, дело было так. Маргарита Ефимовна в субботу, как и положено мужелюбице, — Жарынин значительно посмотрел на соавтора, — готовила борщ. И вдруг, как она клянется, услышала голос, который громко и внятно, причем, с южным мягким «г» произнес:

— Истинно говорю: этот балаган надо разогнать! Прямо сейчас! Встань и иди!

Оставив кастрюлю борща на малюсеньком огоньке, моя супруга вооружилась зонтиком отечественного производства, тяжелым, как булава, и пошла на расправу.

— А разве она знала?

— Адрес? Нет. Но телефон Киры я сам ей дал, когда не предполагал еще, что буду изучать английский по альковной методике. Ну, а выяснить адрес абонента, имея номер, пустяшное дело. И вот тут началась роковая цепочка совпадений. А Сен-Жон Перс учит нас: «Если черт — в деталях, то Бог, конечно, в совпадениях!» Во-первых, занятий в тот день не предполагалось. Однако проезжая мимо Кириного дома, я притормозил. В Москве стояла жуткая жара, хотелось пить да и есть тоже. И я совершенно спонтанно решил на часок заскочить: наши отношения к тому времени достигли такого градуса, что сделать это можно было запросто, без звонка. Она открыла дверь, расцвела от нечаянной радости. Правда, у нее был…

— Мужчина! — обрадовался Кокотов.

— Какой вы испорченный! У нее был ученик, абитуриент с лицом любознательного дебила. Она его сразу выставила, а мое желание после жаркой улицы принять душ истолковала по-своему, переодевшись в полупрозрачное кимоно, подаренное ее бабушке, кажется, женой японского посла. Кстати, за ненормальную дружбу с послами Сталин бабушку посадил. Представляете, дедушка рулит тяжелой отраслью, а бабушка сидит. Суровые времена! Но справедливые: не бери подарков от послов. Итак, после душа, в махровом халате ее не вернувшегося мужа, я с аппетитом закусывал, а она хлопотала и, согласно рекомендациям охмурительного учебника, все время роняла что-то на пол и нагибалась, распахивая кимоно, надетое на голое тело… И тут, вы не поверите…