Юрий Черняков - Анклав

— И на том спасибо, — обиделся Колотов.

— Спасибо скажешь своему гуру, — сварливо ответил Исидор. — Это благодаря его тщаниям ты заперт в прокрустовом ложе кондового реализма! Не слушай ты его! Здесь нет никакой мистики! Ты обкрадываешь себя, а твои возможности много шире. Даже сейчас ты споришь со мной, потому что боишься своего иррационального начала, не веришь ему и отталкиваешь его! А истина лежит на грани познаваемого и трансцендентного, ибо они неразделимы, как душа и тело живого человека. И только творчество способно эту грань найти.

Когда Исидор волновался, он грассировал еще сильнее.

— Господа, не будем спорить, — сказала Елена после паузы. — Миллениум наступит уже послезавтра. Тогда и посмотрим, чем он для каждого из нас ознаменуется. А пока я бы выпила на дорожку еще по чашечке…

— Послушай, Колотов, — сказала Елена, когда они вышли из метро и пошли к дому пешком. — Или ты засунешь свои комплексы куда подальше, или я с тобой больше никуда не пойду!

— А ты заметила, как он посмотрел на меня, когда я привел в пример пачку сигарет? — остановился он.

— Господи… И как же он на тебя посмотрел?

— Как внештатный инквизитор, взявший подряд на поставку еретиков к воскресному аутодафе, — скороговоркой выдал он фразу, пришедшую на ум еще в гостях.

— Надеюсь, ты записал это на манжетах? — спросила она. — Или решил сразу выбить на скрижалях? А может, тебе там стакан не налили и потому ты полез в бутылку?

И, отмахнувшись, пошла дальше, но он остановил ее, схватив за рукав шубы и одновременно заметив краем глаза, как напрягались встречные мужики, прикидывая подвернувшийся шанс (сам бы напрягся: чем черт не шутит, вдруг обломится романтическое приключение под Новый год?).

И еще успел заметить: Елену заинтриговали их поползновения, а также его настороженность, и по выражению ее лица он заметил часто возникающее желание его позлить.

Между тем Ира, о чьем существовании они, пререкаясь, забыли, прошла дальше и теперь тоненько ныла, прижимая варежку к носу и пританцовывая от холода: да хватит вам, дома доругаетесь…

— До чего вы, мужики, смешные! — громко произнесла Елена после паузы, достаточной, чтобы ближайший из полночных ковбоев наконец сдвинулся с места на помощь прекрасной даме. Она демонстративно взяла супруга под руку, прижавшись щекой к его плечу. — Неужели ты забыл, как Исидор увел Машу у твоего пьянчуги Голощекина?

— Он такой же мой, как и твой, — пробурчал Колотов. — Напомню, если ты запамятовала, этот пьянчуга нас познакомил.

— Как интересно… — протянула Ира, взяв отца под руку с другой стороны. — А почему я об этом ничего не знаю?

— Вырастешь, еще не то узнаешь, — пообещала Елена. — Или ты, Саша, до сих пор считаешь, будто их разногласия сугубо эстетические?

— Ничего я не считаю… — буркнул он недовольно.

— Сева с тех пор ревнует своих бурсаков, вроде тебя, к Сиде, боясь, что тот вас тоже уведет, — вздохнула Елена. — Ладно уж, расскажу, как Голощекин познакомил меня с твоим папой. Это было на семинаре в Пицунде. Дядя Сева, по обыкновению, нажрался, встал на колени и позвал меня замуж. Я не знала, смеяться или плакать, а он вдруг стал рассказывать про несчастную любовь к Машеньке, которая ушла от него к Чуднову. Мол, из-за нее он так и не женился. А потом без всякого перехода сказал: ладно, я пень старый, но вот есть тут у меня один прозаик, недавно напечатали его повесть «Рекламация». Хочешь сосватаю? А я ее как раз только что прочитала…

— Тетю Машу я понимаю… — сказала Ира. — Дядя Сева грубый, а дядя Сидя добрый, хотя и зануда… Кстати, по вашему поводу я прочитала в одном журнале, какой должна быть современная элегантная пара: на сколько лет жена моложе мужа — на столько сантиметров он должен быть ее ниже.

— А там не написано: на столько больше он должен зарабатывать? спросила Елена. — Кстати, дорогой, несмотря на твое хамство, Исидор постоянно упоминает тебя в своих обзорах. А ты, как семинарист, до сих пор таскаешь Голощекину свои опусы.

Колотов промолчал. Если при многоученом Исидоре он чувствовал себя полным невеждой — слушал его недоверчиво, одним ухом, но при этом стараясь ничего не пропустить, — Голощекин постоянно ему вдалбливал то, что хотелось услышать: «Саня, лучше быть самоучкой, чем забивать голову хламом книжных и ненужных знаний». Словом, надоели оба. Им бы только поспорить.

Впервые он наблюдал их сшибку на творческом вечере одного молодого, но успевшего нашуметь писателя.

Началось с того, что, увидев опоздавшего Голощекина, Чуднов, пришедший с Машей, наотрез отказался занять свое законное место председательствующего. Поскольку президиум любого писательского собрания без харизматического Исидора выглядел безликим, все принялись возбужденно шушукаться, предвкушая скандал, о последнем споре вечных оппонентов на круглом столе в «Литературке», где дело дошло до взаимных оскорблений.

О теме спора уже никто не помнил. Запомнились лишь выражения, которыми обменялись обе стороны.

Тем временем Чуднова попросили сказать пару слов об авторе. Исидор сначала отнекивался, потом с места промямлил нечто добродушное и необязательное, ибо, по его признанию, далеко не все из написанного уважаемым автором он успел прочитать.

Голощекин дал себе слово сам, демонстративно отказавшись от трибуны и микрофона.

Всех выступающих на писательских собраниях Голощекин делил на три категории: кому слово надо дать, кому нельзя не дать, и кому попробуй не дай. Если Исидора он относил ко вторым, то себя, по справедливости, к последним.

Он надел очки, разложил перед собой исписанные листочки и стал излагать все, что он думает о Чуднове и его взглядах на жизнь и литературу. Когда его попросили из президиума вернуться к предмету обсуждения, он желчно ответил, что о данном авторе он совсем ничего не думает. Ибо врать, как другие, будто что-то читал, не намерен.

«Да и кто, если уж честно… — Тут он отвлекся от записей, окинув присутствующих взглядом поверх очков. — Кто, кроме себя, родимого, читает других? Пусть встанет и скажет!»

Все были в отпаде. Исидор возмущенно полыхал и розово колыхался, а сидевшая рядом Маша гладила его по плечу.

Едва Голощекин закончил, как Исидор потребовал слова по порядку ведения, и ведущий обреченно попросил придерживаться регламента.

Виновник торжества, обернувшегося скандалом, обиженно хлопал глазами, порывался встать и уйти, но дал себя остановить, а затем, увлекшись происходящим, забыл, зачем пришел…

Во время фуршета собравшиеся опомнились и стали наперебой расхваливать автора, произнося тосты за его дальнейшие творческие успехи.

Сева и Сидя тем временем вполголоса доругивались в стороне.

Мимо них постоянно дефилировали любопытствующие, стараясь понять, о чем спор. Пару раз прошел и Колотов, но разобрал только громкий вздох Исидора: «Сева, я тебя умоляю, у кого сегодня не двойные стандарты? Разве что у тех, у кого они тройные?..»

Голощекин в ответ обнял его за плечи, а Маша, тревожно наблюдавшая за ними со стороны, облегченно и прерывисто вздохнула.

При всей привередливости Голощекина были авторы, на которых он западал сразу. Колотов, увы, к их числу не принадлежал.

Однажды утром в коридоре переделкинского пансионата он столкнулся с Голощекиным, когда тот тащил на себе вусмерть пьяного мужика с боярской бородой и в кальсонах.

Увидев Колотова, он остановился, прислонил плечом бесчувственное тело к стене и попросил закурить.

— Слушай, в нем пудов пять, не меньше! — воскликнул Колотов. — С твоим-то артритом и шейным радикулитом! Давай помогу.

— Это, Саня, тебе лучше отойти, с твоим остеохондрозом! — воспротивился Голощекин. — Сами дотопаем, с Божьей помощью да по холодку. Кстати, вглядись и запомни моего земляка из славного города Вычегды — самопальный талант, национальное достояние, таких уже не встретишь! Ты не смотри, что он вдребадан… хотя, что будет с нами дальше, боюсь даже представить! Это раньше наш брат пил, пока не свалится, нынче он пьет, пока не загнется. Представляешь, всю ночь читал, пел и плакал, и все тоже плакали и подпевали, а под это дело уговорили трехлитровую канистру самогона его собственного приготовления, божественного, как его стансы… Фамилия? А черт его… Слышь, тебя как зовут?

«Национальное достояние» подняло голову и что-то требовательно промычало. Сева послушно согнул ноги в коленях, подсел под него, пошатнулся и потащил дальше.

Больше Колотов ничего не слышал об этом «самопальном таланте», иногда спрашивал о нем Голощекина, но тот не мог понять, о ком идет речь.

Утром 30 декабря, когда Елена ушла в свой офис, а Ира в школу, в дверь позвонил сосед Трофимов и сказал, что ищет, кому бы продать за полцены приобретенные для дачи раздвижные стены-перегородки, лежавшие без дела в гараже. Колотов слышал от кого-то из переделкинских сидельцев, что из таких перегородок в любой квартире можно соорудить отдельный кабинет. И сразу загорелся: сейчас или никогда!