Ярослав Астахов - Предел… или уже за?

Его глаза в этот миг были от моих очень близко, и я увидел, что Гарри говорит правду.

И, более того, я увидел, что это были вообще нечеловеческие глаза.

Мне сделалось очень страшно.

Поймите меня правильно – не скажу, чтоб я успел к тому времени проникнуться к Сесилии какими-то особенно глубокими чувствами. Она была весьма неплоха в постели… Да. Но и только.

Но, видя перед собой исступленные глаза Гарри, я очень, очень за нее испугался. Ну, просто как любой человек, имеющий хоть сколько-то милосердия, и вдруг узнавший реальную опасность, которая угрожает его приятелю.

Хмель полностью вдруг прошел. Я трезво и напряженно вычислял, привалившись к стенке бассейна, что можно сделать, чтобы спасти Сесилию.

– Гарри… – заговорил я, – если ты действительно друг мне, то постарайся меня понять. Я полюбил Сесилию с первого взгляда и… с такой силой, как, может быть, не любил еще никто и никогда на земле. Вот именно лишь поэтому, Гарри, я поступил так нечестно по отношению к тебе. Я просто не могу без нее, поверь! И, если ты действительно способен испытывать какие-то чувства, то меня ты сейчас поймешь. Сейчас ты предлагаешь мне кое-что, а я тебе на это отвечу: не знаю. Но. „Не знаю“ – это вот сейчас, Гарри, пока Сесилия жива и здорова. Но если только что-нибудь с ней случится… если, вдруг, я больше никогда не увижу ее роскошного тела, если никогда больше не смогу с нею говорить, трогать ее, спать с ней… знай, Гарри, тогда я возненавижу тебя, и тогда… тогда уж это будет совершенно точно, что тебе ничего не светит!

Он отстранился от меня и выпустил мою руку.

Я продолжал в это время смотреть ему в глаза, и я видел: слезы вдруг выступили на них.

Он был готов разрыдаться! И это был второй случай, когда я ожидал от него чего угодно, только не этого.

Гарри сглотнул и произнес с интонацией обиженного капризного ребенка:

– Боб, а… мое тело тебе?.. мой голос?..

– Впрочем, – он вдруг рванулся ко мне и захватил под водой обе руки мои в свои. – Я понимаю тебя! Ведь я испытываю к тебе в точности то же самое, что и ты к Сесилии. Вся жизнь моя сосредоточилась в том, чтобы дотрагиваться до тебя, слышать, что ты говоришь, а что именно говоришь – не важно. Я этого хочу. И я добьюсь этого любой ценой, Боб. Вот помяни слово мое: любой!

И вдруг лицо его исказилось, и снова мне показалось, что это передо мною не человек, а пума.

– Но ведь какая сука, какая все-таки сука!..

– Я предупредил тебя Гарри, – произнес я.

– Да, Боб, – сдавленно откликнулся он. – Я это услышал, и я это хорошо запомнил. Так вот, я сделаю для тебя все… все, что ты пожелаешь. Я пойду как угодно далеко для того, чтобы ты стал моим.

С этими словами Гарри развернулся, и вылез по лесенке из бассейна. Какое-то время он балансировал на его краю, наставив на меня палец, и, собираясь, видимо, мне что-то еще сказать, но толи передумал, толи не нашел слов, и молча исчез, и в этот миг у меня потемнело перед глазами, и я согнулся и меня вытошнило…

Сесилия не пришла в наш день – среду.

Я даже и представить себе не мог насколько меня может выбить из колеи отсутствие этого привычного свидания. Все следующие дни мне было не по себе. Я не находил себе места! Осознавая при этом, однако, что не Сесилии, как таковой, не хватает мне, а – просто уже сложившегося привычного распорядка.

Я чуть было не проклял Сесилию мысленно за то, что она не приходит. Остановило лишь нежелание уподобиться Гарри в его примитивном эгоизме восприятия всего происходящего как специально для него изготовленного. Я спрашивал себя: почему я не думаю о ее проблемах? а может это он ее не пускает, запер на замок? Или, может быть… Об этой другой возможности мне страшно было даже и помышлять.

Вызвонить Сесилию я не мог.

Промаявшись до уикенда, я, мучимый тяжелыми предчувствиями, отправился проведать ее и Гарри, которого, разумеется, видеть мне не хотелось вовсе.

Меня почти не удивил вид коттеджа, выхватываемого из вечерних сумерек сполохами полицейских мигалок.

Я позвонил в дверь и передо мной немедленно, как будто сидел в засаде, явился чернокожий предупредительный сержант. Скажу точнее: непробиваемо и грозно предупредительный. Последовали естественные в такой ситуации протокольные вопросы. Кто я? Какое отношение имею к этому дому? Где именно я был со стольки-то и до стольки-то и может ли это кто-нибудь подтвердить?

– Итак, вы называете себя другом этой семейной пары, – медленно говорил, внимательно глядя мне в глаза, черный широколицый сфинкс. – Кого же именно другом вы были больше?

– Я вас не понимаю, сержант.

– Но сейчас поймете. Позвольте вас попросить подняться по этой лестнице.

