Андрей Левкин - Голем, русская версия

Моя парочка (хм, "моя парочка", но сегодня мне почему-то не было больно) времени не теряла. Голем налил себе водки, то есть подставил стакан и ему налили, а Галчинская успела пошептаться с Куракиным, а у Лизы, кажется, выяснила, какого пола будет ребенок. Я и не знал, что в обществе она делается светской. Поздравила Хераскова, за что была облобызана им в длань. Словом, все было уместно.

— Известная фраза о том, что всякая власть от Бога, — монотонно продолжал Су-Су, — говорит о том, что власть, пусть даже в варианте упрощенного катарского или альбигойского толкования, не хочет безвозвратно связать себя со своей постбытийной, падшей составляющей. Она хочет утвердить себя и немного не от мира сего. Более того, лишь когда это ей удается, она способна преуспеть как власть. А иначе, чисто по техническим вопросам, ей грозит бессилие уже и в производстве тех самых упреждающих решений, о насущности которых мною говорилось ранее.

— Ну да, от Бога, — хохотнул, улучив паузу, Куракин. — Сидят себе и нетварные энергии эманируют.

— Ну да, по субботам, — неожиданно прыснул Голем, который вообще-то и улыбался редко, а когда улыбался, то — нервно. Видимо, вспомнил что-то очень конкретное и не смог удержаться.

— А кошки что, не от Бога?! — аж взвизгнула Настя, кошатница. Лет десять назад один из ее котов, кстати, меня сильно исцарапал. Из ревности, надо полагать. Открыл дверь, сориентировался в нашем с ней занятии, прыгнул на спину и начал меня драть.

Кажется, Су-Су собирались топтать.

— Да, кстати, — вступился Херасков. — Я тоже историю про власть и оккультизм расскажу. Про кроликов. Врать не буду, прочел в книге. Все равно понятно, что я не сам придумал, не мог же я жить в 1924 году.

Су-Су был спасен, Настя угомонилась и принялась что-то пить из стакана, который ей вовремя подсунула хозяйка.

— Итак, — продолжил Херасков, — в 1924 году в Силезии жил граф Кайзерлинг. У него были поместья, в которых согласно своей природе жили кролики. Во время первой мировой граф не устраивал охот, оттого кролики размножились так, что заполнили все окрестности Кобервица. Идешь, куда ни плюнешь — кролик. При этом граф запрещал посторонним охотиться в его землях, а сам поголовье кроликов уменьшить не мог. И яды тоже не позволял употреблять.

Соседи негодовали, имея претензии к графу как к источнику эпидемии: кролики распространялись, пожирая все подряд. Наконец граф пообещал им найти какое-то особое средство. И вот. летом 1924 года он пригласил землевладельцев Европы — фермеров и огородников — на сельхозконференцию, которую устроил в Кобервице. Где и заявил о новом способе борьбы с кроликами. Сначала все решили, что граф косит под флейтиста из Гаммельна — он излагал что-то очень похожее. Но вместо дудочника приехал доктор Штайнер, Рудольф. Антропософ. Да, именно он, — кто ж такое придумает?

Г-н Штайнер, духовный учитель г-на Андрея Белого, потребовал свежий трупик кролика-самца. Извлек из него селезенку, отрезал ему яйца, добавил кусок шкуры. Сжег все это, пепел перемешал и всыпал какую-то белую пудру. То ли сухое молоко, то ли соду, но не соль — это точно известно. Штайнер полагал, что именно те части, которые он сжег, были физиологической базой инстинкта выживания. А порошок, который он подсыпал, должен был перевести этот инстинкт в его противоположность.

Доктор пришел во владенья Кайзерлинга и давай метелку совать в раствор и махать ею — чтобы вещество было перемещено воздухом в дыхательные пути кроликов. Не один махал, а целая бригада по всем границам владений графа. И на третий день тыщи кроликов сдвинулись со своих мест, вышли из нор и, как излагает некто Равенскрофт в книге "Копье судьбы", собрались вокруг какого-то отдельно стоящего старого ясеня. Их были тысячи, и все они нервничали, втягивая воздух в ноздри и дальнейшие дыхательные пути. Отовсюду из владений графа весь день сбегались кролики, кролики, и все они собирались вокруг ясеня, где пространство колыхалось их ушами. А когда затеялись сумерки, все они ринулись на северо-восток, в сторону, что характерно, топких болот. И с тех пор там, в глубине, склад или месторождение утопших кроликов. А у графа они с тех пор не селились.

