Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду

— Вообще-то говоря, Вася, ты и сам должен уже видеть, с кем имеешь дело.

— Наслушаешься вас, сам себе верить перестанешь.

— Не надо, не надо мне претензий. Если что потребуется, я помогу. А претензий мне не надо. Быстро ты, однако… ушел.

— Пойми меня правильно, Сережа…

— Давай-ка я лучше чаек поставлю. Я тебя понял. Понял правильно.

Вернувшись с кухни, я застаю Василия Ивановича совершенно счастливым и ищущим, чем бы себя занять, чтобы это не очень бросалось в глаза. Слава богу, кажется, наука спасена.

— Ты знаешь, Ильин-то исчез. Глухая тема.

— Куда исчез? — спрашиваю я удивленно.

— Исчез и все. Так же, как и появился, внезапно. Современный фантом. Он же был раньше крупным администратором, «за все хорошее» сняли, ну и приткнулся он в науку. Только ребята у нас не подходящие для таких номеров. Какой из Ильина ученый? Два человека в отделе его питали идеями, потом это им надоело. Ильин стал их выжимать, да не тут-то было. Ты знаешь, как у нас легко организовать «массовые выступления». Такие уж здесь условия. Сначала откровенно посылали подальше, а потом написали всем отделом письмо через несколько голов о профессиональном несоответствии, противоречивых указаниях, о том, что дело стоит, еще кое-что, и Ильин исчез. Растворился в тумане.

— Баба с воза… — говорю я, соображая. Насчет «растворился в тумане» — это новое, не свойственное Меркулову. Но он сидит очень довольный собой, судьбой Ильина и еще чем-то.

До города, согласно указателю, пять километров. Это уже совсем рядом. Я иду, как смазанный механизм, и поглядываю вперед. Вот он, Каменогорск. Многоэтажные дома новых микрорайонов резко очерчивают город и обрываются в степь, как отвесные каменные берега уральских озер. Прямых улиц не видать, в новых микрорайонах их и нет. Зато у дороги на двух столбах укреплен план застройки. Таким образом, от населения теперь требуется не только массовая грамотность, но и знание основ топографии. И все-таки задумано хорошо — ново, свежо, красиво.

Все эти мысли проходят у меня как бы на заднем плане. А на переднем плане смеющаяся подвижная девушка бросает в меня снежки. Она наступает, а мне хочется ее защищать. Какое прелестное женское качество.

Анна, Аннушка, Анюта… Музыкальный голосок, озорные, чуть насмешливые карие глаза, какие-то умные руки. Я пытаюсь ее остановить и рассмотреть как следует, но у меня ничего не получается. Нет, она не мельтешит впустую, но она всегда в движении и везде на месте. А ведь нашел я ее, можно сказать, в собственном кармане. Что легко находится, как известно, легко теряется: поэтому я и спешу.

Формально, идея сходить к Анюте в гости принадлежала не мне, а Валерке Слободскову. Он зашел за мной, скорее по привычке, и застал меня в тот момент, когда я раздумывал, брать ли с собой его. Мне стало неловко от собственного эгоизма, и вместо двадцати рублей, которые он просил в долг, я занял ему пятьдесят.

Мы втроем сходили в кино, затем как-то вечеровали уже вчетвером. С Анной в комнате живет ее коллега Роза, с которой у них возникла дружба. Со временем я начал замечать у Слободскова подозрительную рассеянность, и это меня совсем не обрадовало.

— Отличная женщина Роза, — говорит мне как-то Валерка. — И ростом она как раз пониже тебя.

Этот легкий маневр Слободскова, рассчитанный на отвлечение моего внимания, мне не понравился, и я решил: пора. Пора решать личный вопрос или, как говорят педагоги-кустари, пора браться за ум. Хватит быть наблюдателем, осмотрелся — и достаточно, надоела эта игра в жизнь, когда делаешь все вполсилы, потому что не хочется выкладываться на решении второстепенных, случайных, а иногда и никому не нужных проблем. Хватит растрачивать себя на бесплодную борьбу с самим собой, с тоской, со временем. Надо повернуть все так, чтобы время работало на тебя, чтобы не было пустых дней и чтобы дела, которые ты делаешь, были достойны затраченной на них жизни. Человек, свободный от всего, склонен к саморазрушению, потому нужно быть всегда в деле…

Я подхожу к городу и с лозунгов переключаюсь на чистую ругань, чтобы себя поддержать. Сорок километров по рыхлому снегу обочины дороги дают себя знать. Ноги мои подгибаются от большой нагрузки. Пора, как Корольков говорит, звереть. До дома я дохожу на одной злости или, красивее говоря, ярости. Навстречу мне идет Макаров.

Он помогает мне добраться до кровати, и я падаю. Макаров начинает расстегивать мне полушубок и опытной рукой вытряхивает меня из него.

— Сейчас, — бурчит он. — Поспи немного, и все будет в порядке.

Я холодею, ведь он никуда меня не выпустит. Макаров — здоровый парень и при желании он меня может успокоить в два счета. Я приподнимаюсь на руках, но Олег тут же реагирует, и я опять лежу. Мною начинает владеть истеричный смех. Макаров внимательно смотрит на меня. Я ему подмигиваю.

— Извини, Олег, за беспокойство. Ты меня неправильно понял. Я просто поскользнулся, упал…

— Очнулся — гипс, — острит он.

— …и зашиб оба колена. Сейчас мне нужно принять душ и идти в одно место. Ты мне немного помоги, а дальше я справлюсь сам.

Макаров смотрит на меня подозрительно, затем улыбается и качает удивленно головой. Хороший он все-таки мужик, думаю я и решаюсь ему открыться.

— Иду жениться, Олег. Надо же хоть раз попробовать, — говорю я, сажусь на кровати и закуриваю.

— Так бы и сказал, что побили из-за девки, — упрекает он. — Все бы тебе юлить. Одевайся, мы их сейчас найдем.

Ну что тут скажешь.

— Ладно, — вздыхаю я. — Лез я в женское общежитие по водосточной трубе и с третьего этажа в обнимку с ней рухнул на тротуар. Осечка небольшая вышла. Теперь вот женюсь, и пусть она меня лечит. Сама виновата.

Олег сочувственно смеется. Не говорить же ему правду, в конце концов. Он меня сейчас просто не поймет.

Немного отдохнув и приняв душ, я облачаюсь в белую рубашку и почищенный костюм. Макаров мне помогает, как может.

— А кто она, если не секрет? — смущаясь спрашивает он.

— Та самая Анна.

— Так, так. А она не родственница Валтурина?

— Нет. Я спрашивал.

— Тогда все в порядке, — говорит Олег и провожает меня до дверей. Я иду, стараясь не сгибать ноги в коленях.

По дороге дважды останавливаюсь в нерешительности, найдя в своих действиях чистейшую авантюру. Встретился с человеком три раза, а на четвертый заявляешься уже с предложением, сомневаюсь я. Для нее это ведь может оказаться серьезным испытанием, а ведь Анна, насколько я догадываюсь, легко ранима, хоть и не показывает вида. Ничего, уж какие мы есть, такие и есть, думаю я и опять прибавляю шаг. Нас можно или принять сразу, или не принять совсем.

Анна стала своей быстро, а уж чего это ей стоило, я понял лишь однажды, перехватив ее усталый, отрешенный взгляд. Мы тогда, пожалуй, слишком засиделись в гостях, я сгреб Валерку, и мы засобирались домой. Вышло все неожиданно резко, и с каким отчаянием она на меня тогда глянула. Долго я потом переживал эту ненароком причиненную боль, а в тот момент я все же сказал: «Ты не рассчитывай, мы завтра опять придем». Она засмеялась, и с тех пор с какой-то шальной радостью я стал ощущать ее пока еще редкие и несмелые порывы опереться.

Ободренный удачно вспомненным эпизодом, я покупаю цветы и появляюсь у Анны.

— Сережа, ты почему такой грустный? — встречает она меня.

— Я не грустный, — говорю я, — а серьезный. Вот это тебе, — разворачиваю газетный пакет и достаю цветы.

— Какие симпатичные гвоздички, — сияет Анна и идет ставить цветы в вазу. Я снимаю шубу и быстро сажусь за стол.

— Если бы ты знала, Анюта, как у тебя тепло, — говорю я медленно.

— Да, у нас очень хорошо топят. Даже слишком.

— Я не имею в виду температуру.

Она настораживается. Поставив вазу на окно, Анна остается стоять, выглядывая на улицу.

— Сережа, а почему вдруг цветы? — спрашивает она и поворачивается ко мне.

— Мне давно хотелось подарить тебе цветы, и это совсем не вдруг, — поясняю я. Она вспыхивает, но смотрит мне в глаза. Я выдерживаю взгляд, и она поворачивается опять к цветам.

— Ну хорошо, считай, что это произошло случайно, — пробую я подойти с другой стороны. — Собственно, так оно и есть потому, что я уже забыл, когда покупал цветы в последний раз.

Аня наклоняет головку и любуется букетом.

— Так ли уж это на самом деле, Сереженька? — сомневается она.

— Представь себе.

Она изучающе смотрит на меня.

— Как мне принимать твои сомнения? — спрашиваю я. — Как комплимент, или…

— А это уж ты сам решай, — смеется она. — Как тебе больше нравится.

— Спасибо и на том, что хоть выбирать позволяешь… — Я внезапно начинаю понимать, что если и дальше вести разговор в этом тоне, я уже ничего серьезного сказать не смогу. Или хуже того. Все может превратиться в пародию. Мне очень приятно вот так с ней беседовать, но я резко меняю настроение.