Армандо Салинас - За годом год

В селении трещали винтовки, словно по окнам хлестал холодный зимний дождь.

Семья Франсиско, остановясь передохнуть на пригорке у шоссе, оглянулась и посмотрела назад. Вдали поблескивали винтовки милисиано; марокканская конница пыталась обойти с флангов защитников Республики.

Там осталось их селение. В глубине дороги четко выступали его руины.

Подул ветерок. Дым пепелищ потянулся к западу, причудливо извиваясь в воздухе.

— Горят хлеба за рекой, — сказал Франсиско, и голос его, суровый и мрачный, дрогнул.

Но ветер донес не только дым, но и дыхание лета. Запах кустов хара и хлебов, соснового бора и пение птиц.

— Земля, жена! Наша земля! — с тоской сказал Франсиско. Он смотрел в поля. Высокие хлеба гнулись под тяжестью налитых золотистых колосьев. Они словно ждали рук косаря. Душа крестьянина разрывалась на части, тяжело падали слова:

— Только она и останется, когда вернемся. Земля, чтобы опять обрабатывать, чтобы снова построить дом.

Они стояли рядом, прижавшись друг к другу. Вся семья, точно крепко связанный сноп пшеницы. Глазами готовые вобрать в себя эту родную землю.

— А как же наши вещи? — повторяла мать.

В третий раз налетали самолеты. Они летели низко, чуть не задевая серым брюхом вершины олив. И снова грохот и страх. Длинная колонна беженцев прижималась к земле, словно полегшие посевы.

Матери бросались в кюветы, прикрывая своими телами детей. Самолеты поливали шоссе пулеметным огнем, а милисиано обстреливали их из винтовок. Повозки и грузовики, набитые беженцами, сотрясались, готовые вот-вот развалиться, но стоило самолетам улететь, как беженцы тут же снова пускались в путь. Убитые оставались на месте: трупы лишь оттаскивали к обочинам, чтобы на шоссе их не давили грузовики и повозки.

Вьючные животные кричали, словно люди, сметая все, что преграждало путь: мужчин, женщин, детей, повозки, других животных.

У рыжего мула с грязными боками было разворочено брюхо. Маленький мальчик, стоя перед ним на коленях, гладил его за ушами и пронзительно кричал:

— Папа! Папа! Смотри, у нашего Лусеро кишки лезут наружу!

Мужчина опустился на колени рядом с мальчуганом и вытер платком кровь на его руках.

— Будет у нас другой Лусеро, сынок, — сказал он, поднимаясь н усаживая себе на плечи ребенка.

Медленно, словно длинная гусеница, колонна беженцев вступила к вечеру в незнакомое селение.

— Не беспокойтесь, скоро прибудут грузовики и всех эвакуируют. Потерпите немного, — успокаивали беженцев местные жители.

Мужчины, милисиано и крестьяне отправились рыть окопы на окраине селения, а женщины и дети остались на площади дожидаться грузовиков.

— Увезти смогут только детей. Пришлют всего два грузовика, — объяснил собравшимся какой-то мужчина.

— И уезжать надо немедленно. Фашисты вот-вот нагрянут.

Времени на проводы не оставалось. Вдали уже слышалась канонада.

— Давайте! Скорей! Скорей! — крикнул офицер из дорожной полиции. — Марокканцы уже близко.

— На, дочка, возьми. Это адрес тети Ауреа, — говорила мать, царапая карандашом на клочке бумаги.

— Мы гоже скоро приедем, не беспокойтесь. Ну, вы уж большие, нельзя плакать, — добавил отец.

— Давайте, давайте, — торопил офицер.

Оба грузовика тронулись с места. Люди бежали за ними, размахивая руками, что-то крича.

Выехав за околицу, грузовики прибавили скорость, и провожающие замерли на месте, притихшие, подавленные…

Вдали ухали пушки.

Песчаные поля, окружающие Мадрид, погрузились в тишину. Республиканская армия, в течение трех лет защищавшая столицу, покидала позиции.

На мосту через Хараму, в Вильяверде, в Каса-де-Кампо, в Карабанчеле и Университетском городке не раздавалось больше ни единого выстрела.

Повисшие на колючей проволоке, распростертые на земле, которая уже наполовину приняла их, всюду валялись убитые как из одного, так и из другого лагеря.

Республиканские бойцы, лишившись оружия, чувствовали себя беззащитными. Они смотрели на траншей противника, где с винтовками на изготовку солдаты Франко молча дожидались наступления следующего дня.

Как и остальные товарищи из его части, капрал противотанковой артиллерии Энрике Гарсиа накинул шинель и побрел к кварталу Усера.

