Петр Алешковский - Жизнеописание Хорька

Сперва натянуло дыма. Он стлался по земле, летел какими-то рваными тряпками по воздуху и скоро повалил как из трубы – сосны и ели в лесу едва маячили. И вдруг, как по мановению, исчез. Хорек услышал треск пламени и заметил огненную полосу – она бежала по низу, по хвое, как бесконечно извивающийся лисий хвост. Завороженно следил он за низовым пожаром, а тот скакал, веселый и ненасытный, как в детстве скакал огонь по тополиному пуху, что дети поджигали на улицах города в июне, – желто-оранжевая, на вид безопасная змейка. Вот она перекатилась через овражек, вползла в борок, из которого он выскочил на болото по лосиным следам, и вдруг, в непередаваемо быстрое мгновенье, огонь расширился, взвился, сделал мощный хлопок и... какие-то секунды деревья стояли, как Неопалимая Купина, в нимбах беснующегося пламени, но тут же, не выдержав разрушительного жара, запылали кроны, как адские свечки, выстреливая вверх, в небо, и там ветер гнул пламя и гнал его дальше, мимо укрывшегося на болоте Хорька.

Мимо – легко сказано. Пламя и правда перемахнуло болото, слизало следующий борок, унеслось рекой дальше, но огонь, сам пожар, еще только разгорался – по-прежнему полыхали, уже чадно, дымно, деревья, и вся округа вмиг оказалась завалена черной сажей и пеплом. Невыносимо накалившийся воздух заставил Хорька вжаться в кочку, к проступающей воде, но это мало спасало – огонь был уже повсюду: стреляя, горела осока, начал дымиться ватник и одежда, и тогда Хорек выхватил из рюкзака манерку и принялся цедить грязную болотную жижу и обливать ею себя с головы до ног. Манерка наполнялась медленно – он ползал вокруг своего пятачка по хлюпающей, ходящей ходуном трясине, потеряв испуг, отыскивал углубления с водой, черпал, поливал себя, но вода мгновенно испарялась – от дыма он задыхался и едва не терял сознание.

В какой-то момент Хорек поглядел в сторону озера, и, о чудо, на островке стоял тот исполинский лось, стоял пригнув голову к земле и, кажется, наблюдал за его судорожными метаньями. Как он попал туда? Зашел ли с другой стороны, знал ли тропинку – ясно было одно – там, среди воды, все ж было много лучше и надежней, и Хорек ему позавидовал.

Так ползал он часа два-полтора, потому как за первым валом огня накатил второй, дожравший незахваченные останки, а за ним поползли огоньки, ручейки пламени, подлизывающие, аккуратно добивающие все живое уже вконец.

Пожар продолжался весь день, всю ночь – Хорек, абсолютно измотанный, то приникал к своему бугорку, то, сгоняемый жаром, начинал ползать кругами и только где-то под вечер, когда адское пекло переместилось, ушло прочь, уткнулся в свою натоптанную лежанку и впал в забытье. Последнее, что он отметил, был лось, стоявший уже прямо и по-прежнему глядящий на него.

Надо было подниматься, идти дальше, но куда – вот вопрос? На свое озеро? К рыбацкому стану? Но это означало пройти по гари, поблескивающей местами огоньками мелких костерков. Может быть, следовало уйти восточнее? Он не знал границ несчастья, округа дымила, черная, лишенная всякой жизни, под ногами шуршала горячая зола, и Хорек все же из присущего ему упрямства решил продолжить путь. В конце-то концов, уговаривал он себя, домик рыбаков расположен на до€ре – выкорчеванном, отвоеванном у леса береговом пространстве, и огонь мог пощадить его. Да и не было другого пути, иных мест он не знал, кроме нахоженного в прошлом году с Виталием треугольника, и сейчас, втайне взывая к своему Лесному Покровителю, уговорил себя, что одна-то из трех избушек сохранна, стоит и, даже если опять нету рыбаков, он сумеет хоть как-то пересидеть в ней.

Он пошел по этому еще вчера живому краю, ныне уничтоженному на долгие годы, лишенному привычных звуков и запахов, оставляя за собой облачко пыли-золы, почти не глядя по сторонам, тупо, как машина, нацеленная строго по азимуту. Даже привычную мошку унес ветер и слизал огонь. Только в дымящихся грудах муравейников начинала пробиваться жизнь. Спасшиеся в глубине земляных ульев, неустанные, как стихия, насекомые сновали по кучам, прыскали нутряной едкой жидкостью на дымок-огонек, зачастую погибали в нем, но этими невидимыми капельками забивали-таки пламя, подтверждая пословицу, что и капля камень точит. Больше, кроме муравьев, ничего движущегося глаз не отметил – в тишине только громко шуршали ноги.

На ходу погрыз сухарей, съел квадратик сахару, запил какой-то водой из болота – останавливаться на привал не отважился, решил поэкономить скудный запас провианта. К вечеру, черный, словно трубочист, вышел на берег своего озера. На воде качались утки-мамаши, не покинувшие неоперившихся птенцов, но чаек и лебедей он не углядел. Не задумываясь, он подстрелил двух тощих гогольков: одного унесло течением на глубину, второго все же достал, тем обеспечив себе ужин.

