Татьяна Соломатина - Мой одесский язык

Я очень любила возвращаться из института домой пешком. Иногда от Академика Павлова, по спуску Короленко. Иногда по Пастера – прямо к Горсаду. И всегда заходила сперва в Центральную театральную кассу – если не купить билеты, то высмотреть чего-нибудь интересного на афишах. И затем обязательно в «Медкнигу» – я вообще любила, люблю и наверняка всегда уже буду любить книжные магазины.

«Медкнига»… Рядом – ювелирка и сувениры. Были. А что там теперь, я не могу рассмотреть со стула. Кафе? Ресторан? Не пристало писателю вертеться, как уж на сковородке. Даже если он воображает себя говорящей тюлькой. Тюльку в Одессе в одиночку не жарят, только в виде битков. Начистят полную миску, яйцо туда, чуть муки, чуть соли – и на раскалённую сковородку. И почему битки? Скорее котлеты. Но в Одессе – битки. Боже, у меня в мини-баре малосольная тюлька, а на столе – красавцы микадо и тёплая ещё картошка в фольге, в полотенце и в кастрюле. Но я-то тут – на стуле, на Дерибасовской!

Сильно не повертишься – люди на тебя пришли. Обязана иметь успех. Вертеться поезд уже ушёл. Но я-то и так знаю, что позади Садовая, и аптека Гаевского на углу, а чуть правее моего затылка – Воронцов. Генерал-губернатор Новороссийского края. Стоит себе в сквере весь такой из себя бронзовый на пьедестале из крымского диорита и в ус не дует. Имеет право – его Город.

А я тут – на стуле, на Дерибасовской.

Ещё позади стула – скверик, где раньше пенсионеры сражались в шахматы, да так сражались, что и до тычков и хватаний за грудки доходило. И до выяснений, кто тут посетитель одесского цирка – точно. Сама не раз наблюдала, когда с папой гуляли на качелях-каруселях перед походом в, простите, именно цирк. Он там, чуть ближе к Новому рынку.

Они, шахматисты, тут снова есть, как раньше были. Раньше – до Преображенского собора. Который до предыдущих шахматистов-террористов. Сперва там, где сейчас обратно собор, была деревянная церковь Святителя Николая – того самого, что за тех, кто в море. А затем уже на её месте – Спасо-Преображенский.

Строили один только главный храм – того, что раньше – с 1774 года по 1808-й. Двадцать пятого мая освятили, и только после этого деревянную церковь разобрали. До 1837-го колокольню строили. Главный колокол, отлитый, между прочим, из двадцати восьми трофейных турецких пушек, весил, на минуточку, тысяча сто пятьдесят девять пудов. Как наконец построили – ба! – уже ремонтировать и реконструировать надо. Так до самого 1900 года и старались. Но зато уж расстарались на славу к новому, двадцатому, веку. И сам собор расширили на четыре метра по периметру, заменили купол, крест, установили современные системы отопления, освещения. Перекрестились и… в 1936 году по приказу советской власти и лично Ворошилова уничтожили. И если бы те самые вездесущие благодарные евреи вовремя не прознали, то взлетели бы вместе со Спасо-Преображенским на воздух и кости досточтимого графа Воронцова, губернатора-созидателя самого процветающего края России. Но евреи прознали вовремя. Выкрали и перезахоронили. Вот вам ирония судьбы, похлеще любых Вайсбейнов с Багратионами: православный дворянин русский граф Воронцов покоится нынче на еврейском кладбище на Слободке. А вы говорите…

А я на стуле, на Дерибасовской. Пока молчу.

Справа от меня «Пассаж», где хожено-перехожено.

Иногда мы отправлялись с мамой по магазинам. Выходили из тройного проходного двора на Чкалова и начинали идти по Советской Армии, заходя в канцелярские, игрушечные, обувные и посудные. Непременно – в «Пассаж». С Советской Армии. Той, что снова опять Преображенская. А выходили уже на Дерибасовской. Потом в Дом книги, где купить мне учебников, нот и открыток на втором этаже. Непременно заглядывали в «Рубин» – полюбоваться на бриллианты. Просто – полюбоваться. В «Золотой ключик» – купить много-много конфет, чтобы вечером с чаем. И в овощной. Там, где нынче ресторан «Стейк-хаус», был отменный, самый лучший в городе овощной. Под Новый год – всегда мандарины, апельсины и бананы. Потому под Новый год мы ходили в овощной на Дерибасовской всей семьёй, чтобы стоять сразу во всех очередях. А с мамой и не под Новый год мы после «Золотого ключика» гуляли дальше – сворачивали направо на Ленина, чтобы зайти в «Океан» купить хека. Его продавщицы нарезали электроножом – он был насмерть замороженный, но мне нравился. Он был красиво массово охлаждён до окаменелости в своих пластах. Братская мерзлота Хека Серебристого. Красивый псевдоним, куда там Хине Члек[17]. Аналитическая статья периода конца семидесятых двадцатого: «Акация цветёт – скумбрия идёт! или К особенностям миграции кефали из шаланд в небытие», автор Хек Серебристый. Не было такой статьи, не было. Шучу. Никто, что правда, не мог понять, где делась в Одессе рыба, кроме хека, но статьи не было. Статьи были про то, что труженики рыболовецкого совхоза «Вперёд ногами в светлое будущее!» сдали государству сто тысяч миллионов тонн скумбрии. И, значит, где-то в государстве эта скумбрия, а равно и камбала, и кефаль, и вся остальная рыба – есть. Какой-нибудь Георгий её жарит. А одесский Жора жарит серебристый хек.

– Что я сделаю с того серебристого хера?! Поедь уже, как все нормальные люди, на Тилигул, налови судака. Мне ещё нужна щука, но где я возьму ту щуку?! Поедь уже, как все нормальные люди, которые не могут нормально наловить, в рыбхоз и купи там слева щуку и толстолобика. Твоему внуку завтра шестнадцать, Поц Моисеевич. Я что, на стол хер серебристый вместо гефилте фиш поставлю?! И подними уже свои тухлые яйца со скамейки и пойди на Привоз, купи мне свежие!

На каких кладбищах каких стран покоитесь вы, старухи с Воровского, которая Малая Арнаутская? Уже и ваш древний двор отделён от нашего просто старого двора стальной решёткой…

После «Океана» мы с мамой заходили в «Детский мир» и ещё в пару незначительных магазинчиков. Добирались до Чкалова и поднимались к своему проспекту Мира. А иногда наоборот: выходили с проспекта Мира и шли не по Советской Армии, а по Ленина – Дерибасовской – Советской Армии – Чкалова. Я очень любила эти походы, и простой горшок для цветов, дурацкие голубые туфли «в дырочку», которые я страшно захотела купить – совершенно иррациональный импульс! – но так ни разу и не надела, – доставляли мне куда больше удовольствия, чем сейчас покупка брендовых сапог стоимостью в чугунный мост. Наверное, всё-таки старею? Да нет! Я страшно, страшно хочу тюльки, варёной картошки и розовых помидоров микадо.

Просто они – в полулюксе «Лондонской», а я здесь – на стуле, на Дерибасовской. И уже не молчу.

Позади меня мой родной город, и впереди меня мой родной город.

Я сижу на стуле, на Дерибасовской, и Лала Алескерова беседует со мной обо всём на свете.

Потом от этого останется лишь пара газетных строк:

«Сегодня в Одессе, на Дерибасовской, был заключительный третий день книжной ярмарки «Зелёная волна». По-прежнему многолюдно было у прилавков: кто-то уже побывал здесь в предыдущие дни, а кто-то пришёл в первый раз и уже звонит по мобильнику друзьям, чтобы приходили тоже. Продолжались викторины для юных любителей книги, никто из которых не остался без скромных, но от этого не менее ценных для ребят призов. Прошла встреча читателей с известной российской писательницей Татьяной Соломатиной. Здесь же были представлены её книги: «Акушер-Ха!», «Большая собака», «Психоз», «Кафедра А&Г».

Литературовед Лала Алескерова, которая вела беседу, отметила, что произведения Соломатиной значительно отличаются от творчества многих современных писательниц. Что же нужно для того, чтобы стать писательницей? Можно, конечно, как Татьяна Соломатина, получить значительный жизненный опыт в качестве гинеколога. Но есть и другие пути к писательскому успеху. Самое главное, по мнению Соломатиной, – писать и не бояться то, что ты написал или написала, показывать издателям.

При этом надо уметь отстаивать свою точку зрения, а издатели вовсе не такие беспощадные тираны, какими их иногда представляют.

…Одесская книжная ярмарка «Зелёная волна» завершилась. Даже если вы ничего на ней не купили, всё равно она должна дать толчок, чтобы прочитать те книги, которые стоят непрочитанными в шкафу. А в августе 2011 года по Одессе снова пройдёт книжная «Зелёная волна».

Всего лишь гистологический, выдержанный в спиртах восходящей плотности, нашинкованный микротомом, неживой уже срез. Но тогда – на стуле, поперёк Дерибасовской…

…Зрителей уже не два ряда, а небольшая толпа. И они улыбаются, и смотрят на меня по-доброму. Наверное, потому что я всё знаю и про «Золотой ключик», и про овощной, и про Воронцова с евреями. Потому что где бы я ни была – в любой момент времени я могу оказаться здесь, на стуле, на Дерибасовской. Тело помнит. Этого невозможно забыть. Это навсегда. И этот август, и этот Город – позади, впереди, справа и слева, кругом и в обратную. И стул, на котором. И стол, за которым. И поставленная поперёк себя Дерибасовская…