Джойс Оутс - Блондинка. Том II

— Ах, что вы! Я ничуть не сержусь. Я так рада и благодарна, что мама теперь в безопасности!

Остаток дня Норма Джин провела в Лейквуде. Вопреки всему день получился удачный! Правда, она долго не решалась выложить матери главную новость. Ведь мать далеко не всегда готова выслушать от дочери самую радостную новость. Наверное, потому, что сама была матерью, вынашивала дочь, ухаживала за ней. Однако теперь это Норма Джин ухаживала за Глэдис, которая выглядела такой слабой и хрупкой, так неуверенно двигалась и, подозрительно щурясь, поглядывала на Норму Джин, словно не узнавала, не понимала, кто она такая. И несколько раз заметила встревоженно, но без упрека в голосе:

— До чего же у тебя белые волосы! Неужели ты тоже такая же старая, как я?

Норма Джин помогла матери искупаться, сама помыла ей свалявшиеся, точно войлок, волосы, а потом осторожно и аккуратно расчесала их. И разговаривала с Глэдис шутливо, как с маленьким ребенком, и весело напевала.

— Все так беспокоились о тебе, мамочка. Ты ведь больше не убежишь, нет?

Оказалось, что ранним утром, еще на рассвете, Глэдис каким-то образом умудрилась отпереть не одну, а несколько дверей (или же они не были как следует заперты вопреки дружным уверениям персонала) и, никем не замеченная, перебежала лужайку перед домом и оказалась за воротами. И вот, выйдя на улицу, она прошла две с половиной мили, опять же никем не замеченная, до церкви Святой Елизаветы. Где и была обнаружена на следующее утро несколькими ревностными прихожанами, явившимися к семичасовой мессе. На ней было простое хлопковое бежевое платье без пояса с плохо подшитым подолом, нижнее белье отсутствовало. И еще, когда она выходила из клиники, на ней были вельветовые шлепанцы, но, очевидно, она потеряла их по дороге. И костлявые ноги были сплошь покрыты ссадинами и шрамами. Норма Джин бережно и нежно обмыла матери ноги, смазала йодом царапины.

— А куда ты шла, а, мам? Могла бы и меня попросить отвести, если тебе туда захотелось. В ту же церковь, к примеру.

Глэдис пожала плечами:

— Я знала, куда иду.

— Но ты могла пострадать. Попасть под машину… или заблудиться.

— Еще ни разу в жизни не заблудилась. Я знала, куда иду.

— Но куда же, куда?

— Домой.

Слово так и повисло в воздухе. Странное и замечательное, словно мигающее неоном насекомое из рекламы. Потрясенная, Норма Джин не знала, что и сказать. И увидела, что Глэдис улыбается. Женщина, у которой есть своя тайна. Давным-давно, в другой жизни, она была поэтессой. Она была красивой молодой женщиной, умевшей привлекать внимание мужчин, в том числе и такого могущественного голливудского магната, как отец Нормы Джин. До приезда Нормы Джин в клинику Глэдис успели дать «успокоительную таблетку». И теперь она не выказывала сколько-либо заметного волнения или смущения тем, что вызвала такой переполох. Проспала всю ночь на жесткой деревянной скамье, описалась, намочила одежду, но и это ее ничуть не смущало. Она — ребенок. Жестокий непослушный ребенок. Она заняла место Нормы Джин.

Некогда прекрасные глаза Глэдис стали какими-то мутными, утратили блеск и походили на скучную морскую гальку; кожа обвисла, приобрела зеленоватый оттенок. И тем не менее она, несмотря на то что проблуждала всю ночь босая, не выглядела, на взгляд Нормы Джин, постаревшей. Будто ее околдовали еще много лет назад; другие женщины вокруг старились, а Глэдис — нет. Норма Джин заметила с легким упреком:

— Знаешь, мама, ты можешь поехать ко мне домой в любое время, как только захочешь. Помни это.

Пауза. Глэдис чихнула и вытерла нос. Норма Джин уже приготовилась услышать ее громкий издевательский смех. Домой? К тебе? Это куда еще? Норма Джин добавила:

— Ты совсем еще не старая. Ты не должна называть себе старой. Тебе всего-то пятьдесят три. — И после паузы нерешительно спросила: — Тебе хотелось бы стать бабушкой?

Вот оно! Слово вылетело. Бабушка!

Глэдис зевнула. Широко и сладко распахнутый рот походил на кратер. Норма Джин была разочарована. Стоит ли повторять вопрос?

