Антон Соя - Джаз-Банда

— Да, ребята, надо Косте помочь концерт в субботу в «Олимпийском» провести. Там — рекламу экстренно, радио, телевидение подключайте, спонсоров, короче, подтяните. Вход бесплатный организуйте. Да. И трансляцию на страну — обязательно. Вспомним молодость, дадим, что ли, джазу. Ну и Сеню опять же помянем, хоть он джаз и не любил.

После последних слов Бати все продюсеры опустили головы и несколько минут провели молча, возрождая в памяти смутные образы Сени, молодости и любви к джазу.

Все следующее утро в Москве моросил поганый дождик. Похоронная процессия уныло прошагала по серым улицам столицы, вяло хлюпая ботинками по лужам. Впереди гроба шел оркестр под предводительством Пастуха. Все музыканты были одеты традиционно для своей новой жизни — черные смокинги, бабочки, начищенные до отвратительного блеска туфли и котелки. Они сосредоточенно управлялись со своими инструментами, не обращая особого внимания на активную жестикуляцию Пастуха, а на их лицах не читалось ни единой эмоции: ни скорби, ни сожаления, ни радости, — абсолютно ничего. Они, как заводные роботы, механически исполняли свои обязанности, которые не приносили им тут никакого удовольствия в связи с поводом и отвратительной погодой. Их смокинги уже давно намокли, рубашки неприятно прилипали к телу, тем более раздражала их вся сложившаяся безрадостная ситуация.

Сзади шли самые приближенные к покойнику лица, среди которых Батя, в черном плаще и шляпе как у сыщика. Угрюмые продюсеры старались тихо переговариваться, но от натужных стараний не нарушать приличия вели себя громче всех. Все известные в городе радийщики и телевизионщики топали позади продюсеров, хотя многие из них даже не знали умершего лично.

Дулины с Дуськой на черном поводке и другие артисты и музыканты закрывали процессию. Все женщины были в элегантных черных платьях и с огромными зонтами, которые цеплялись друг за друга.

Пройдя так не один километр и посерев от обстановки и дождя, музыканты по команде Пастуха остановились, а за ними встала и вся похоронная процессия. В этот момент из-за свинцовых низких облаков, как будто давивших на головы присутствующих, как по мановению волшебной палочки, вышло ясное улыбающееся солнышко, и Пастух, устав от всей этой траурной тягомотины, скомандовал излюбленное: «Давай джазу!»

Музыканты, взбодрившись, заиграли веселый мотивчик, телевизионщики резво включили свои камеры, а проходящие мимо бабульки, глядя на веселые похороны, изумленно крестились и причитали.

Процессия продолжила свой ход, но уже несколько иначе, и никто из присутствующих не сказал ни одного бранного слова музыкантам и Пастуху про их неподобающее поведение. Даже справедливый Батя скривил свой породистый рот в полуулыбке и слегка прищелкивал пальцами. Дуська радостно взвизгнула пару раз, услышав наконец знакомые мотивы, и даже хотела побежать к своему ненаглядному хозяину, но Алиса резко дернула поводок, будто на другом конце шествовала не свинья, а здоровенная овчарка на службе. Через пару композиций процессия приблизилась к скоплению освещенных ярким солнцем рекламных щитов, на одном из которых, самом большом и мокром от еще не высохших капель дождя, разноцветными буквами анонсировалось:

Джаз вернулся!

10 сентября в СК «Олимпийский»

«Веселая бригада». Солистка — А. Дулина.

Вход свободный

Из уличных репродукторов непрерывно доносился хит «Веселой бригады», а на счастливом лице Пастуха блестели то ли слезы, то ли остатки недавнего дождя.

Во Дворце спорта «Олимпийский» проходили последние приготовления к вечернему шоу. Оркестр отстраивался на сцене, по коридорам бегали работники с полотенцами, водой, едой и алкоголем. Среди прочих устроителей здесь вертелись знакомые нам Тонкий и Толстый, естественно вписавшиеся в организацию великого музыкального события.

— Я что-то так волнуюсь, — гнусавил Тонкий, прикладывая ко лбу тыльную сторону ладони. — По-моему, все это — грандиозная афера.

На сей раз Тонкий был одет в блестящий фиолетовый костюм и лакированные туфли. На его голове значилась необъяснимая прическа, вся насквозь пропитанная блестками, а из-под пиджака еще более ярким пятном свисал желтый галстук.

— Да чего волноваться-то, дорогой ты мой? — радостно булькал Толстый, в традиционно черном смокинге и белой накрахмаленной рубахе. — Деньги нам уже заплатили, билетов нет и не было. Хотя знаешь, что я слышал? Кто-то пытался продавать на входе. Народу, к слову, пришла туча. Идеальный концерт!

— А вдруг они облажаются? — не унимался потевший от волнения Тонкий.

— Кто? Пастух? Да ты в своем уме? Никогда, он же — кремень!

«Кремень» Пастух со своей бандой сидел в гримерке. Он смотрел в зеркало, но от нервного тика не мог сфокусировать взгляд сам на себе, предконцертный мандраж сотрясал его от головы до пят. Перед ним стояли многочисленные косметические препараты, которые он активно игнорировал, батарея бутылок с различной выпивкой, какая-то еда, фрукты, несколько писем и открыток, но от этого легче ему не становилось.

Он то и дело поправлял свою бабочку, находил какую-нибудь ворсинку на пиджаке или брюках. Рядом с ним безмятежно развалилась Дуська, периодически тыкая Пастуха своим розовым мокрым пятачком в ногу. Пастух слышал, как кто-то бегает по коридору, слышал, как кричит толпа, слышал каждый звук настраиваемого инструмента. Он захотел налить себе виски, но с трудом открыл бутылку, а потом, наливая алкоголь в стакан, все пролил мимо, выматерился как следует и, громко поставив бутылку на место, продолжил смотреть в самую глубину зеркала. Было непонятно, что беспокоит его сильнее: грядущий концерт, тысячи людей, которые пришли сюда, оркестр или то, что скоро они все вернутся домой, в родной Южноморск. Или та ночь, та жаркая беленджикская ночь, которая до сих пор оставалась для него загадкой. Все эти мысли наперебой одолевали Пастуха, не давая сосредоточиться ни на одной. Он хватался за кусочки то одного, то другого, то третьего воспоминания и ничего не мог расставить по своим местам; картинка его жизни, эта мозаика, никак не складывалась в единое изображение. И от этого Пастух сердился, нервничал, пугался и не мог сказать ни слова своим парням, заботливо толкущимся рядом с шефом в просторной комнате с персиковыми стенами, на которые, к слову, по заказу Кости Пастуха повесили такие же картины, как и в его домашней, уютной и такой любимой спальне в Южноморске.

— Костя, да не дергайся ты так, я тебя прошу. Подумаешь, «Олимпийский». Представь, что это обычный субботний концерт. Выпей коня грамм сто, расслабься. Или, может, курнуть хочешь? — Саныч перевел вопросительный взгляд с шефа на толстого друга.

— У нас нету пока. Сейчас Ромеро привезет. Он прилетел час назад, — отрапортовался Пузцо.

И сразу же кто-то настойчиво постучал в гримерку. Ожидая увидеть за порогом Ромеро, Пузцо лихо отворил дверь, готовясь обнять старого друга, но в коридоре стоял не Ромеро. В коридоре стояла раскрасневшаяся Люба, увидев которую Дуся радостно захрюкала и начала носиться по комнате, подняв свой скрюченный хвостик в дружеском приветствии. Все, кроме Пастуха, разумеется, в мгновение ока испарились, оставив голубков наедине.

— Что, кобель, не ждал? — без всяких приветствий спросила Люба, демонстрируя в правой руке Костину «рабочую» биту.

— Люба! Родная! Я так скучал! — совершенно искренне закричал Пастух, отлипнув наконец от своего зеркала.

— Скучал он, гад! По одной программе его с мамашей женят, по другой — с дочкой. С кем еще ты тут женишься? — На этих словах Люба с силой бывалого бойца залепила битой по зеркалу, тут же разлетевшемуся на кусочки по всей гримерке. Предконцертный мандраж Пастуха сразу же как битой сняло, и он залихватски пропел, пытаясь заграбастать Любовь в объятия:

— Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь! Любка! Это же про тебя песня-то, родная моя!

Но девушка ловко увернулась и передразнила Костю:

— Люба! Родная моя… Ты зачем мои губы на спине у свиньи наколол? Измываешься?

Ее огромные голубые глаза начали предательски поблескивать, а у Пастуха наконец-то сложилась в голове измучившая его беленджикская головоломка.

— Твои губы? Твои? Дура ревнивая, так это ты за мной в Беленджик поперлась? Следила?

— Да. Следила. Выследила и всю ночь с тобой была.

— Ах, что за ночь была…

— Жаль, я тебя сильно подносом шваркнула — ничего небось не помнишь. А на зеркале не своим почерком для прикола написала, чтоб мучился. За тобой не следи, так ты на целой семье Дулиных женишься!

— Люба, золотко мое, какие Дулины, завтра в Южноморске с тобой свадьбу, сыграем!