Кармен Посадас - Прекрасная Отеро

И я рассказала мадам Вальмон, как в том колледже для девочек, куда меня отправили, я стала жертвой всяческих унижений со стороны хозяек – неких Пепиты и Хуаниты, заставлявших меня работать на них, как служанку. Рассказывая, я сильно – по-андалусски (как считали французы) – жестикулировала, чтобы придать истории больше драматизма, и заметила, как перья на шляпе мадам понимающе закивали. Было несложно поверить в то, что я была помещена в колледж-интернат для девочек, где мне пришлось сносить издевательства и унижения: физические наказания были привычным делом в школах девятнадцатого и даже двадцатого века – мне это прекрасно известно, хотя у меня никогда не было детей.

«Я была так несчастна, что не раз подумывала о смерти. Я долго ломала голову, каким образом мне покончить с собой. Внезапно мне пришла в голову идея: я слышала, что спички ядовиты, и поэтому собрала их столько, сколько смогла, растворила их в стакане воды и выпила эту жидкость. Но такого количества оказалось, конечно же, недостаточно. Все ограничилось несварением желудка, и моя попытка самоубийства прошла незамеченной».

И вот настал звездный час для моих фантазий – момент, когда я должна была рассказать, как началась моя артистическая карьера (в своих мемуарах я всегда придерживалась принципа, чтобы в вымысле присутствовала как доля драматизма, так и романтики).

Думаю, на мадам Вальмон произвел впечатление романтичный и трогательный рассказ о моей первой любви – большой любви, приведшей меня к первому профессиональному успеху.

Я начала свой рассказ с того, что через несколько месяцев одна из подруг по интернату, увидев мои страдания, пожалела меня. Ее звали Пакита (замечу, что все имена, выбранные мной для персонажей мемуаров, звучат très espagnol[3] и в то же время легко произносимы для французов: Пакита, Пепита, Хуанита и т. п.). Наконец-то, как сказала я мадам Вальмон, с Пакитой «в мою мрачную жизнь проник луч солнца». Она была любимицей Пепиты и Хуаниты, и ей поручали закрывать вечером дверь на улицу. «Боюсь, ты заболеешь, работая целыми днями и выходя лишь раз в неделю, и то на мессу, – сказала мне однажды верная подруга, – пойди погуляй часок, а когда вернешься, я буду ждать тебя». Сначала меня испугало ее предложение, но через несколько недель Пакита с таинственным видом вручила мне записку. Это было первое любовное письмо, адресованное мне, и мое сердце сильно билось, когда я читала его.

Во время редких прогулок меня заметил красивый молодой человек по имени Пако Колль. После долгих сомнений и страхов я все же решилась и по совету Пакиты пошла в тот вечер на встречу с Пако.

Мадам Вальмон пришла в восторг, услышав историю о том, как каждый вечер я выходила к Пако, а он стоял по другую сторону решетчатой ограды и говорил мне: «Какая ты красивая, Нина! Потанцуй немного для меня!» Вальмон улыбнулась, а я пояснила: «Танец был моей великой страстью, настоящей манией. Я танцевала с самого детства, аккомпанируя себе кастаньетами. Никто не учил этому: для меня танцевать было так же естественно, как для птиц – петь. Поэтому в одну из наших тайных встреч попросила Пако сводить меня в танцевальный зал: я много о нем слышала и мечтала попасть туда. Хозяин заведения, оказавшегося на самом деле обычной таверной, взял меня на работу танцовщицей за две песеты. Это был большой успех, потому что остальные девушки получали по одной. Я была счастлива до тех пор, пока тайна не раскрылась».

Было бы очень утомительно перечислять все выдумки, которые Белла Отеро доверительно поведала мадам Вальмон, описывая в романтическом свете этот период ее жизни – от первого выступления в галисийской таверне до первых скромных успехов во Франции. Читая мемуары, продиктованные Клод Вальмон, а также другие биографические труды, где излагались якобы достоверные истории, рассказанные Отеро, удивляешься, с какой ловкостью ей удается выдавать ложь за правду. Ни один эпизод в ее мемуарах не кажется слишком фантастическим, и в то же время они преисполнены драматизма. Несомненно, Каролина использовала случаи, описанные в газетной хронике, добавляя к ним некоторые детали, вызывавшие сочувствие или просто подчеркивавшие ее испанский темперамент. Каролина Отеро неизменно выделяла, что в ее жилах течет испанская кровь: для нее «андалусский темперамент» был таким неотъемлемым украшением, что в последние годы жизни (почти полностью забыв родной язык), она даже говорила по-французски с сильнейшим испанским акцентом. В мемуарах, продиктованных ею Клод Вальмон, часто встречаются фразы типа «моя цыганская кровь бурлила в венах» или намеки на «неукротимый андалусский характер»: эти детали были необходимы для создания интересного – très andalousè[4] – образа, весьма модного в пору молодости Каролины Отеро.

