Давид Шахар - Сон в ночь Таммуза

– Что-то ты редко стал к нам заглядывать.

Габриэль почувствовал, как щеки его краснеют.

– Не могу смотреть ему прямо в глаза, – сказал он Белле, и она порывисто обняла его и поцеловала. Нет, нет никакой связи между этим и тем. Муж ее отличный мужик, добрая душа. Она выполняет свой долг и как жена, и как домохозяйка, и нет в ее душе никакого разрыва. С той первой ночи, освященной луной, цельность ее не была нарушена, а наоборот, стала избыточной, что прекрасно отражается на ее отношениях с мужем, ибо в них вошли и луна, и звезды небесные, и ресницы зари, и живой, нет, не животный, дух дерева Габриэль, который пробивает «скорлупу», внешнюю оболочку мира.

«Скорлупа» – это понятие из каббалистической книги «Зоар», обозначающее внешние одежды, покрытия, под которыми скрывается истинная сущность духа и Божественного мира. «Скорлупа»

– это мирское, «другая сторона» мира – по-арамейски «ситра ахра», в отличие от божественного, заключенного в душе человека. Понятие это не давало ей покоя, каждый раз удивляя заново Габриэля. Ее пребывание в приютском доме, отчужденность и боязнь людей, особенно толпы, выработало в ней особое, что ли, умение, жить в своей «скорлупе», внешне старательно копируя поведение других, умело мимикрируя вовне. В это понятие входила и ее боязнь ливня, к примеру, уже несущего признаки потопа, когда разверзаются хляби небесные. С похолоданием и появлением плотной облачности она надевала поверх пальто плащ и носила на всякий случай зонтик. Открывая каждый раз двери подвала или у себя дома, она вынюхивала трепещущими ноздрями своего носика изменяющуюся, как ей казалось, атмосферу, предвещающую похолодание, а то и потоп.

– В приютском доме я даже обрела цвет скорлупы, – говорила она, и неясно было, что несет в себе эта скорлупа – доброе или злое. Она каждый раз поражала Габриэля. После того, как он дал ей право читать всё, что написано в его синем блокноте, она однажды в испуге с силой захлопнула его, и он увидел ее подрагивающие плечи. Слезы текли из ее глаз. Он пытался понять, что случилось, приподнял ее лицо. Она указала на какую-то запись, которая не имела никакого отношения к происходящему сегодня, и он чувствовал себя, как человек, швырнувший камень в старого ворона, карканье которого вывело его из себя, а попавший в малого птенца, одиноко застрявшего в гнезде. Запись эта была сделана еще до того, как Орита познакомила его с Беллой, после чтения претенциозных эссе одной знаменитости, старого греховника, воистину каркающего ворона, который вывел его из себя. Содержание этих эссе было еще хуже, чем их внешняя форма, стиль письма. И Габриэль записал: «Внешнюю оболочку, скорлупу, я расколол, а внутренности бросил свиньям», подчеркнув последнее слово. Он помнил, что псы разборчивы в пище, в то время, как свиньи съедают всё.

– Ты бросил меня свиньям, – сказала она. Вообще, всё, написанное в блокноте, она соотносила с собой. И никакие его объяснения, клятвы, что это вообще не относится к ним и их отношениям, не помогали. Он боялась написанного, как свидетельства, которое может быть позднее обнаружено, и внешний мир расколет скорлупу, в которой она скрывается. И только после того, как увидела, что он ранен до глубины души самой ее мыслью, что он собирается ее швырнуть свиньям, она успокоилась и зашептала ему на ухо, обдавая своим чистым, горячим дыханием: «моя скорлупа защищает не только меня, но и тебя». В голосе ее слышались нотки, говорящие о грозящей им мировой опасности, и она как бы внесла в его душу некую защиту, прикрыв ладонью его рот, чтобы не задавал вопросы, могущие разрушить внесенный ею в него иммунитет, саму квинтэссенцию ее души.

Одна из сущностей «скорлупы» обнаружилась спустя два дня, когда «здоровяк Песах» был вызван в Петах-Тикву к дяде в связи с каким-то запутанным делом по наследству и оставил жену управлять делами кафе.

В один из вечеров, с наступлением сумерек, она вышла из душевой, вытираясь полотенцем, в соседнюю комнату, обернула этим полотенцем голову, зажгла свечи и прочла благословение и только тут вспомнила, что это время зажигания субботних свечей. Лишенную оболочки одежды, ее защищала лишь оболочка чистой, гладкой, бархатной, пахнущей персиками кожи, и отсвет язычков свечей высвечивал кончики сосков ее груди неким заповеданным светом, словно бы вздымающим ее ввысь, с необычной легкостью, куда-то за тяжкую пелену облаков. Она сбросила полотенце с головы, расстелила его на полу, начала топтать его, восклицая: «Вот мы и поймали скорлупу нижнего мира. Мы на одном из семи высших небес. Туда не доходит владычество этой скорлупы». Габриэль бросил сомнительный взгляд на растоптанное полотенце, более похожее на смятую тряпку, а не на расколотую скорлупу:

– А где же она владычествует?