– Посмотрите, – затем говорил блюститель, показывая на кровавые пятна на полу и на распахнутую толстую дверцу сейфа. – Соседи слышали выстрелы. Затем со скоростью пули отъехал серебристый нисан – машина, принадлежащая женщине, однако управлять ей, конечно, мог кто угодно. Способны ли вы дать этому всему какое-то объяснение? Или хотя бы предположить что-нибудь?

Я был обескуражен. К тому же и соображаю я всегда медленно, это не моя сильная сторона. Я попросил разрешения налить себе виски из бара (который был нараспашку – в точности, как и сейф). Сержант мне благосклонно кивнул и я, автоматически положив несколько кубиков льда в стакан из встроенного в бар холодильника, наполнил до краев его виски. Лед бился о стеклянные стенки и дребезжал – так у меня дрожала рука, и я ничего не мог с этим сделать.

– Как видите, этот сейф не взломан, а просто отперт, – вещал, между тем, сержант. – Как и входная дверь. Это, наряду с другими деталями, позволяет предположить, что работали, может, и не грабители. Кто-то из супругов позарился на общее достояние и убил другого. (Тело пока не найдено, но имеются основания так считать.) А затем пустился в бега… Так вот. Ваше мнение, сэр: кто именно?

– Я это точно знаю, – произнес я, наполовину опустошив стакан. – Пусть даже вы посчитаете меня пристрастным. Вам стоит обратить внимание на мои слова, которые я готов подтвердить даже и под присягой. Уверен: это Гарри убил Сесилию, спрятал куда-то труп, забрал деньги. Я очень хорошо слышал собственными ушами, как он грозился убить ее!

Сержант подробно записал мое показания в свой блокнот. Затем я имел честь беседовать еще и со следователем, который долго тряс мою руку, а потом взял подписку о невыезде.

Через полтора месяца (спустя 48 дней – для того, кому будет интересно знать точно) меня разбудил полуночный звонок в дверь. Я был раздражен и собирался рявкнуть по домофону, что вызову полицию, но, повинуясь какому-то непонятному импульсу, набросил халат и открыл.

Я отшатнулся и вздрогнул. Потому что я увидел на пороге моего коттеджа… Сесилию.

– Ты… жива?! – это было все, что я сумел выговорить.

И это было все – или, по крайней мере, так оно мне стало потом казаться – все, о чем я только и думал все 48 дней.

Вы знаете, как опасно произносить слова?

Едва ли вы это знаете.

Слишком уж сильна у людей привычка говорить не задумываясь. А ведь произнесение слов иногда способно предначертать судьбу.

Вот, я с убеждением говорил Гарри о Сесилии – там, в бассейне. Говорил только потому, что произнести такие слова властно требовали от меня обстоятельства. И что сделалось? Кем стала для меня женщина, о которой я почти что не думал, покуда мы с ней встречались. „Думал“ о ней, скорее, разве только мой пенис. Но вот потом… после того, как я увидел отблеск полицейских мигалок на стене дома Гарри – я думал только лишь о Сесилии, непрерывно, все эти 48 дней.

– Когда он вошел ко мне, я сразу же поняла, что он хочет меня убить, – говорила Сесси, сидя со мною рядом и прихлебывая мартини. – Ведь он возненавидел меня, ты знаешь. Но я не осуждаю его, потому что Гарри был весь охвачен страстью к тебе, мой Боб! Дикой. Испепеляющей… И он поступал естественно. Может быть, когда он поднимал револьвер – это был вообще единственный миг в нашей жизни, когда я относилась к Гарри серьезно. Препятствия на пути к обладанью предметом страсти следует устранять. Не так ли?

– Ты стала совсем другою, Сесилия. Ты прежде не говорила мне ни о чем подобном. Я слышал от тебя только щебет. Я даже и не подозревал, что ты способна на какое-либо суждение. Пусть верное или неверное, но…

– Убийство, милый. Оно меняет совершающего его, мой Боб! Пусть даже это убийство вынужденное, предпринятое в целях самозащиты. Меняет – и почти до неузнаваемости. А ты? Готов ли ты принять на свое ложе новую Сесси? Совсем другую, чем прежде? Не страшно ли тебе будет в постели с убийцей, Боб?

– Боже правый!

Не знаю, верю ли я в Него, но именно такой возглас сорвался тогда с моих уст. – Но что же именно произошло, Сесси?

– Ну… что? Мой благоверный поднимал револьвер и я понимала: выстрелит. Я знаю Гарри давно и вполне могу отличить, когда он выделывается, а когда… Мне стало настолько страшно, мой Боб, что я увидела все это словно в замедленном кино. И это дало мне время. Тихонько нащупала пальцами ноги шнур и выдернула его из розетки. Светильник над нашим ложем… ну, ты ведь помнишь. Затем я бросилась на пол, он выстрелил, пух полетел из подушек и опускался на мои плечи, когда я рванулась к его ногам. Я постаралась как можно сильнее ударить Гарри под коленки (он в это время все палил по кровати) и он упал. Одной рукой я схватила его за горло, другой нащупала подсвечник на туалетном столике, серебристый.