Ричард Йейтс - Пасхальный парад

— Ах, как это мило! — Пуки пришла в восторг.

Эмили же отвернулась, чтобы скрыть гримасу отвращения. То, что матери кажется «милым», скрывает обыкновенное лицемерие. Нет, Эмили на мякине не проведешь.

Начальная и средняя школы находились в одном здании, так что при удачном раскладе Эмили могла пару раз увидеть сестру в течение дня, а после уроков вместе отправиться домой пешком. По взаимной договоренности Сара заходила в класс за младшей сестрой.

Но однажды, в разгар футбольного сезона, Эмили так долго ждала ее в опустевшем классе, что у нее от безотчетной тревоги начало подводить живот. В конце концов Сара появилась, но вид она имела странный — точнее, странно улыбалась, — а за ее спиной маячил насупленный парень, здоровый, мускулистый и прыщавый.

— Эмми, это Гарольд Шнайдер, — сказала она.

— Привет.

— Привет.

— Мы собираемся на игру в Армонке, — объяснила Сара. — Скажешь Пуки, что я вернусь к ужину, о'кей? Придется тебе сегодня идти одной, ты как?

Проблема была в том, что Пуки утром уехала в Нью-Йорк, а за завтраком она сказала: «Надеюсь, я буду дома раньше вас, но не обещаю». То есть надо не просто идти сейчас одной, но и торчать как перст в пустом доме, в компании с угрюмой мебелью и уныло тикающими часами, бог знает сколько часов. А когда Пуки наконец приедет и спросит: «Где Сара?» что она ей скажет? «Сара укатила в Армонк с каким-то Гарольдом». Нет, это невозможно.

— А как вы туда доберетесь? — поинтересовалась она.

— У Гарольда машина. Ему уже семнадцать.

— Сара, ты знаешь Пуки, ей это не понравится. Пойдем лучше домой.

Сара в растерянности посмотрела на Гарольда. На его мордовороте появилась ухмылочка, как бы говорившая: «Ну и сучка же твоя сестра, в жизни еще таких не видел».

— Эмми, какая же ты… — Голос Сары дрогнул, и она не закончила фразы, что свидетельствовало об отсутствии контраргументов.

— Какая? Я просто сказала то, что ты и сама знаешь.

В результате Эмили победила. Гарольд Шнайдер сутуло поплелся прочь, качая головой (впрочем, еще оставалось время, чтобы найти себе другую попутчицу), а сестры Граймз пошли домой — не столько вместе, сколько гуськом, и возглавляла шествие младшая.

— Черт, черт, черт, — повторяла за ее спиной Сара. — Тебя убить мало. — Она подбежала и дала ей пенделя, от которого та растянулась на тротуаре, растеряв все учебники, а на одной тетради даже разошлись скрепы, и все страницы разлетелись. — Всё испортила!

По иронии судьбы Пуки уже была дома.

— Что случилось? — ахнула она.

И когда Сара, рыдая, выложила все как есть, — это был тот редкий случай, когда Эмили видела ее плачущей, — не кто иной, как младшая сестра, оказалась кругом виновата.

— И что, многие отправились посмотреть игру? — спросила Пуки у старшей дочери.

— Конечно! Старшеклассники… и все-все…

В этот раз на лице Пуки не было обычной растерянности.

— Эмили, — произнесла она строго. — Ты поступила нехорошо. Ты хоть сама это понимаешь? Очень нехорошо.

Бывали в Брэдли и лучшие дни. Зимой Эмили обзавелась новыми подружками, после школы они весело проводили время, и мысли о том, застанет она дома мать или не застанет, уже не так ее угнетали. Об эту пору Гарольд Шнайдер стал похаживать с Сарой в кино.

— Вы уже целовались? — спросила Эмили после их третьего или четвертого свидания.

— Не твое дело.

— Ладно тебе, Сара.

— О'кей. Да. Целовались.

— Ну и как?

— Примерно так, как ты это себе представляешь.

— А-а. — Она хотела поинтересоваться, не мешают ли ему Сарины скобки, но вовремя прикусила язык. Вместо этого она спросила: — И что ты в нем нашла?

— Он очень… милый, — ответила Сара и продолжила отстирывать кофточку.

После Брэдли был другой городок, и еще один, в котором Сара закончила среднюю школу. В колледж она не собиралась, да и не по карману он был ее родителям. Теперь, когда скобки сняли, у нее обнаружились ровные зубы, и проблемы с потливостью остались в прошлом. Сочная грудь, хорошенькая фигурка — на улице мужчины оборачивались, что вызывало у младшей сестры жгучую зависть. Помимо неправильного прикуса (о своем обещании мать благополучно забыла), высокая Эмили отличалась худобой и неразвитой грудью. «У тебя стать породистого жеребенка, — успокаивала ее мать. — Все мужчины будут твоими».

