Эйсукэ Накадзоно - СВИНЕЦ В ПЛАМЕНИ

Но платформе хлестал косой дождь, и толпа пассажиров держала зонтики внаклон. Куросима промок до костей, он уже больше не обращал внимания на дождь, и потоки воды струились по его щекам.

Он всматривался в улицу затянутую пеленой дождя, пронизанной жёлтыми огоньками автомобильных фар. Потом вдруг в сумеречной дали перед ним замелькали лица вербовщика шпионов, начальника отделения, начальника лагеря… Затем сам лагерь в Камосаки и Особое бюро при кабинете министров, и Христианское общество помощи беженцам, и Международный Красный Крест… Всё перемешалось, слилось в бесформенную массу, и на дне её, словно на дне болота, он вдруг различил Дэва Оку, который, извиваясь, как змея, жевал резинку.

Наконец подошла электричка Токио — Иокогама, и, только когда Куросима сел в вагон, видение исчезло. Любопытно, что увидел Фукуо Омура в последнюю минуту перед тем, как лишился памяти? Только это, наверное, могло бы помочь ответить на вопрос, кто такой на самом деле Омура.

Куросима прикрыл глаза, и в голове его созрело твёрдое решение. Завтра он напишет заявление об отставке и воспользуется своим последним средством.

— Господин начальник! Я всё обдумал и всё-таки не могу согласиться с вашим решением о высылке Омуры как беженца, не имеющего подданства.

Выпалив это единым духом, Куросима положил на стол Итинари заявление об отставке.

— А это что? — вздрогнул Итинари и взял заявление. — Заявление об отставке? Согласен ты или не согласен с решением, а мы через японское отделение Красного Креста послали телеграмму Международному Красном Кресту. Если ты во что бы то ни стало хочешь уйти в отставку, это особый вопрос, но приостановить отправку Омуры уже невозможно.

— Но ведь время ещё терпит, можно и отменить решение, — возразил Куросима.

— Нет, нельзя, так можно подорвать международное доверие к нашей стране, пострадает престиж нашего государства.

— Ну хорошо. Но я всё же постараюсь принять свои меры. Есть у меня одна идея.

— Какие меры? — изменился в лице Итинари. Что за идея? Куросима смотрел на черневшее за спиной начальника окно. В помещениях уже с утра скапливался отвратительный запах сероводорода. Со вчерашнего дня не переставая лил дождь. Если ливень не прекратится, он, чего доброго, смоет всё. И то, что внутри ветхого здания лагеря, и то, что снаружи.

Куросима перевёл спокойный взгляд с окна на возбуждённое лицо начальника.

— Вы, надеюсь, помните, сказал он, что в самом начале мы опубликовали об Омуре заметку и газете. Он тоже стал волноваться. Я обойду все газеты и сообщу им новые факты… Я сообщу, что с человеком утратившим память, поступили, как с лицом, не имеющим подданства, и изгнали из Японии. Это ведь всё равно что похоронить заживо. Это равносильно убийству. Нет, хуже. Завтра же это сообщение украсит газетные полосы.

— Так вот что ты задумал?! — закричал Итинари, кладя трясущиеся руки на стол. — Чёрт знает что! С тех пор как появился этот Омура, все словно с ума посходили. Ефрейтор Соратани, погнавшись за славой, в нарушение всех правил и норм занялся частным сыском. А ты… ты вступил на путь предательства. Но вот что! Если та не откажешься от своего намерения, мы сделаем так, что никто тебя слушать не станет. Мы тебя отстраним от работы в дисциплинарном порядке. Ты станешь ничем, обиженным одиночкой. Какая газета тебе тогда поверит?!

— Ничего, — снова спокойно возразил Куросима, холодно глядя в лицо Итинари, всё более тревожное. — Я предъявлю доказательства. А увольнение послужит лишь подтверждением моей правоты.

— Ладно, — сказал Итинари, видно тоже приняв решение. — Делом Омуры от начала до конца занимался начальник лагеря, и он принимал решение. Поэтому я сначала с ним посоветуюсь… А ты подожди здесь. И немного поостынь. Если понадобишься, вызовем.

Итинари поднялся и, стуча каблуками, вышел.

Куросима стоял с гордо поднятой головой. Сознание победы переполняло его. Начальник отделения, который только что готов был рвать и метать, не выдержал атаки и, поджав хвост, побежал за указаниями к начальнику лагеря. Наконец удалось припереть к стенке труса и перестраховщика!

Сотрудники за столами притихли. Не произнося ни слова, все с нетерпением ждали исхода дела. Итинари всё не было. Куросима вслушивался в шум нестихавшего ливня.

Вдруг в комнату вбежал надзиратель и направился прямо к столу начальника отделения.

— Где начальник? — тревожно спросил он Куросиму.

— Его нет. А что?

— Я услышал странные звуки, — начал рассказывать надзиратель, — потом заглянул, а у Омуры такой чудной вид!.. Начальник приказал, если что случится, сразу доложить…

Это был надзиратель, который следил из коридора за Омурой, находившимся в больничной палате. Куросиму уже полностью освободили от наблюдения за Омурой.

— Куросима-кун… я схожу посмотрю, что там, — поднялся со своего места поручик Такума.

— Нет, разрешите уж мне, — проговорил Куросима и опрометью выбежал из комнаты.

— Похоже на ту историю с кореянкой, которая полгода назад чуть не наложила на себя руки, — сказал сотрудник, сидевший поближе к входу.

— Да, Куросима-сан тогда сразу почувствовал недоброе и вовремя подоспел, — отозвался другой.

У самой палаты Куросима услышал словно слабый стон. Но нет, это был не стон. Куросима резко толкнул дверь. Омура лежал на кровати навзничь, молитвенно сложив ладони на груди, и что-то бормотал. Лицо было облеплено грязью, так что не было видно ни носа, ни глаз, и серая жижа стекала на грудь.

Куросима почти сразу понял, что падаёт размокшая от дождя штукатурка, Омура бормотал, но в голосе чувствовалась удивительная сила и глубина. «А что, если…» — промелькнуло в голове Куросимы.

— Омура! Омура! Что с тобой? — крикнул Куросима, подбегая к кровати. Омура, всё ещё бормоча, приподнялся на постели и снова молитвенно сложил ладони. Голос становился всё звучней и отчётливей. Но говорил он не по-японски. По-видимому, он читал сутры на санскрите. «Наверное, он всё-таки не японец», — подумал Куросима и, схватив Омуру за плечи, стал его трясти, как бы желая привести в чувство.

— Омура! — закричал он. — Фукуо Омура! К тебе вернулась память! Ты вспомнил всё?!

И вдруг Омура замолчал. Он медленно поднял руки к лицу и начал стирать с него грязь. Постепенно очистились глаза, нос, губы — всё лицо. Рассматривая мокрую штукатурку в своих руках, Омура весь дрожал.

Наконец он взял со спинки кровати полотенце и вытер лицо. Взгляд его сейчас был не рассеянным и беспомощным, как обычно, а сосредоточенным, пристальным и вместе с тем удивительно мягким. Он тщательно осмотрел полотенце, каждое пятнышко. И вдруг заговорил на хорошем, правильном японском языке:

— Нет, это не человеческая кровь. На моё лицо вывалились человеческие внутренности, и всё оно было залито тёплой кровью. С той минуты я и забыл своё прошлое…

Тут растерялся Куросима. Что же произошло? Мокрая штукатурка, внезапно обвалившаяся на лицо Омуры, заставила его вспомнить о трагической истории и вернула ему память?.. И он вдруг вспомнил прошлое и забытый родной язык?.. Похоже на чудо!

Не помня себя от радости, Куросима снова схватил Омуру за плечи и закричал:

— Это прекрасно, Омура! Это прекрасно! — Из глаз Куросимы потекли слёзы.

— Я вам очень обязан, Куросима-сан, — с чувством проговорил Омура. — Спасибо вам за всё… Я сознавал всё, что со мной происходило… Но я был в подавленном состоянии, всё застилал туман. Я не говорил по-японски и не был даже уверен в том, что я японец.

— Но на самом деле ведь вы японец?

— Конечно, — ответил Омура. — Я был одет в жёлтую рясу. Я был студентом буддийского духовного училища, и меня послали на практику в Таиланд. Настоящее моё имя Сигэмицу Симоэ.

— Вот как? Значит, вы не Фукуо Омура?

Если это бывший японский военнослужащий, ему, по меньшей мере, должно быть лет под сорок. Но это безвозрастное лицо явно принадлежало человеку молодому, которому никак не больше тридцати. Он вполне мог быть студентом, посланным за границу.

То, что рассказал о себе Сигэмицу Симоэ, было поистине необычайно.

— За год до окончания духовного училища я подал заявление с просьбой послать меня на практику в Таиланд и уехал туда. Срок пребывания за границей кончился, но на родину я не вернулся. Почему? Об этом после… Я решил стать странствующим монахом и обойти всю Юго-Восточную Азию. Начал я с Лаоса. Шли слухи, что там разгорается гражданская война, и поэтому меня особенно туда влекло: я мог молиться за мир. По шоссе номер тринадцать я прошёл от Вьентяна через бывшее королевство Луанг-Прабанг и достиг провинции Хоаконг, граничащей с Бирмой и Китаем. На обратном пути я познакомился с двумя путниками, и мы пошли вместе. Это и определило мою судьбу…