Необходимо сказать, что с середины XIX века благодаря писателям-романтикам, путешествовавшим по Пиренейскому полуострову, а тем более под впечатлением поставленной в 1875 году оперы Бизе «Кармен» у французов сложилось представление об Испании как о стране гитар, тореадоров, цыганок и крови. Судьба работницы табачной фабрики, презирающей любовников и погибающей из-за своей страсти, казалась в Париже конца века, делавшем ставку на современность, олицетворением чего-то уходящего, прекрасно-романтического, фольклорного и одновременно трагического, Кармен являла собой пример атавизма в мире, с головокружительной быстротой мчащемся навстречу XX веку и прогрессу. Это магическое слово «прогресс» звучало тогда повсюду, и именно оно создавало дух «бель эпок».

Так что вполне понятно, почему Отеро в угоду вкусам того времени решила скрыть свое галисийское происхождение (вряд ли бы ей удалось покорить публику своими грустными муньейрами[5]) и придумала себе биографию, отвечающую представлениям о характере «настоящей» испанки. О причине изменения настоящего имени «Агустина» на «Каролина» мы скажем позже, а сейчас поразмышляем о характере и психологических аспектах мистификаций, созданных Беллой Отеро.

Читая мемуары Каролины, понимаешь, что она лгала скорее не из тщеславия или желания придать своему образу романтический ореол, а из практических соображений. Для нее было важнее всего выглядеть перед публикой как можно очаровательнее, и, если создание мифа требовало любви и слез, Белла не скупилась на краски. Публике нужен колорит Бизе? Пожалуйста. Однако Каролина в отличие от других «горизонталей», как образно называли в то время куртизанок и как отмечает Хоакин Бельда в приведенном мной отрывке, не приписывала себе знатного происхождения и не придумывала генеалогического древа с графскими или герцогскими корнями. В то же время Белла избегает и другого распространенного в ту эпоху приема: создавать в расчете на сострадание образ наивной девушки, обманутой миром и его соблазнами. Напротив: прекрасно понимая, что ее репутация в обществе далеко не безупречна, Каролина не пыталась приукрасить свое детство, а предпочла представить начало жизненного пути весьма авантюрным и довольно аморальным, что вполне соответствовало ее характеру. Читая ее мемуары (и зная, что все это вымысел), чувствуешь, что их автор – женщина здравомыслящая, заботящаяся о том, чтобы создаваемый ею образ выглядел как можно правдоподобнее, потому не скрывает не очень приличные для «сеньориты» поступки. Приведем одно из «приключений» не самого благопристойного характера, придуманных Каролиной Отеро для описания начала ее авантюрной биографии.

Рассказывая о периоде жизни с момента поступления в интернат до первого профессионального успеха, Белла придумывает следующую гадкую историю (эти сведения также взяты из мемуаров, продиктованных мадам Вальмон). Согласно «исповеди» Каролины, когда стало известно о ее отлучках из колледжа, Хуанита с Пепитой запретили ей выходить из кухни. Тогда Агустина решила отомстить этим старым девам и положила в горшок с готовящейся едой огромную живую крысу. Потом она пожалела об этом и попыталась вытащить крысу из горшка, но «та уже превратилась в месиво из кусков мяса, шерсти, зубов и прочей мерзости». Тогда – совершенно в романтическом стиле – у Агустины случился приступ истерии, она стала плакать и кричать как безумная. Все закончилось болезнью, и местный врач, увидев отвращение девушки к колледжу и сеньоритам-хозяйкам, предложил взять ее к себе домой, пока не поправится. Агустина была очень благодарна своему спасителю, но через несколько идиллических дней, проведенных с ним и его семьей, стала скучать по Пако – своей «первой и самой большой любви». Вскоре она сбежала с ним, даже не попрощавшись со своим благодетелем, и юные любовники (Каролине едва исполнилось двенадцать лет) отправились в Португалию.

Оказавшись в Лиссабоне, Каролина обнаружила, что беременна, но решила пока не говорить об этом Пако, Влюбленные были счастливы до тех пор, пока полиция не нашла их и не возвратила Каролину, как несовершеннолетнюю, к матери. Пако Колль тем временем сбежал в Барселону. Возвращение Нины (так называли ее родители) в Вальгу – еще один грустный эпизод. Карменсита, мать Каролины, по-прежнему была жестока в обращении с дочерью. Когда Агустина призналась матери, что беременна, та ударила ее по лицу и стала всячески оскорблять. На следующий день, без сантима в кармане, Нина сбежала из дому. Однако отправилась вовсе не в Барселону, что было бы вполне логично – ведь там она могла встретиться с возлюбленным, а в Лиссабон, в ту же гостиницу, где они жили с Пако. Каролина объясняет свой поступок так: «Я подумала, что смогу найти приют в гостинице, где мы раньше жили с Пако, потому что ее управляющий был очень милым человеком. Там меня знали и, конечно же, хорошо бы приняли, думая, что возлюбленный скоро за мной приедет. В остальном я решила положиться на судьбу».