Мухаммед Диб - Бог в стране варваров

Маджар умолк.

Но Камаль с Мартой все еще прислушивались, и их напряженное внимание уже не омывал тусклый свет со стен, оно овевалось ветром с близких полей, в единый миг оживших в таинственном, незримом, непрекращающемся вечернем гуле.

— С ними Бог. Именно они, расплодившись на земле, возвратят миру невинность. Они заселят землю и искупят давно нанесенную ей обиду. Я ведь не только о наших феллахах — я о крестьянах всего мира, лишь малую толику которого мы составляем. Там поднимается человеческая опара, там — плоть, кровь человечества, призванные бороться со злокачественной опухолью, которая образовалась в его теле, подтачивает силы, подвергает человечество смертельной опасности. Или опухоль, назвавшаяся цивилизацией — западной, разумеется, так как другой не существует, — будет удалена, или человечество погибнет. Третьего не дано. Но не нужно думать… Ведь цивилизация, несущая гибель нам, кромсает, пожирает и Запад, который породил ее и теперь отстаивает ее интересы. О, не бойтесь, войны не будет, нам ни к чему пушки, бомбы, да нам их и не раздобыть. Мы побьем их числом, сотрем клеймо, которым они пометили мир. Мы раскинем палатки на площади Согласия, в Гайд-парке, на Бродвее. Мы заново создадим плодородный слой, который даст…

В комнате, продуваемой ветром с полей, раздался грохот, и тут же послышались неуверенные шаги. Марта повернула выключатель. При ярком, режущем глаза свете единственной лампы без абажура, подвешенной к потолку в самой середине, Камаль стоял уже далеко от перевернутого стула, с дрожащими, побелевшими губами, с выражением злобы и мстительности на вытянутом лице, которое как бы сводил на нет его ошеломленный вид. Марта и Маджар могли бы побиться об заклад, что Камаль пробирался к двери — принимая во внимание, где он стоял, куда глядел и куда собирался направить свои стопы, — но свет застал его врасплох и пригвоздил к месту.

Первой к нему подошла Марта и взяла за руку.

— Налить вам что-нибудь? — мягко спросила она.

Маджар стоял в каком-то метре от Камаля и молча за ним наблюдал. Камаль высвободил свою руку и медленно провел ею по лбу.

— Простите. Я немного не в себе.

И, странно улыбнувшись, пояснил:

— Не знаю — должно быть, из-за погоды. Удивительное дело, я не переношу больше этот внезапный зной, как раньше, до учебы во Франции.

Марта подняла стул. Затем взяла с полки стакан, налила в него из кувшина, поставленного на подоконник охлаждаться, и подала вновь усевшемуся на стул Камалю.

Тот попробовал.

— Неплохо, — вымолвил он после первого же глотка, задумчиво уставившись на стакан. — Что это такое?

— Виноградный сок, настоянный на разных фруктах. Нравится?

— Да.

Через минуту молодая женщина уже хлопотала у маленького столика, разместившегося между окнами. Камаль следил, как она все что надо делает молча, без лишних движений; это было так на нее похоже. Что-то непривычное, злое происходило в его душе, он не мог скрыть от себя нараставшего в нем презрения к этим людям.

Маджар так и не стал садиться. Он наблюдал за сценой, ничего не говоря, ничем особенно не обнаруживая своего недоумения или удивления; так же спокойно и непринужденно, как и Марта, он хозяйничал теперь за вторым столом, массивным, больших размеров, который располагался с той же стороны, что и первый, но в правом углу, совсем рядом с полками. Со стаканом в руках Камаль поднялся и подошел к Маджару. Тот стоял к нему спиной и стряпал. В эту минуту он как раз посыпал тонко нарезанным луком лежавшую горкой на блюде рубленую баранину. Потом он взял пучок петрушки, нашинковал и его и все посыпал солью, черным и красным перцем. Затем мясо вместе с луком, петрушкой, специями размял вилкой и получившуюся массу перемешал. Он явно с головой ушел в работу.

«Как человек, который с таким тщанием проявляет свои кулинарные способности, может думать о конце света?» — спросил себя Камаль. Он находил это нелепым.

— Никогда бы не подумал, что вы такой искусный повар.

— Он такое умеет делать — пальчики оближешь, — засмеялась Марта.

— Я готовлю лишь самые простые кушанья, — возразил Маджар.

— Но у тебя так хорошо получается.

«Со смеху помереть можно, — подумал Камаль. — Вот уж действительно, не скажешь, кто из нас, я или они, спит сейчас с открытыми глазами. Одно очевидно: взгляды его она разделяет».

В глубине души он пожалел, что остался. Теперь ему хотелось побыстрее покончить с обедом и ретироваться. «У этих двоих словно вечность впереди».

Смастерив из приготовленного мяса шарики, Маджар вывалял их в сухом тмине и сплющил. Потом загрузил древесный уголь в черную с красным печь, хорошо продутую, и вышел во двор зажечь. Вернувшись в комнату, где на гвозде, повиснув на одной ручке, болталась корзина, он вытащил из нее сверток. Сверток был с жареным ямайским перцем. Маджар положил толстые, величиной с ладонь, блестевшие от масла и местами почерневшие стручки на тарелку, потом из той же корзины извлек огурец, ловко очистил, разрезал пополам и бросил поблескивавшие половинки в салатницу.

Глядя, как тот хозяйничает, Камаль с горечью размышлял: «Жалкий бедолага, вот кто я такой. Взять хотя бы их. Ничто, казалось бы, в их жизни не покоится на прочном основании, все делается — как бы это выразиться? — наобум, и глянь-ка, не теряют веры, не терзаются сомнениями».

— Прошу за стол, — объявил Маджар.

Марта усадила мужчин по краям столика и сама села между ними. По привычке Камаль сел лишь после того, как уселась дама. Разворачивая салфетку, он мысленно подтрунивал над самим собой: «Если временам, о которых проповедует здесь этот нищенствующий братец, суждено наступить, на кой ляд все эти правила хорошего тона? Я отчаянно борюсь, чтобы страна сделала хотя бы шажок на пути к прогрессу, а они разглагольствуют о чем? О гибели цивилизации. Мы словно ночные птицы, видящие только в темноте; свет нас ослепляет, мы теряемся, во все тычемся носом, хотим, чтобы опять воцарилась темень. Для кого я тогда хлопочу?» Он вдруг закрыл лицо руками. Маджар и Марта украдкой посмотрели на него, но он тут же убрал руки. Будучи и сам удручен такой своей выходкой, Камаль попробовал улыбнуться. Но тем самым он как бы признавался в своем бессилии. И он принялся за салат, который Марта положила ему в тарелку. Как бы размышляя вслух, он высказал мысль, в это мгновение промелькнувшую у него в голове:

— Мы рассуждаем о своей судьбе, а между тем нам целиком приходится окунаться в повседневную жизнь.

— Надо уметь прожить каждый день в отдельности, — пошутила Марта, — и потом, столько всегда дел!

— Увы!

Глядела она на него по-доброму, весело и дружелюбно. «Она догадалась, что во мне происходит», — подумал Камаль, и его охватила жалость и одновременно ненависть ко всему: к себе, к этой женщине, к целому свету. Молча он снова налег на еду.

Маджар встал, чтобы положить мясные шарики на раскаленные уголья. Первую порцию мяса в собственном соку он подал Камалю и снова воротился к печи.

«Даже сильно захоти мы этого, ночь уже не вернется — слишком поздно. И эти вот шуты гороховые, ставящие нам палки в колеса, ничего тут не поделают. Им придется посмотреть правде в глаза. Как посмотрели мы. Понимаю, занятие тягостное: сами живя в потемках, мы в конце концов пошли на соглашение с обитающими там чудовищами и злыми духами. Настала пора порвать с ними и отважиться взглянуть на свет, поднять взор к солнцу, согревающему нашу страну, страну варваров».

— Всего не скажешь, — сорвалось с его языка, меж тем как Маджар накладывал еду на тарелку Марты.

— Что? — переспросила Марта.

— Вы не согласны?

Она попыталась его понять, но, как и минуту назад, безуспешно. Камаль рассеянно взглянул на нее.

— Всего не скажешь, — повторил он. — Искренность и правдивость никогда не станут нашими добродетелями. Почему? Да потому что свое достоинство или достоинство другого — а это в конечном итоге одно и то же — мы ставим выше искренности, выше правды.

Камалю казалось, что он говорит сам с собой. Он удивился, когда до него донесся слабый голос:

— Но двоим может быть по пути.

Лучезарная улыбка осветила лицо Марты.

— Только не у нас. Наш мир подобен аду, дорога к которому устлана благими намерениями. Нас неудержимо влечет творить именно такие добрые дела, в которых никто не нуждается, — прямо проклятие какое-то. Это сильнее нас, мы ничего не можем поделать.

— Но…

— Что «но»?

— Но не надо ли помочь ближнему, когда…

— Опять двадцать пять! В том-то и дело, что не надо, даже если выхолим себе прощение, даже если унизим себя, даже если попросим его, чтобы он помог нам оказать ему помощь. Вообще не надо помогать.

Заметив, какой оборот принимают его слова, Камаль замолк, не желая больше распространяться на эту тему. Как фальшиво звучала его речь! И как все это ужасно! Надо, чтобы душа кричала, а он пустился в общие рассуждения, принялся заумно рассуждать о том, каков алжирец по природе. Теперь Камаль знал, почему он сюда пришел: никто так не понял бы вопля души, как Маджар с Мартой: Камаль в этом уже не сомневался. Но даже им он не смог до конца излить душу, не хватило сил. Горечь, безнадежность кляпом застряли бы в его глотке.