Вскоре показались первые баррикады, которые еще в начале войны воздвигли рабочие Мадрида. Город замер, погасив все огни. Патрули полковника Касадо с белыми нарукавными повязками Хунты Обороны прочесывали улицы и предместья города, разыскивая группы коммунистов, которые отказывались сдаваться.

— Предъявите документы, — приказал патруль.

Энрике и его товарищи порвали свои документы, как только покинули окопы. У них имелись лишь пропуска, которые им выдали в штабе бригады. Обыскав, их отпустили.

— Молодчики Касадо ловят коммунистов, — пояснил один из бойцов, когда патруль Хунты Обороны удалился.

В этой части предместья почти не оставалось целых домов. Артиллерийский обстрел и бомбы, сброшенные с «юнкерсов» и «савоев», перепахали весь квартал.

Дойдя до площади Аточа, Энрике с бойцом из его расчета направились по Пасео дель Прадо. Остальные пошли к Вальекскому мосту.

— Ты, кажется, холостой, Энрике?

— Да.

— А у меня жена и двое детей. Единственное утешение, что это кончилось, теперь хоть увижу их.

— У тебя прекрасные ребятишки. Я помню, ты показывал мне их фото.

— Да, отличные ребята.

— Тебя, Аугусто, по крайней мере хоть ждут дома.

— Сам не знаю, хорошо это или плохо. Как раз теперь и начнутся трудности.

— У всех они будут. Не надо забывать, что войну мы проиграли.

— Да, правда.

— И все же, как ни говори, а, наверное, это здорово приятно, когда тебя кто-то ждет.

— А ты куда пойдешь?

— Домой, к брату.

Они остановились, чтобы закурить по американской сигарете. Бульвар был безлюден. Лишь изредка на огромной скорости проносился автомобиль.

— Удирают, — пояснил приятелю Энрике.

При лунном свете можно было прочесть военные плакаты, наклеенные на фасады домов по левой стороне улицы.

— «Они не пройдут», — прочитал Энрике. — Да, грустно теперь читать такие плакаты.

— Мы не могли выиграть эту войну. Ничего не поделаешь.

— Да, им здорово помогали, нам меньше. Не удивительно, что они победили.

— Не знаю, — сказал Энрике. — Я совсем запутался. Порой думаю, надо было нам еще продержаться, ведь у нас оставалось десять провинций. Вот-вот разразится мировая война. По-моему, сторонники Касадо ошиблись.

— Считаешь, нам не поздоровится?

— По правде говоря, не знаю, но, что бы там ни случилось, мы должны смело смотреть вперед.

— Я тоже ничего не знаю. Говорят, тем, у кого руки не запачканы кровью, бояться нечего.

— Да, так говорят. Я сам ничего толком не знаю. Пока известно одно — шкуру с нас еще не спустили. А там видно будет. Нос вешать нечего.

Они подошли к главному входу в Ботанический сад. За решетчатой оградой ветер качал кроны деревьев.

— Недурная ночка.

— Да, недурная.

— Ну ладно, прощай. Коли ничего не случится плохого, увидимся. У тебя есть мой адрес? — спросил Аугусто.

— Да.

Оставшись один, Энрике принялся размышлять о своей дальнейшей судьбе, о том, что ждало его впереди. Быстро шагая, он думал о разговоре, который только что вел с Аугусто. «Многие теперь станут рассуждать так же. Все будут ожидать, что произойдет завтра. Одни со страхом, другие с радостью. А сегодня многие не смогут заснуть».

Ему стало жарко, и он расстегнул шинель. Посмотрел на небо: ночь стояла мирная, прекрасная.

— Завтра будет хороший день, вон как вызвездило, — непроизвольно пробормотал он.

Весь день он ни разу не вспомнил о брате. Но теперь решил пойти к Пабло и поговорить с ним и его женой Тересой. Он попросит у них свою всегдашнюю комнату, с окнами на улицу, из которых виден монастырский сад.

Пятиэтажный дом, где жил Пабло, стоял в самом конце улицы, напротив облупившейся стены монастыря. Ставни на окнах были плотно закрыты: все еще соблюдалась светомаскировка.

Когда Энрике подошел к подъезду, на монастырской колокольне пробило три часа ночи.

Он постучал в дверь молотком и, усталый, присев на ступеньки, стал ждать, когда откроют.

Через несколько минут дверь отворилась, на пороге показался мужчина. Он застегивал брюки. Голова у него была взъерошена.

— Что надо? Почему вы стучите так поздно? — спросил он.

— Простите, пожалуйста, — ответил Энрике, поднимаясь со ступенек.

— Вам что надо?

— Мой брат дома?

— А кто ваш брат? — поинтересовался привратник.

— Его зовут Пабло.

— Лейтенант уехал вчера.

Энрике достал портсигар и предложил: