Эйсукэ Накадзоно - СВИНЕЦ В ПЛАМЕНИ

Сигэмицу Симоэ вздохнул и продолжал:

— Один из моих спутников оказался японцем, второй — китайцем. По первому впечатлению оба занимались тайной торговлей опиумом и прибыли из Бангкока. В глубине провинции Хоаконг, на плоскогорье, обитает малочисленное племя мео, занимающееся тайным выращиванием мака… В Таиланде разрешается курить опиум только лицам, зарегистрированным правительственными органами. А вообще производство и продажа опиума запрещены. В Хоаконге подвизаются люди, подобные моим спутникам. Из мака в Бангкоке изготовляют морфин и контрабандой посылают в разные страны… Что касается японца, он был птицей другою полёта. На первых порах он почему-то даже не хотел со мной говорить по-японски. Как выяснилось позднее, это был в прошлом японский военный, оставшийся в Таиланде и работавший в американской разведке. Он рассказал, что поддерживает связь с остатками гоминдановской армии на границе и разведывает позиции объединённых войск Патет-Лао и капитала Конг Ле. Он предупредил меня, чтобы я ничего не говорил китайцу. Я хорошо овладел китайским ещё в духовном училище, потом в Бангкоке с полгода жил в китайской семье и научился говорить по-китайски почти как китаец. Я осуждал этого японца за его работу на войну, и всю дорогу мы с ним ожесточённо спорили…

— Этого-то японца, наверное, и звали Фукуо Омура, — не сдержав любопытства, спросил Куросима.

— Да. Вспомнив всё, я понимаю, что мой китайский попутчик после гибели Фукуо Омуры присвоил мне его имя. Почему — не знаю. Возможно, просто потому, что я тоже японец. А может быть, он предполагал, что, если я вернусь на родину под его именем, его родные догадаются о его судьбе и станут молиться за упокой его души… Впрочем, я не очень уверен в том, что это его настоящее имя. В Таиланде сколько угодно таких японцев, и у всех вымышленные имена. Во всяком случае, на родине их считают погибшими.

— Вам не приходилось как-нибудь слышать фамилию Угаи? — снова задал вопрос Куросима.

— Нет, не слыхал… Из Луанг-Прабанга мы направились в Сарапукун. Когда мы дошли до развилки шоссе номер семь, японец вдруг предложил нам повернуть к Долине кувшинов для разведки. По его сведениям, там находилась опорная база капитана Конг Ле. Мы с китайцем не согласились. Тогда японец направил на нас пистолет и вынудил следовать за ним. Будь я один, я мог бы свободно направиться, ничем не рискуя, в Долину кувшинов. Потому что солдаты Конг Ле буддийским священникам никакого зла не причиняли.

— Однажды но сне вы произнесли по-японски такую фразу: «Виднеется Долина кувшинов», — вставил Куросима.

— В самом деле?.. Японец тот погиб ужасной смертью. Произошло это, когда мы пытались пробраться через линию охранения в холмистой местности перед самой долиной. Мы, разумеется, не знали, где расположены сторожевые посты частей капитана Конг Ле, и, приспосабливаясь к местности, ползком продвигались вперёд… Японец полз впереди. Раздался взрыв. Японец наскочил на мину, и его подбросило вверх. Вне себя от ужаса, я подполз к нему, чтобы оказать помощь. И тут он, едва держась на ногах, поднялся. Весь в кровавых лохмотьях, он походил на страшный призрак. Перевернувшись на спину, я испуганно смотрел на него. А он, крепко сжимая обеими руками живот, стоял над самой моей головой. И вдруг как подкошенный рухнул на меня, и все внутренности, выпавшие из его разорванного живота, — и желудок, и печень, и кишки — всё вместе с кровью залепило мне лицо…

Вспоминая ту страшную минуту, Сигэмицу Симоэ закрыл лицо руками и задрожал всем телом. Достаточно было представить себе разыгравшуюся сцену, чтобы содрогнулся от ужаса, и Куросима, словно онемев, молча смотрел на конвульсии Симоэ.

— …Я потерял сознание, — продолжал Симоэ, — и, очнувшись, не мог вспомнить, кто я такой, и совершенно забыл японский язык. Когда я пришёл в себя, я лежал в телеге, запряжённой волами. Рядом со мной был мой спаситель… Когда вы, кажется, дней пять назад возили меня в больницу «Кэммин» и врач стал меня расспрашивать, я стал кое-что припоминать и разнервничался… Вот я и начал вам рассказывать кое-что о том, что со мной потом приключилось.

Рассказ Симоэ затянулся, между тем нужно было спешить, чтоб всё закончить до прихода Итинари, который мог вернуться с минуты на минуту.

— Симоэ-сан! — обратился к нему Куросима. — Вас хотят отправить в Бразилию как беженца, не имеющего подданства. Тут не просто ошибка, не печальное недоразумение. Боюсь, что за этим скрывается серьёзная интрига. Резидентура американской военной разведки в Японии, связанная с американскими секретными органами в Таиланде, принимает вас за погибшего Фукуо Омуру. Этому человеку известны важные тайны, и они решили, пока к нему не вернулась память, заживо его похоронить, выдворив из Японии. И вы можете стать жертвой этого заговора… Я прилагаю все усилия к тому, чтобы этого не допустить. Но и вы тоже должны немедленно заявить протест.

— Об отправке в Бразилию, — сказал Симоэ, — я узнал от вчерашнего дежурного надзирателя. Скажите, а в Бразилии я получу подданство?

— Разумеется.

— Вот и прекрасно. В таком случае я могу спокойно покинуть Японию как человек без подданства.

Неожиданный ответ Симоэ поразил Куросиму, он растерянно проговорил:

— Но позвольте… как же так?.. Почему?..

— Как только ко мне вернулась память, я подумал об ожидающей меня участи и твёрдо решил уехать.

— Я… я не понимаю! — хриплым от волнения голосом произнёс Куросима.

— Я вам очень обязан, Куросима-сан, и, конечно, виноват перед вами… Но однажды я уже пережил смерть. Это было в Долине кувшинов. Пусть всё так и останется. Мне всё равно. Чтобы вам лучше понять меня, я, пожалуй, расскажу, почему я после практики не вернулся из Таиланда и отправился в странствие… Мои родители погибли во время войны, и я остался круглым сиротой. Один на всём белом свете. Я оказался в сиротском приюте при буддийском храме. Начальником приюта был настоятель храма. Я обнаружил некоторые способности к учению, и он определил меня в духовное училище. Я много занимался и довольно рано наметил себе дорогу в жизни. Рассуждал я так: я не могу разделить судьбу своих родителей, погибших во время войны, и многочисленных японцев, и людей во всём мире, которым война причинила неисчислимые бедствия. Зато я могу стать буддийским священником, чтобы помогать им, врачевать их душевные раны и заботиться о спасении их душ. Вы понимаете?..

— Нет, не понимаю, — снова пробормотал Куросима.

— Как вам известно, все буддийские священники сторонники мира. И единственное моё желание — в меру своих сил служить делу мира. Я не вернулся в Японию и отправился в странствие по Юго-Восточной Азии именно потому, что там в разных местах шла война. Вам может показался смешным моё страстное желание стать нищенствующим монахом, проповедующим мир. Но меня война сделала круглым сиротой, и мне остался этот единственный путь борьбы с войной… И раз мне предлагают ехать в Бразилию, я готов ехать в Бразилию. В Японии меня ничто не удерживает. У меня нет здесь ни одного кровного родственника. В Бразилии сейчас, кажется, нет войны. Но и там есть страдающие люди и есть враги мира. И я буду счастлив, если смогу там распространять буддийское учение…

— Что ж, дело неплохое, — сказал Куросима. Он решил, что не стоит пускаться, в беспредметный спор, и всё же добавил: — Но вам не кажется, что, безропотно приемля муки и страдания, причиняемые людям, вы этим лишь содействуете насилию?

— Нет, не думаю!.. Я ни к кому не питаю ненависти. Фукуо Омура тоже несчастная жертва войны. И если я должен сейчас покинуть родину вместо него, я охотно иду на это. Куросима-сан! Не говорите никому, что у меня восстановилась память, и пусть всё идёт своим чередом. Пожалуйста, пообещайте мне это. Очень прошу.

Молитвенно сложив ладони, Симоэ снова начал читать сутры.

Тут дверь с шумом распахнулась, и в палату влетел Итинари. С минуту он удивлённо смотрел на Куросиму, сидевшего возле кровати Симоэ, затем резко сказал:

— Не забывай, что никакого касательства к Фукуо Омуре ты больше не имеешь. Но прежде всего ответь, отказываешься ты от своего намерения или нет?

Пошатываясь, точно пьяный, Куросима поднялся со стула и ответил:

— Я решительно не согласен с приказом. Но… отправляйте этого человека в Бразилию. Я мешать не стану.

В понедельник утром сержант Куросима провожал Сигэмицу Симоэ на катер, присланный за ним из Иокогамы. Они вышли из лагеря на заводское шоссе.

Катер стоял на причале у Муниципальной пристани в устье Камосакского канала. До пристани нужно было идти пешком.

Надзиратель, конвоировавший Симоэ, знал о стычке между сержантом и начальником отделения, но ещё не известно было, чем дело кончится, и поэтому он хоть и сочувствовал Куросиме, но держался с некоторой опаской. Он шагал несколько впереди, Куросима рядом с Симоэ — сзади.