Ирина Крицкая - У женщин грехов не бывает!

Я начала сама с собой ругаться: «Да! Я убежала зимой из дома! Потрахаться с Лерой! И что?». «Ира, но тебе ведь объяснили: сначала посинели пальцы, потом вся ступня онемела, а когда бабку пригнали в областную больницу, было уже поздно».

– Чай или кофе? – спросила стюардесса.

– Чай, – я ответила.

Она прошла, и я опять свинтила пробку. Истерила по-тихонькому, мои загоны были похожи на разборки в учительской. Ребенок, нахальная рыжая девочка, огрызалась с консервативной жесткой директрисой. Девчонка визжала: «При чем тут бабка? У нее своя была жизнь – у меня своя». Директриса хватала за горло: «Ты, может быть, желаешь, чтобы и твои дети всю жизнь тебя спрашивали, где отец? И что ты им ответишь? Ушел, потому что ты очень хотела потрахаться с Лерой?». «Да! Хотела!» – тупила девчонка. Директриса душила: «ОК, ты хочешь трахаться с Лерой? Но почему же тебя так пугает какой-то несчастный таможенный штампик?».

Тепло от коньяка опустилось вниз, я согрелась и опять услышала Лерочкин запах. Я его еще помнила тогда, в самолете. Я уже искала его и облизывала губы. Если бы мне сказали тогда: «Зайка, сигани с парашютом, не парься за штампы, – я бы и сиганула. И меня испугало, вот это мое стремление необузданное испугало. Консервативная холодная тварь, живущая во мне, совсем затюкала глупую рыжую Ирочку.

И тогда я замирила. Сама с собой договорилась. Еще разочек открутила пробку, сощурилась в иллюминатор на облака и пьяненько так, беспардонно, попросила: «Господи! Не пускай меня к этому человеку. Если самолет упадет – я не обижусь. Я хочу Леру. Но Ты не пускай». Свет резал мои пьяные глаза, я добавила еще глоток и начала наглеть: «Господи! А если пустишь? Значит… можно?».

Стюардесса подвезла тележку с обедами.

– Ягненок или курица? – она спросила.

Я вздрогнула, не сразу поняла, о чем это она. Мне с моими нервами везде мерещились тайные знаки.

– Ягненок, ягненок, – Анечка сказала, она знала, что я люблю.

Эти сомнения довели меня до трясучки. Когда мы сидели в «Раджане», ждали ключи от номера, у меня начал дергаться глаз. Я обалдела, у меня никогда не было никаких нервных тиков. Я рукой так облокотилась, висок прикрыла ладонью, чтобы не видно было, как я моргаю.

Все бесило меня. Чай принесли зеленый – просила черный. Фонтан журчал под боком – бесил. Понтовый фонтан, с большим страшным сфинксом. Вода лилась из пасти – бесила, и бронзовые люстры – раздражали, и заковыристый орнамент мраморного пола рябил. Куда я попала? Это не мои декорации. Зря я сюда приехала, я это уже поняла. Не нужно было ехать к Лерочке в объезд, если сильно хочешь – надо гнать по прямой.

Рядом курила брюнетка с красными рожками – бесила еще как. Брюнетка-вамп, черные ногти, черная помада и красные рога. Она кого-то увидела на входе и быстро стерла помаду, отдала мне свои рога и побежала. Мужчина, лет сорока, какой-то викинг, поймал ее на руки и оторвал эту бомбу от земли.

Мне стало противно, я пошла искать туалет. Служащий протирал пол. Я поскользнулась:

– Едтрит твое налево! – говорю.

– Туалет? – Он понял, показал направление.

Все, осталось купить местную симку и позвонить Лерочке. Карты я нашла там же, в стеклянном сувенирном магазинчике. Там, где на полках мерзко блестели золотые верблюды, пирамиды, фараоны и всякая египетская ерунда. Где-то рядом, в соседней комнате, курили кальян, и в магазинчик пробивался фруктовый запах. В углу топтались блондиночки.

– Мы просто посмотреть.

У кассы работал молодой араб в длинном мятом хитоне. Живот его выпирал под тонкой тканью, черная шерсть торчала небрежно из глубокого выреза. Я отдала ему свой телефон.

– Мне нужно позвонить в Россию и в Израиль, – говорю.

Араб активировал карту и заодно ощупывал меня своими липкими глазами.

– Вот так вот звоним в Россию… – Он приподнял брови. – Кто у вас в России? Муж?

– Муж, муж… – Я за пальцами смотрела, запоминала код.

– Вот так звоним в Израиль… – он замяукал вкрадчиво. – А в Израиле у вас..?

Мне вдруг очень захотелось с ним поругаться, борзануть где-нибудь на ровном месте.

– …и что?! – я выдвинула челюсть.

– Ничего… Леди очень красивая. Сейчас вы не в России. И не в Израиле. Нужно отдыхать. У нас очень хорошие дискотеки. Мяу…

Блондиночки крутили в руках гипсовую Нефертити, сомневались – Нефертити она или не Нефертити.

– Глобализация, твою мать… – они шептались.

– Ага! У людей уже любовники в Израиле, а мы с тобой в Египет первый раз… И то нахаляву.

Я уперлась в стеклянные двери, не открывались, их почему-то заклинило.

– Кому первому будете звонить? – хохотнул арабчонок.

Лерочке, Лерочке я бежала звонить. Думала, сейчас забегу в номер и сразу наберу, пока никто не мешает. Но я пошла в душ. Стала под теплую воду. Потом завернулась в полотенце и набрала мужа.

«Долетела, – сказала, – все нормально». Он опять повторил: «Послушай меня, хочу предупредить на всякий случай. Не вздумай никуда выезжать из отеля. В Каире стреляют, это может запросто перекинуться на границу. Ты меня поняла?». «Поняла, поняла», – я мотала рукой, как будто меня за палец укусила оса. Он уже сказал «все, пока», и «целую» сказал, и вдруг спросил: «Да, кстати… В каком городе ты тогда останавливалась после Иерусалима?». Я брякнула что-то, Ашкелон вроде назвала, не помню. Голова моя совсем не работала. «К чему он это спросил?» – я подумала. А надо было еще разочек подумать. Он спросил про город, потому что уже нашел Леру в моем компе и увидел все его исходящие данные, фото и город увидел – Ашдод.

Я вышла на балкон, весь усыпанный белыми цветочками. И там еще похлопала глазами минуты три. В темноте у моря качались фонари. Где-то внизу шумел водопад. На вывеске гриль-бара крутился синий краб. И вода, безусловно, мерцала в голубых бассейнах. Там купалась девушка, прямо в платье и в босоножках. Поплескалась и села на бортик обтекать.

– Хорошооооооо! – ногами болтала. – Мамааааа! Как же хорошоооооо! Не работать-тооооооооо…

Я набрала Леру. Рингтон услышала. «А белый лебедь на пруду… ду-ду-ду-ду, ду-ду-ду-ду…». Я соскучилась. Только когда эту жуткую песню услышала, поняла, как сильно соскучилась.

«Как я тебя жду, маленькая… Если бы ты знала, как я тебя жду», – он говорил. А я ему мурчала всю эту ерунду про штамп, про паспорт, про границу, про мужа… Мямлила, а голос у меня был кошачий – такой, как обычно, когда я начинала его соблазнять. Несла пургу, а сама крутила задом, почти затанцевала там, на балконе, когда Леру услышала.

«Девочка моя… ты не представляешь… два дня стоит, ждет тебя… писечка моя сладкая… тебя ждет…» – он в трубку дышал. «Маленькая… рыженькая…» – в паузах мне пел, а я живот свой гладила, сама не замечала, что живот глажу, когда рассказываю ему про таможню. Он не понял, я знаю, он за хуй держался и мне нашептывал: «Девочка любимая моя… я тебя так жду… ты все сможешь, если захочешь».

Я наконец сказала: «Лера, не могу», – и у него упало все. Голос стал сразу холодным и жестким. Он ответил мне глухо, невкусно: «Значит, не судьба».

Я легла на постель. Умирать. Да, сейчас смешно, но тогда я точно умирала в розовой кровати, похожей на торт. С лебедями!

А как мне жить без Леры? Без страсти, как мне жить? Без Леры я буду некрасивая. Без Леры я буду злая, я буду много пить и огрызаться. Без Леры я превращусь в гундящее бревно – в такое, как сейчас. Тогда уже я это знала точно и в истерике дрыгала ногами.

Какая к черту «несудьба»?! Это смерть! Смерть моя пришла! Я ее увидела. Я себя сразу увидела, такую, как сейчас, уставшую, с потухшими глазами, с полинявшей рожей, сонную, глухую, тяжелую, в темноте, в тишине, зажатую в комок, на этом вот диване… И берег свой увидела, зимний берег свой, и пойму, занесенную снегом, и сухие палки от камышей, и мост, и белый лед, и снежную пустоту, уходящую к лесу, и огонь в камине… И бутылку вот эту увидела…

Это жуть – себя такой увидеть, когда ты только что из душа, красивая и легкая, и так неслась, и чуть не вмазалась на перекрестке… А в чемодане есть два новых платья для Лерочки… он еще не видел… ему понравится…

Я ревела, а Лера лежал и слушал, как урчит у него в животе. Ждал слишком сильно – не ел весь день. Руки сложил на груди, и на лице его медленно таяла улыбка, с которой он слушал мое щебетание.

У его младшего в спальне раздавались автоматные очереди. У старшего застонала девушка. У жены в телевизоре шла триста сорок пятая серия. У Леры футбол. Глаза начали автоматически бегать за игроками. Он взял сигарету, но покурить не получалось. Лерочка начал икать. Икал на каждой затяжке. Думал, пройдет – не проходило. Пришлось вставать, идти за водой. На кухне он согнулся пополам, как мама научила, свесил живот, вытянул шею и пил маленькими быстрыми глотками. Помогло. Старый способ, всегда помогает.

Я открыла глаза и увидела Анечку с носильщиком. Они стояли и смотрели на мои конвульсии. Анечка грызла ноготь, араб ждал чаевые, я сморкалась в новое белье.