Затем прошел еще с километр берегом. На знакомом бугре все было разворочено – пожар достал-таки дом, сарай с лодками, спалил, конечно, и баню, сохранив лишь навес у воды – засолочный цех. Жилье было разорено, кругом – ни души, бригада так и не вернулась на лов. Кое-как раскидал почерневшие бочки, пристроился под навесом, зажарил убитую утку и сожрал ее всю – так был голоден. Затем только поплелся на пожарище, нашел там колун и топор с обгоревшими рукоятками, миски с прогоревшей эмалью, сплющенное ведро. Лодки рассохлись и пообгорели, сети погибли в огне. Он сел на камень на берегу, уставился в противоположный берег, выгоревший, безмолвный, и просидел так всю ночь, недвижимый, бездумно глядя в черное зеркало воды.

К утру, когда сон наконец сморил его, сквозь набрякшие, тяжелые веки ему опять померещился лось – он словно высматривал Хорька, затаившись на другом берегу, меж больших сосен. Он поднялся было, чтоб идти под навес, но тут уж явственно различил живую горбатую фигуру, и сон как рукой сняло. Хорек закричал громко и хрипло – зверь встрепенулся, ушел в лес и вскоре вынырнул уже ближе, в полукилометре, и пристально разглядывал одинокого, напуганного человечка.

Похоже, зверь преследовал его неспроста, и тут уже, как всегда перед ответственным делом, Хорек внутренне собрался, пересчитал припасы – пять пуль – более чем достаточно. Он принял вызов. Здесь, на погорелом озере, делать было больше нечего. И опять гон обуял его, лишил привычного разума, он встал и пошел прямо на зверя. Лось мотнул головой и исчез меж стволов. Хорек начал охоту.

Хорек плохо знал повадки лесных быков, слышал из рассказов Виталия, что они особо опасны в сентябре, когда преследуют, пасут и покрывают коров.

Но теперь был июнь, Виталия не было рядом и некому было объяснить странное поведение зверя: зачем, почему, убегая вперед, лось останавливается, стоит, словно специально поджидает его? Бык не кружил, не заходил со спины, нет, он вел четко, на северо-восток, похоже, что к заповедной Колочи, о которой Хорек так много был наслышан.

Они шли день, еще один, еще и еще. Давно кончился горелый лес, и на мокрых болотах след зверя был виден отчетливо, на сухих местах, как специально метил, он оставлял рытвины копытом и не менял направления, потому потерять его было невозможно. Мало того, лось по нескольку раз на дню показывался Хорьку, не подпускал на выстрел, но и нападать, кажется, не собирался.

Нервы у Хорька были напряжены до предела, спал он урывками и, вконец измотанный, на третий или четвертый день погони залез на дерево и там, в ветвях, соорудив себе лежанку, отоспался. Хорек почти не сомневался, что зверь ведет его к некоей цели. Скудный запас еды подошел к концу, и он походя свалил с елки большого глухаря. Какой преследуемый зверь, услышав выстрел, не убежит прочь? Но исполинский бык выглянул с другой стороны болотца, удовлетворил любопытство, скрылся в чаще и ночь простоял неподалеку – ждал.

Тут стало не до охоты – окажись лось рядом, Хорек, вероятно, выпалил бы с испугу, но не с азарта, а может, и не стал бы стрелять – зверь внушал ему почти благоговейный трепет.

Так шли они еще два дня. Лес стал меняться – все чаще попадались болота с трясиной, забранной водорослями и ряской. Здесь Хорек ступал след в след длинноногого провожатого. Кажется, они уже перешли границу Колочи: из земли тут выпирали обломки скал, но не ледниковые валуны, серые от лишайников, а голые, с редким, зацепившимся кое-где шиповником-вихром, с бровями из сухой травы.

Лось переменил тактику – теперь он почти все время шел в пределах видимости, – Хорек неотрывно глядел на его торс, мелькающий за деревьями, а то, на большом болоте, следил, как уверенно, явно зная дорогу, пробирался по страшной топи сохатый, то безудержно прямо, то петляя и кружа, обходя гиблые места.

И вот перед ним раскинулось необъятное болото – целый мирок – в несколько километров, с островками, озерками, протоками. За ним маячил лес и высокие уже, с приличную пятиэтажку, скалы. Лось поддал ходу. Хорек же, наоборот, сбавил темп, почти полз. Трясина по бокам внушала страх, да вдруг еще всплыли в памяти рассказы Виталия о радиации, но рассудил, что, раз звери обитают в Колочи, значит, можно побывать там и ему. Да и геологи, кажется, здесь работали. Болото разговаривало: то вздыхало где-то со стороны, с шумом втягивая воздух, то хлюпало-булькало, то, наоборот, с шипеньем выпускало накопившийся газ наружу. Хорек яростно тыкал шестом перед собой, и иногда шест вдруг проваливался в болотную жижу, и он замирал в испуге, но отыскивал твердую кочку и ступал на нее.