Лукавая улыбка осветила ее лицо:

– Нет у нее владычества ни в каком месте в мире.

Он присел на полотенце и попытался посадить ее рядом. Но она уклонилась и с важным видом уселась в кресло, заложив ногу на ногу.

– И вообще, что ты имел в виду?

– Именно то, что ты имела в виду.

– Именно что?

– Именно скорлупу.

– Скорлупа это не именно, и даже не приблизительно. Есть кожура лимона, дающая цвет, запах, вкус лимона, и есть кожура лука, и зеленая шкура, покрывающая красную мякоть, как у арбуза. Есть скорлупа добрая и недобрая. Есть оболочки, лишенные запаха и вкуса. Но есть и другие виды скорлупы…

– Ну, а ты, например, представляешь какую скорлупу – добрую или недобрую? – сказал Габриэль и тут же пожалел о сказанном. Но лицо ее вовсе не омрачилось, а даже засветилось.

– Прекрасно. Отличный вопрос. Понимаешь, – продолжила учительским тоном, глядя с высоты кресла на почтительно внимающего снизу ученика, – нижний мир полон скорлупы. В одной скорлупе – Белла, в другой – более твердый орешек по имени Орита, и есть много с бородами и пейсами – имя им – раввины. Тысячи тысяч видов скорлупы, соединенных в роды, семейства, в женское и мужское начало, и каждая скорлупа неповторима по-своему…

Она с каким-то особым тембром выпевала это каббалистическое слово – «клипа» – «скорлупа, оболочка». Слушая ее, Габриэль поймал себя на том, что пытается сообразить, какой вид скорлупы он представляет – твердый ли он орешек, подобно Орите, или более добрый, легко раскалывающийся, как Белла.

– Не отвлекайся, – погрозила ему пальчиком Белла, – так вот, вопрос не в том, чем они отличаются друг от друга, а в чем подобны. Понял?

И учительница запечатлела поцелуй на его лбу. Он попытался воспользоваться этим, чтобы поцеловать сосок, торчащий на уровне его лица, но она быстро отступила в кресло.

– Какой же самый главный вид скорлупы – бородатой с пейсами? – Габриэль представил себе поставленные рядом – лимон, лук, Срулика, Ориту, раввина Слонима и здоровяка Песаха. – У лимона с луком я еще могу найти что-то общее, но у всех остальных… Они просто портят картину.

– Ты абсолютно прав. Лимон и лук еще не испорчены, поэтому извлечем их из общей картины.

Габриэль попытался себе это представить:

– Ну, а линия, которая соединяет оставшиеся физиономии, – горизонтальна или вертикальна?

– Ты удивительно понятлив, – сказала она, приближая кресло к нему, – линия эта одновременно горизонтальна и вертикальна.

– В какой же точке мы с тобой находимся?

– Если бы ты сразу схватил ход моих размышлений, ты бы не вернулся к началу, не регрессировал, не путался бы во всех точках между полотенцем и креслом.

Стараясь не путаться во множестве точек, он попытался сосредоточиться в одной, закрыл глаза и рванул ползком к креслу, к заветной точке под торчащими соблазнительно сосками.

– Главная точка близка к твоему сердцу? – он открыл глаза и увидел, что ее глаза полуприкрыты, – я имею в виду, в этот миг.

– В этот миг я обитаю на высотах и по ту сторону. Ты тоже?

– Мы оба там, – вырвалось у него неожиданно, обычно трезво оценивающего обстановку.

– Там, далеко-далеко внизу, они все ошибаются, и по горизонтальной и по вертикальной линиям. Они возносят взоры вверх к низким небесам над их низкими головами, и кажется им, что Всевышний восседает на этих небесах и властвует над ними. Ошибка их столь глубоко осела в их сердце, что обратилась в веру. Им кажется, что боязнь небес и есть богобоязненность…

– Вот оно, – Габриэль вскочил на ноги, после этих ее слов неожиданно вспомнив то, что имел в виду тогда в их классе, говоря о том, что «человек не живет своей жизнью». Тогда он обронил эти слова, думая о своем друге, поэте. Даже хотел прочесть его строки, к примеру, «Медлительна жажда степей…» Но сдержался и тут же продолжил урок о книге Иова, который начала их заболевшая учительница. Там, на нижних небесах властвует не Бог, а Сатана, ибо Бог дал ему эту власть, как и написано в книге Иова. Иов это ощутил на собственной шкуре. Богобоязненность его, по сути, было боязнью Сатаны, и главная точка в том, что мы пересекли грань между нижним и высшим небом и таким образом освободились от власти Сатаны, который владеет нижним небом и всем, что под ним. Ему не хотелось лишать ее иллюзии, что ошибаются все, а истина лишь в ее руках, И все же он обронил: – Не все ошибаются… Есть и знающие.