Она помогла матери улечься в постель. И та лежала там в чистой хлопковой рубашке среди чистых хлопковых простыней. От самой Глэдис уже больше не пахло кисловатой мочой, но отголоски этого печального запаха, слабые, как эхо, продолжали витать в комнате, в частной палате Глэдис, за которую «мисс Бейкер» выкладывала ежемесячно кругленькую сумму. Комната была небольшая, размером с вместительный чулан, с единственным окошком, выходящим на парковку. У кровати тумбочка, на ней лампа, одно виниловое кресло, узкая больничная койка. Было здесь и некое подобие бюро из алюминиевых планок, на нем среди туалетных принадлежностей и одежды лежали стопки книг, подарки от Нормы Джин, накопившиеся за все эти годы. По большей части то были поэтические сборники, красивые, изящно изданные книжки. И еще они казались совсем новенькими, словно их редко открывали. Уютно устроившаяся в постели Глэдис, похоже, собиралась погрузиться в сон. Ее каштановые с металлическим отливом волосы высохли и змеились по подушке отдельными прядями. Веки закрылись, уголки бескровных губ безвольно отвисли. И Норма Джин с болью заметила, что руки матери с набухшими венами (руки Нелл), некогда такие выразительные и подвижные, словно являющиеся отражением всех внутренних бурных ее переживаний, лежат теперь вяло и безжизненно. Норма Джин взяла эти руки в свои.

— О, мама! До чего ж у тебя холодные пальцы. Давай-ка я их согрею.

Но пальцы Глэдис сопротивлялись, они не хотели согреваться. И вот уже саму Норму Джин пробрал озноб.

Она пыталась объяснить, почему на этот раз не привезла никакого подарка Глэдис. Почему бы им завтра не пойти вместе в город? Она бы отвела Глэдис в парикмахерскую, а потом они нашли бы уютное местечко, где можно посидеть за чаем вместо ленча. Она пыталась объяснить, почему не может истратить на Глэдис больше:

— У меня в кошельке всего восемнадцать долларов! Все это случилось так неожиданно. По контракту мне платят полторы тысячи в неделю, но столько расходов!..

Это было правдой, зачастую Норма Джин была вынуждена даже занимать деньги. Перехватывала то пятьдесят долларов, то сотню, то две у знакомых или друзей знакомых. Находилось немало мужчин, жаждавших одолжить Мэрилин Монро гораздо более крупные суммы. И, заметьте, без всяких там процентов. Ей также дарили драгоценности. Но Норма Джин не слишком любила носить драгоценности. При этом Касс Чаплин и Эдди Дж., практичные молодые люди, не обижались и ни чуточки не возражали. Им, собирающимся стать отцами, следовало подумать о будущем, а, как известно, думать о будущем — это прежде всего означало думать о деньгах. Знаменитые и богатые отцы лишили их наследства, так что казалось вполне логичным и справедливым, что другие пожилые мужчины, тоже в своем роде отцы, просто обязаны их как-то поддерживать. Они всячески пытались убедить Норму Джин, что и к ней это тоже относится. Ее тоже обманули, лишили наследства. Было решено, что неразлучная троица на время беременности Нормы Джин переедет в Голливуд-Хиллз. Если не удастся найти приличный дом, где можно поселиться бесплатно, тогда нужно копить деньги на аренду. Было решено также, что каждый из них застрахует себя на 100 000 долларов, — а может, даже и на все 200 000 — и назовет в качестве правопреемников остальных двоих.

— Так, на всякий случай. Не помешает. Тем более что должен родиться ребенок. И разумеется, мы не можем допустить, чтобы что-то случилось с нашим Близнецом!

Норма Джин терялась и не знала, как ответить на все эти предложения. Застраховаться самой? Эта перспектива страшила ее. Ибо напоминала, что пробьет ее час — и она тоже умрет.

Она умрет. Она, но не «Мэрилин». Та останется на экранах и снимках. Повсюду, везде.

Внезапно Глэдис широко распахнула глаза, попыталась сфокусировать взгляд. У Нормы Джин возникло тревожное ощущение, что подобная реакция вызвана отнюдь не ее словами, а чем-то другим. Глэдис встревоженно спросила:

— Какой теперь год? В какое время мы путешествовали?

Норма Джин ласково заметила:

— Сейчас май 1953-го, мама. А я — Норма Джин. Я здесь, рядом, буду заботиться о тебе.

Глэдис, подозрительно щурясь, смотрела на нее.

— Но волосы у тебя такие белые.

И с этими словами Глэдис закрыла глаза. Перебирая безжизненные и словно бескостные пальцы матери, Норма Джин пыталась сообразить, как же выложить матери главную свою новость, не огорчив ее при этом. Ребенок. Вот уже почти шесть недель срока. Ты ведь за меня рада, правда? И в то же время ей почему-то казалось, что Глэдис уже знает. Вот почему отвечает так уклончиво, притворяется, что ей смертельно хочется спать.

Норма Джин осторожно заметила: