Мелвин Берджес - Сучка по прозвищу Леди

Но ведь есть Друг, который обнюхивает меня под хвостом и тихонько рычит: «Хммм, до чего же вкусно!» Я облизала губы. Подняла глаза и увидела себя в зеркале, потом подвигала бровями, и собака, которая двигает бровями, показалась мне настолько забавной, что я засмеялась. Гав-гав-гав!

Мне стало лучше. Свернувшись в клубочек, я сунула нос под хвост, чтобы получить удовольствие от собственных сладких запахов, и заснула на кровати, дыша всем тем, что составляло суть моего собачьего естества.

Не знаю, как долго я проспала на своей кровати. Я понимала, что мои рассуждения не совсем честные — ведь им было неизвестно многое из того, что я знала о самой себе! И все-таки мне было трудно простить их, особенно маму, за сомнения после всего того, что я проделала, желая восстановить мой человеческий статус. Я дремала и размышляла в полусне, стараясь следовать здравому смыслу. Обнюхав мистера Брауна, я опять задремала и проснулась, только когда со скрипом отворилась дверь и в дверях появилась мама с лицом, как треснутое стекло.

— Ах ты, дрянная собака! — вскрикнула она и вбежала в комнату. Я подалась назад на кровати и помахала хвостом. Что я сделала? — Ты только посмотри, что тут творится! Посмотри — все разорвано!

Я огляделась. Ничего себе. Почти половина вещей превратилась в кучу мусора. Потом на глаза маме попался мистер Браун, и вот тут она дала себе волю.

— Ты только посмотри, что наделала! Да как ты могла, дрянная собака, как ты могла разорвать мишку? Только посмотрите! Дрянная, дрянная собака!

Мама потянулась и схватила мишку, лежавшего передо мной на кровати, после чего помахала им прямо перед моим носом. Она была права. Мистер Браун был весь в порезах, из которых высыпались его внутренности, а голова была помята. Наверно, я жевала ее во сне. Я даже заскулила от изумления, но мама была непреклонна.

— ДРЯННАЯ собака! ДРРЯННАЯ собака! — кричала она. — Ты только посмотри, ведь ты ничего от него не оставила. Что скажет Сандра, если узнает, какая дрянная собака спала на ее кровати, надевала ее вещи и жевала ее мишку? Теперь я поняла, Я ПОНЯЛА, ты не моя Сандра! Сандра никогда не поступила бы так со своими вещами, она очень любила мишку, зачем ты испортила его? О, теперь мы вывели тебя начистоту…

Она еще долго кричала, прижимая мишку к груди, кричала и плакала. Я не верила собственным ушам. Не знаю уж, отчего она так оплакивала мистера Брауна, когда почти вся комната была разорена. Не очень-то мне нравился мистер Браун!

В первый раз я взяла его на кровать, насколько мне помнилось, да и то потому что он напомнил мне о прошлом.

С лестницы донеслись громкие шаги. Это папа и Адам бежали в мою комнату узнать, что происходит.

— Посмотрите! Она порвала вещи Сандры. От мишки ничего не осталось!

— Я же говорил тебе! Я говорил, что это не Сандра! — крикнул Адам.

— Вот и подтверждение! — завопил папа.

Все трое принялись кричать и обвинять друг друга. Теперь они все были убеждены, что я не Сандра, более того, им казалось, что они знали это с самого начала, и иначе как глупостью нельзя было назвать то, что их едва не провела дурацкая собака, и так далее, и тому подобное…

Я не верила своим ушам!

Значит, все время они ждали, когда я совершу какую-нибудь крошечную ошибку, чтобы обвинить меня во всех грехах! Очень похоже на них! Всегда было так, они всегда поступали так со мной. Всегда ждали случая, чтобы обрушиться на меня со своими упреками. Я ужасно разозлилась оттого, что они никогда не разрешают мне быть самой собой. О нет, мне надо было быть очень хорошей, чертовски хорошей, а если этого не получалось, то жди бурю; негодования. Надо вызвать полицейских! Пусть ее запрут! Пусть убьют! Она порвала своего мишку!

В конце концов, это мой мишка, разве нет? И я могла делать с моим мишкой все, что мне угодно. С лаем я соскочила с кровати и схватила мистера Брауна зубами, вырвав его из маминых рук. Остановилась я как раз посреди комнаты, напротив всех, в вызывающей позе, мол, попробуйте — отнимите. Мама закричала:

— Держите ее! Держите ее! Она было бросилась ко мне, однако я так грозно зарычала, что она не посмела приблизиться.

— ГРРРРРРРРР! — сказала я и принялась за мишку, тряся головой, пока из него не высыпались все внутренности, после чего я положила его на пол и стала безжалостно рвать зубами его голову.

Члены моей семьи пришли в ужас — они не сумели вовремя покинуть комнату! Они вопили: «Бешеная собака!» — и, падая и поднимаясь, мешая друг другу, наперегонки стремились к двери. В воздухе летали опилки. Потом дверь захлопнулась. И знаете, что было дальше? Я громко засмеялась. Если бы они знали, что мое рычание наполовину состояло из взрывов смеха. Правда! Бешеная собака! О господи, она взбесилась! Бешеная собака! И все почему? Потому что я жевала моего мишку? Этого достаточно? Ну не забавно ли?

Но смеялась я недолго.

— Она взбесилась! — кричал папа.

— Такой она была в первый раз! — выл Адам.

— Хватит, я видела достаточно, — вопила мама. — Вызывайте полицейских. Надо избавиться от нее раз и навсегда!

Я слышала, как они возятся за дверью, видимо, опять запирая меня. Неужели правда? Неужели они действительно хотят убить меня за то, что я разорвала собственного мишку? Вновь передо мной замаячил собачий приют. Похоже, я целых полгода — как человек и как собака — провела под дулом постоянных угроз. Опыты. Тесты. Только потому, что я собака, они обращаются со мной как с совершенно бесправным существом. Права человека! Так это звучит, не правда ли?

Я подбежала к окну и выглянула на улицу. Окно было немного приоткрыто снизу, чтобы циркулировал воздух, так как моя мама всегда ненавидела собачий дух. Подсунув нос под раму, я стала поднимать ее и в это время услыхала шум внизу. Два пса появились из-за ограды и гордо прошествовали на газон под моим окном. Друг и Митч! Они были рядом все это время!

— Мы ждали тебя, — пролаял Митч.

Он и Друг, высоко подняв хвосты и помахивая ими от удовольствия видеть меня, прошли в сад. Мне показалось, что сердце перевернулось у меня в груди. Что я делаю тут, в этом доме, с этими людьми? Конечно же, я собака и рада видеть таких же, как я, собак, которые пришли за мной!

— Еще не поздно, — гавкнул Друг. — Прелестная сучка! Иди ко мне, малышка! Прыгай!

— Прыгай! Прыгай! Прыгай! Прыгай! — вторил ему Митч.

Он был до того возбужден, что не мог усидеть на месте и прыгал, прыгал, еле слышно поскуливая. Я просунула нос подальше и, поднапрягшись, подняла раму вполне достаточно, чтобы убраться из дома. Однако я медлила. У меня было твердое убеждение, что если я сейчас уйду, то навсегда. Готова ли я к этому?

— Ты им чужая! — кричал Друг. — Ты не можешь им доверять, и они не умеют получать удовольствие от жизни. Они даже не знают, кто они на самом деле! Прыгай, малышка! Давай! Прыгай!

— Тебе нечего терять — ты уже все потеряла! — пролаял Митч. — Помнишь вкус кролика? Мы все вместе, трава в росе, безустанные лапы!

— Помнишь, как было хорошо на Южном кладбище? — поддержал его Друг. — Помнишь кошек? Мы еще поймаем какую-нибудь из них. Запахи на тротуарах возле фонарных столбов, полная воля идти, куда хочешь, спать, когда хочешь! Чего ты ждешь? Прыгай!

Я собралась с силами. Действительно, чего я жду? Прыгай, прыгай, глупая сучка! Мне было слышно, как в ужасе от того, что происходит, кричат внизу мама, папа и Адам. Что ж, Друг есть Друг, он умеет лаять на разные лады — по-валлийски, по-ирландски, по-карибски.

До меня долетел изумленный вопрос мамы:

— Эта собака лает по-валлийски! Неужели эта собака лает по-валлийски?

Потом опять заорал Адам — вот дураки.

— Чего ты ждешь? — не умолкал Друг. — Малышка, есть только ты и я! Мы поймаем кошку! С нас начнется новое семейство собак, малышка! Идем! У тебя нет пути назад.

Кажется, вся жизнь — не только та, которая была, но и та, которая еще будет, — прошла перед моими глазами. Вот я в школе, как сумасшедшая, готовлюсь к экзаменам, которые мне все равно не сдать на отлично, так что сидеть мне долгими часами в какой-нибудь компании, где я дюйм за дюймом, дюйм за дюймом буду становиться как все. Работа, работа, работа, каждый день мне говорят, как надо хорошо делать то, что я не могу делать хорошо, что я не хочу делать, и я живу ради уик-эндов и трехнедельного отпуска. Потом материнство! Потеешь и корчишься, чтобы вытолкнуть из себя младенца, а потом заботы, огорчения, стрессы. Вечное отсутствие денег на удовольствия, потому что их ровно столько, сколько нужно на необходимые вещи. Возвращение домой к младенцу, и опять работа, а потом ребенок становится как все. Годы, годы, годы уходят на пеленки, грязные попки, экзамены, тесты и на работу, всегда и вечно на работу, вечно, аминь.

Потом я подумала о том, каково быть сукой под ночным небом с росой на шкуре, обычной сукой, которая рожает щенков и печалится без отчаяния. Ее жизнь — не несчастья и работа, в ней есть верность и кровь, страх и любовь, много коротких страстных слияний с псами, вскакивающими ей на спину, много щенков, которых любишь, а потом забываешь. Жизнь и смерть в ее лапах; любовь, охота, потом смерть в луже крови под колесами грузовика. И я решила, что не хочу быть человеком. Собственно, я никогда по-настоящему и не была человеком. Хочу быть ловкой, быстрой, счастливой, а потом умереть. Не хочу стареть. Не хочу работать. Не хочу ни за кого отвечать. Хочу быть собакой!