— Да, разумеется, это именно то, что я говорил, — вновь взвился Су-Су, — именно вариант неполного уподобления окружающему и создает тот зазор, который становится основанием для права власти. Ощущение этого зазора и является необходимым и достаточным условием любых своевольных, на первый взгляд, а в действительности — единственно разумных действий демиурга, принявшего облик легитимного властителя. Увы, находясь в периоде вырождения интеллектуального доминирования, мы не можем выстроить хотя бы минимум обратной связи между неизвестным нам ключевым представителем властной субстанции и интеллектуальным сообществом, находящимся поэтому в упадке.

— Да пошел ты в жопу, — отчего-то радостно заявил Куракин, так и не ушедший через полчаса, как обещал. — Обратной тебе связи, песен под гитару, и повсюду ученые атомные бомбы лобзиком выпиливают. Ты почему водородную бомбу не изобретаешь, заказа нет? В твои годы космос давно покорять надо, а не обратную связь искать!

— Свадьба тут, а не политбюро! — разозлилась Лиза. — А ну кричать "Горько!" и молодых в опочиваленку.

Рассасывался народ долго, с объятиями и поцелуями, но мы-то пришли позже, так что наши одежки лежали сверху, первыми и ушли.

Ноябрь сегодня потеплел, выпавший на днях снег не давал пройти прямо через бульвар, мы свернули направо. Я шел, прикидывая, куда Голем свернет после поворота — к ней или ко мне, к себе в смысле. А они себе шли, друг за друга не держась. Вообще интересно, жалеет ли он ее иногда, гладит ли по голове? Почему-то мне казалось, что ей это нужно часто.

Галкина вдруг отскочила — собственно, она уже шагов десять шла как-то странно — и, перебежав дорогу, — нагнулась над решеткой бульвара. Ее рвало. Мимо нас проехал какой-то окончательно последний трамвай. Мы тоже перешли дорогу.

— Блин, вот я и маме все время говорила, не связывайся ты с экстрасенсами, — сказала она, вытирая губы талым снегом. — Достал меня этот оккультист.

— Ну и что, — усмехнулся Голем, — зато без скандала не обошлось.

— А то, — рассмеялся я. — Надеюсь, это раздвинет твое сознание.

— Если с утра вспомню, значит, раздвинуло, — надулась она. — Мне завтра к восьми утра надо, регионы писать. — Последняя часть фразы была сказана явно ему.

Так, с шутками и прибаутками, добрели до ее дома. Неловкость по поводу того, куда пойдет Голем, не возникала, я даже момент выбора не уловил, совершенно естественно восприняв, что мы идем домой. Потом, впрочем, понял, что и "мне на работу в восемь утра" было тоже сказано ему.

По дороге мы не разговаривали. Можно было взять в ларьке еще, но мы прошли мимо. Значит, не надо было. Дома отчего-то, как два дурака, смеялись, кому первым идти в сортир.

Но вечер еще не закончился: то ли недопив имелся, то ли наоборот — до сна хотелось протрезветь. Тема, опять же, зависла, да и случай был удобный.

— А вот серьезно. Что власть на самом деле такое? Рассказал бы, чтобы не гадать по какашкам, как Су-Су. Про губернаторов ты говорил, но есть же какой-нибудь проект, который продвигают. Как с кроликами.

— Проект… Наверное… — он зевнул. — Не хочется про реальные рассказывать, уже поздно. Да и скучно это. Я иначе нарисую, на примере, а схемы-то все похожи… Ну вот армия у нас разваливается. Что делать? Напрягаемся, кидаем туда кучу денег, все чиним, начищаем все гусеницы и сапоги, но — кто всем этим будет управлять? Строим образование для тех, кто за приличные деньги будет сидеть в танках и самолетах. Кругом кадетские корпуса, все хотят в военные училища, потому после них густо платят. Кавалергарды кругом сплошные, офицерские жены в золоте и шоколаде. А на фига все это, когда на третью мировую денег не хватит? Не выйдет сейчас ничего тотального вроде космоса или атомной бомбы, не по карману. Значит, надо менять сознание общественности.

— Ну ладно, а реформы всякие?

— А никто в них ни черта не понимает. Население даже увеличения калорий на свою душу не уловит. Нужно что-то конкретное и крупное. Чемпионат мира по футболу провести, например. И что, по хоккею вот провели — каков успех? А вот тут тормознем: раз уж ни хера у нас не получается, еще и нынешний август припомним… что надо делать? А плясать на обломках. Проиграли что-то, стряслось что-то опять — ну и хрен с ним, у нас всегда так, значит — все в порядке.

И начать надо со спортивных журналистов. Они будут писать так: Ширко с двух метров запузырил выше ворот, молодец, он всегда так поступает, потому что патриот. А выиграет девка Олимпиаду по какому-нибудь метанию копья, ее комментировать так: выиграла, тьфу, будто не русская. И в этом будет не юродство, а экстремальность, нам любезная. Ни хера не получается, а ничего, живем, еще и веселимся: национальная идея, однако.