В 1940 году они снова перебрались в Нью-Йорк, где Пуки приглядела неординарное жилье: некогда царские, а ныне старые и запущенные апартаменты, занимавшие целый этаж на южной стороне Вашингтон-сквер, с видом на парк. Квартира стоила больше, чем они могли себе позволить, но Пуки предпочла урезать другие расходы: они отказались от покупки новой одежды и перешли в основном на спагетти. Сантехника в кухне и ванной комнате была допотопной и вдобавок ржавой, зато на гостей производили впечатление высокие потолки, и все хором отмечали, что у квартиры есть «характер». Она была расположена на первом этаже, так что пассажиры омнибусов на Пятой авеню, разворачиваясь вокруг парка в сторону от центра, могли заглянуть в окна, и в этом Пуки находила особый шик.

В тот год кандидатом в президенты от Республиканской партии был Уэнделл Л. Уилки, и Пуки отправила своих девочек поработать волонтерами в одном из многочисленных штабов «Ассоциации американских клубов в поддержку Уилки». Эмили не мешало заняться чем-то полезным, ну а для Сары это был шанс «познакомиться с людьми», под коими подразумевались перспективные молодые люди. Ни одного из мальчиков, начиная с Гарольда Шнайдера, которые нравились девятнадцатилетней Саре, ее мать не находила перспективными.

И Сара действительно завязала в клубе новые знакомства. Через несколько недель она привела домой молодого человека по имени Дональд Клеллон. Бледный и исключительно вежливый, он одевался с такой тщательностью, что при встрече с ним вы первым делом обращали внимание на костюм в полосочку, черное длинное однобортное пальто в талию с замшевым воротником и черный котелок. Котелок смотрелся немного странно — их давно уже не носили, — но он надевал его с таким апломбом, словно эта мода должна была вот-вот вернуться. Его речь также отличалась продуманностью, чтобы не сказать педантичностью: вместо «что-то вроде этого» он говорил «нечто в этом роде».

— Что ты в нем нашла? — спросила сестру Эмили.

— Он очень зрелый и внимательный, — ответила Сара. — А еще он очень… не знаю, как сказать. Короче, он мне нравится. — Она сделала паузу и потупила взор, как кинозвезда на крупном плане. — Кажется, я влюбилась.

Пуки он тоже понравился, во всяком случае поначалу — как чудесно, что у Сары появился такой внимательный ухажер, — и когда они торжественно попросили ее разрешения на помолвку, она всплакнула, но возражать не стала.

Вопросы возникли у отца, которому сообщили о помолвке как о свершившемся факте. Кто он такой, этот Дональд Клеллон? Если ему двадцать семь лет, как он утверждает, по какой профессии он работал до президентской кампании? Если он так хорошо образован, судя по его манерам, какой колледж он закончил? И вообще, откуда он родом?

— Почему ты не задал ему все эти вопросы? — спросила Пуки у бывшего мужа.

— Я не хотел при Саре устраивать ему экзамен, — заметил Уолтер. — Я полагал, что у тебя есть готовые ответы.

— Мм…

— Ты хочешь сказать, что ни о чем его не спрашивала?

— Понимаешь, он всегда такой… Нет, не спрашивала.

Последовали серьезные мужские разговоры за полночь. Пуки уходила спать, а Эмили подслушивала под дверью в гостиной.

— …Дональд, я что-то не понял, из каких ты краев.

— Я вам говорил, мистер Граймз. Я родился здесь, в Гарден-Сити, а потом родители жили то здесь, то там. Мое детство в основном прошло на Среднем Западе, в разных местах. Когда отец умер, мы с матерью переехали в Топеку, Канзас, где она живет по сей день.

— А в каком колледже ты учился?

— Мне кажется, про это я вам тоже рассказывал в нашу первую встречу. Я не ходил в колледж, так как на учебу не было денег. Мне повезло, и я устроился в адвокатскую фирму. Ну а когда мистер Уилки был избран кандидатом, я стал работать в его штабе — сначала в Топеке, а потом меня перевели сюда.

— Так-так. Понятно.

На один вечер этого хватило, но вопросы остались.

— Дональд, если ты проработал в адвокатской конторе всего три года, а поступил туда сразу после школы, то как тебе может быть…

— Не сразу после школы, мистер Граймз. Еще на стройке, и разнорабочим, и всякое такое. Хватался за любую работу. Я должен был содержать маму, сами понимаете.

— Понимаю.

В последующие месяцы — за это время Уилки успел проиграть выборы, а Дональд теперь подвизался непонятно кем в брокерской конторе — он окончательно запутался в своих историях и вынужден был сознаться, что ему не двадцать семь, а двадцать один год. Видите ли, он чувствовал себя старше, чем его сверстники, и потому прибавлял себе возраст, и поскольку в предвыборном штабе все уже знали, что ему двадцать семь, он и Саре, когда они познакомились, машинально сказал «двадцать семь». Да, он поступил опрометчиво, но неужели миссис Граймз не сможет его понять и простить? Вместе с Сарой?