Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта

Дежуривший в участке офицер был примерно моего возраста, и на погонах его тоже красовались две звездочки. Он оказался каирцем, хоть и не моего района. Кратко объяснив ему все, я предложил начать расследование. Силы уже покидали меня и, наверно, заметив это по моему виду, офицер приказал принести мне чаю. Уточнив кое-какие подробности, он сказал: положение сложное и надо связаться с маамуром. Вскоре появился маамур вместе с сотрудником уголовного розыска. Разложили документы, приготовили перья и приступили к делу. Я услышал обращенный ко мне вопрос:

— Повторите, пожалуйста, все, что вы рассказали.

И я стал говорить…

Есть какая-то непонятная притягательность в полуночном часе, отделяющем день минувший от нового, о котором мы еще ничего не знаем, кроме его числа. Медленно звучат двенадцать ударов. Тянет холодом приближающейся зимы. Последние ночи рамадана. Покуда никто еще не стал свидетелем ночи судьбы. До конца поста всего две ночи. Потом начнется праздник, и надежды людей так и не сбудутся. В полночный час я готовлюсь ко сну. Не знаю, скоро ли удастся заснуть и отрешиться от гнетущих дневных мыслей. Но в конце концов сон придет. Только спать мне не дали. Прибежал посыльный из участка: меня вызывают по важному делу. Я подумал, а был ли случай, чтобы меня вызвали не по важному делу. Спросил посыльного, провел ли дежурный офицер предварительное расследование. Он ответил: пока состоялся только устный разговор, потом дежурный вызвал маамура, а тот приказал послать за мной и одновременно уведомил о случившемся военного советника округа. Натягивая мундир, я продолжал расспрашивать посыльного, что там случилось: убийство, кража, нападение, массовая драка? Он и сам толком не знал, видел лишь, как примерно час назад к участку подъехала военная машина, привезла тело погибшего. В машине находились офицер и несколько солдат. Приехали они из ближайшей деревни. Услышав это известие, я заторопился и через несколько минут вышел на улицу. Обычно в нашем маленьком городке жизнь замирает после десяти часов вечера. Но сейчас по случаю рамадана на улицах было оживленно. В участке я застал дежурного офицера, маамура и сотрудников уголовного розыска. Дело, по их словам, было ясное. Я попросил дежурного офицера рассказать мне обо всем подробно. Молодой офицер, очень взволнованный, был чересчур многословен. Раз уж в нашей повести ему не отведена специальная глава, где он мог бы высказаться, подобно мне и всем говорившим до меня, я изложу его рассказ так, как услышал его, со всеми подробностями, не имеющими прямого отношения к делу. Вот что рассказал мне молодой офицер:

«Я дежурил по участку. Дел у меня особых не было. Да и какая у нас работа в рамадан, после ифтара. Прозвучал призыв к вечерней молитве, я стоял у окна, прижавшись лицом к стеклу. Вскоре оно запотело от моего дыхания, и я стал выводить на нем буквы. Тут-то я и увидел черный фургон, в каких перевозят обычно покойников. Он ехал медленно, то возникая в свете фонарей, то вновь растворяясь в темноте. У входа в участок машина затормозила. Я заметил на ней военный номер. Выйдя из комнаты, я остановился на пороге. Дверца кабины отворилась, на землю сошел молодой офицер, младший лейтенант, за ним солдат в полевой форме и старый феллах. Из кузова выпрыгнули еще солдат с сержантом и человек в штатском. Судя по их виду, приехали они издалека. Я понял, мне предстоит дело, которое заполнит томительные часы долгой ночи. Погода стояла холодная, но лица приезжих блестели от пота. Поздоровавшись со всеми, я предложил им сесть. Офицер, усевшись передо мной, помолчал, потом заговорил, и я понял, что имею дело со случаем из ряда вон выходящим. Но здесь замешан омда, а это человек, которого боится вся округа. Я растерялся, не зная, как себя вести в таких обстоятельствах. Слава Аллаху, маамур живет рядом с участком, — вон его дом напротив. Я решил позвонить ему и попросить указаний. Маамур в это время играл в шахматы со старшим сыном. Я извинился за беспокойство и доложил ему о случившемся. Он тоже сперва смутился, но потом приказал мне действовать в законном порядке, обещав прийти без промедленья. Я ознакомился с документами и вещами погибшего, послал за вами. Тут подошел и маамур».

Для начала я снова снял показания с армейского офицера. Он сообщил, что прибыл из Каира — передать тело погибшего на фронте его родным, но, как оказалось, человек, носящий имя погибшего, жив и здоров, а погиб совсем другой, пошедший в армию вместо него. От усталости офицер еле ворочал языком, потное лицо его покрывал слой пыли. В глубине души я усомнился в его словах, но он стоял на своем и решительно опровергал мои возражения. Затем я перешел к сопровождавшим его людям. Усадил перед собой друга погибшего. Он рассказал мне всю историю от начала до конца. Но я никак не мог поверить и спросил, не сохранились ли у него какие-либо старые документы погибшего на имя сына сторожа, скажем, удостоверение личности или школьный аттестат. Он попросил разрешения поискать в вещах, взял в руки воинское удостоверение, раскрыл его и вынул тщательно сложенный листок бумаги. Потом расправил его и положил передо мной. Это был аттестат об окончании школы второй ступени. Рядом с аттестатом друг погибшего положил удостоверение. Документы эти отражали извечное противоречие между лицом и изнанкой жизни. Воинское свидетельство официально удостоверяло: владелец его — сын омды, призванный на военную службу. А извлеченный из него аттестат доказывал, что вместо сына омды в армию пошел сын сторожа, хотя воинскую обязанность ни под каким видом не дозволено передоверять другому. Это было первое непреложное доказательство. В школьном аттестате значился номер удостоверения личности Мысри и дата его выдачи. Но среди вещей погибшего я нашел удостоверение с фотографией Мысри на имя сына омды. Номера и даты выдачи удостоверений личности были разными, хоть их и выписывало одно и то же бюро записи актов гражданского состояния, бюро нашего маркяза. Это лишь утвердило мое желание во что бы то ни стало докопаться до истины. Я почувствовал себя окончательно взбодрившимся, сонливости как не бывало. Снял китель, повесил на вешалку. До этого я работал, что называется, вполсилы, дело было еще неясным. На листке бумаги я записал имена лиц, которых необходимо было выслушать:

1) Отец Мысри, ночной сторож на пенсии.

2) Омда деревни.

3) Младший сын омды, имя которого носит погибший.

4) Уполномоченный по мобилизации, который оформлял документы погибшего на призывном пункте маркяза.

На другом листке я написал список требуемых документов:

1) Анкеты, на основании которых бюро записи актов гражданского состояния маркяза выдало два удостоверения личности, а также приложенные к ним фотографии (одна наклеивается на удостоверение, вторая хранится вместе с анкетой в бюро).

2) Копии свидетельств о рождении погибшего и сына омды.

3) Справки об отношении обоих к военной службе и все документы, связанные с мобилизацией.

4) Свидетельства об образовании того и другого.

Потом сделал еще одну пометку:

5) Расследование всех обстоятельств дела вести в контакте с сотрудником уголовного розыска.

Спустя некоторое время после начала следствия маамур предупредил меня, чтобы я избегал спешки и до прибытия военного советника округа проявлял величайшую осторожность. Я поинтересовался, при чем здесь военный советник. Раз дело имеет военный, а возможно, и политический аспект, ответил маамур, его вмешательство необходимо. Мне самому дело представлялось совершенно ясным. Так я и сказал маамуру, добавив, что буду продолжать следствие, а военный советник, когда приедет, подскажет, что еще надо сделать. Я вернулся к делам, но вскоре опять появился маамур с напоминанием о покойнике: его надлежит похоронить, или, если это необходимо следствию, передать в распоряжение судебного врача. Я спохватился, что забыл о покойнике. Вызвал привезшего его офицера, проглядел документы, касающиеся гибели солдата, и разрешил хоронить покойного, ограничившись внешним осмотром тела судебным врачом, а также фотографированием лица. Фотографии имели большое значение для дальнейшего хода следствия. Но возник вопрос, как хоронить погибшего, если о случившемся знает вся деревня? Как избежать возможных неприятных инцидентов? Маамур снова посоветовал дождаться приезда военного советника и узнать его мнение. Если я не возражаю, — сказал мне маамур, — то он считал бы целесообразным отвезти тело в больницу маркяза, нехорошо оставлять его в машине. Я согласился. Действительно, оставляя гроб в машине, мы как бы проявляли неуважение к человеку, погибшему, защищая землю нашей страны и нас самих. К сожалению, как выяснилось потом, тут я допустил ошибку, но это уже другая тема.

Явились вызванные свидетели, я стал слушать их показания. Не буду останавливаться на этом, все сказанное ими вы уже прочли в предыдущих главах, а повествователь, дорожащий вниманием читателя, не имеет права повторяться. Некоторые свидетели поведали обо всем без утайки. Рассказ подлинного отца погибшего невозможно было слушать без волнения. Омда ни в чем не признавался. Мне не удалось вытянуть из него ни слова, которое пролило бы свет на его роль в этой истории. Я устроил ему очную ставку со сторожем, предоставил все имеющиеся у меня документы. Напомнил о возвращении ему земли, в которую входил и участок, арендуемый сторожем. Это, заявил омда, не имеет никакого отношения к делу. Иногда он не находился с ответом, но держался твердо. В глазах его не было видно и следа раскаяния, голос звучал уверенно. От омды исходил запах куриного, а может, индюшачьего мяса, — короче, того самого мяса, которое складками отложилось на лице, руках и всем теле омды. На мой вопрос об отношении его сына к воинской службе омда ответил: сыну дана отсрочка до окончания учебы. Я потребовал предъявить соответствующий документ. Документ, по его словам, находился в школе. Я спросил, какое учреждение выдало разрешение на отсрочку. Тут он впервые смутился, говоря, что получил его в Александрии. Я положил перед ним воинский билет, удостоверяющий, что сын его находится в настоящее время на военной службе. Снова заминка, омда не знал, что сказать. Допрос его был настоящим поединком, состязанием на выносливость. Мы кружили один вокруг другого. Не раз я припирал его к стене. Казалось, ему некуда деваться. Но он не признавался. Чего он медлит? — думал я, — сказал бы лучше правду, не изводил ни меня, ни себя. И все же омда явно чего-то ждал, не теряя надежды выкрутиться из безвыходного положения. Я нервничал. А он вел себя так, словно ничего серьезного не произошло. Но все время следствия в голове у меня вертелся вопрос: какой же хитрец придумал всю эту комбинацию? Проделано все было необычайно ловко, не считая мелких погрешностей, которые вряд ли давали возможность раскрыть эту сложную махинацию. И все же я добрался до этого хитреца. Свидетели называли его маклером. В конце концов он предстал передо мной. Производил он впечатление человека, махнувшего на все рукой, и особых хлопот мне не доставил, откровенно признался в содеянном. При этом неоднократно и, по-видимому, искренно повторял, мол, это было его последнее дело, он и сам решил поставить точку на такого рода занятиях. В свое оправдание маклер заявил, что удивлен проводимым расследованием. Ведь что произошло на самом деле? Один порядочный и благородный египтянин решил оказать услугу другому египтянину. Разве вам не приходится на каждом шагу слышать, как люди говорят друг другу: ради тебя я готов жизнь отдать. И разве само государство, в официальном порядке, не призывает нас жертвовать собой ради сограждан и единоверцев и не изъявляет готовность платить нам за пролитую кровь, если мы не желаем проливать ее добровольно? Именно это и имело место. Сын сторожа решил взять на себя гражданский долг сына омды. Он согласился на это совершенно добровольно. В противном случае ему ничего бы не стоило отказаться. Кто мог его заставить? Следует прояснить и еще один момент, о котором омда, человек скромный и щепетильный, не хочет говорить вслух. Интерес в этом деле был взаимный. Я имею в виду материальную сторону. Послав сына в армию, сторож получал двойную компенсацию: твердо оплачиваемую должность, хоть он, как вы знаете, на пенсии, а закон строго-настрого запрещает получать одновременно пенсию и зарплату. В данном случае омда не только шел навстречу сторожу, но и покрывал его как нарушителя закона, подпадающего под санкцию египетского уголовного кодекса. Тот же омда, не забудьте, несет ответственность за соблюдение закона, а следовательно, ставит под удар и себя. Вдобавок сторож получил участок земли размером не менее пяти федданов. Справедливые постановления, принятые недавно в Египте, со всей ясностью предписывают вернуть землю, конфискованную по закону об аграрной реформе, прежним ее владельцам. Омда после долгих лет нужды и лишений получил назад свою землю и имеет полное право сам ее возделывать, подтверждая тем самым справедливость нынешних и беззаконие прежних порядков. Представьте себе радость омды, к которому вернулась насильственно отнятая у него собственность. Но он лишил себя этой радости и по доброй воле оставил землю сторожу, то есть нарушил недавние справедливые постановления. А оставил он землю в уплату за услугу, которую сын сторожа сам вызвался оказать, никто его не упрашивал. Служба в армии была заветной мечтой сына сторожа. Клянусь, он сам говорил мне об этом. Он намеревался пойти добровольцем, не знаю уж, по какой причине ему было отказано. Парень был честолюбив. А бедняков честолюбие, как правило, не доводит до добра. Он строил далекоидущие планы, мечтал в один прекрасный день стать офицером, украсить свои погоны орлом и звездочками. Поэтому и пошел. С корыстной целью и по собственной инициативе. Отчего же спрашивают за это с омды, вся вина которого в том, что он помог египетскому гражданину воплотить в жизнь давнее его намерение. Учтите, омда одновременно является и отцом, то есть он — лицо как общественное, так и частное. Будучи представителем власти, омда обязан блюсти интересы своих подопечных, помогать им в осуществлении их планов. Оказав содействие сыну сторожа, он выполнил свой официальный долг. И, наконец, еще один, последний довод, он, думаю, убедит вас окончательно: ведущееся расследование лишено всяких оснований. Отец омды тоже был омдой, и отец и дед деда — все были омдами. Это исключает всякие сомнения в благородстве его происхождения. Ну, а сторож и сын его принадлежат к простонародью, которому сон, как говорится, заменяет ужин. Они работают на земле омды. А владелец земли властен и над теми, кто на ней работает. Стало быть, сын сторожа — собственность омды, и тот волен распоряжаться им по своему усмотрению. Я протестую против расследования, поскольку оно игнорирует реальное положение вещей. Решения требует совсем иной вопрос — если сын сторожа погиб вместо сына омды, кого из них следует считать отдавшим жизнь за родину. Тут необходима консультация в высших инстанциях, возможно, придется запросить фетву[16]. Надо порыться и в исторических источниках: имели ли место прецеденты подобного рода. Когда решится, кто же принес себя в жертву, сын сторожа, пошедший добровольно на фронт, или сын омды, уполномочивший другого занять его место, окончательно прояснится и следующий вопрос, а он неизбежно возникнет в ближайшие дни: кому должны быть выплачены деньги за погибшего — омде или сторожу. Официально эта сумма, весьма значительная, причитается омде. Но и сторож имеет на нее право. Наверно, разумнее всего было бы воззвать к совести омды и предложить ему отдать деньги, или их часть, сторожу. Возможно — поделить сумму пополам. Все случившееся нельзя квалифицировать как преступление и нарушение закона. Ведь вы вправе уполномочить другое лицо голосовать вместо вас на выборах, а участие в выборах — это ли не высокий гражданский долг! Почему же нельзя доверить другому и сражаться вместо вас на войне? Впрочем, все это дело прошлое. Что случилось, того не вернешь. Сейчас нас должно занимать другое — кто получит деньги. И незачем копаться в прошлом. Один человек сослужил другому службу, пролил за него свою кровь. Какое до этого дело правительству? Нам говорят: мол, времена бюрократической рутины кончились, наступила эра свободы. А значит, каждый волен распоряжаться своею жизнью и кровью. И если некто пожертвовал жизнью ради другого, при чем здесь прокуратура? Решите только, кому получать деньги, и считайте: ваш долг исполнен.