Валерий Зеленогорский - Ultraфиолет (сборник)

В дом влетели два лохматых кавказца, любимые собаки хозяина. Он заулыбался, взял с блюдца два кусочка ветчины скормил им, третий взял себе, гости сглотнули.

Поэт аж захолодел, боялся он собак смертельно. Одна из них положила ему голову на колени и обнюхала яйца, ему стало нехорошо – богатое воображение выдало картинку, что его окровавленные яйца лежат на полу, и он потерял на секунду сознание. Никто не заметил, кроме собаки, она не любила мертвых и отошла.

Собаки убежали, и бард предложил спеть свои хиты, хозяин его остановил: он еще не все сказал, для культуры время не наступило.

Он завел речь о Сибири, которой прирастать будет Россия, и пересказал свой план: надо столицу перевести в край и сделать из него Вашингтон, его краевая резиденция станет Белым домом, а он, конечно, Президентом.

Мысль смелая, можно и присесть за такие планы, но тут все свои, мечту не убьешь.

Поэт уже ничего не хотел, напился и наелся, хуйни наслушался, и так ему жалко стало себя, что он чуть не заплакал.

Бард еще надежду не потерял на зданьице, опять спеть хотел про красоты края, он даже тайно надеялся, что гимн края будет писать он, а не этот сраный поэт. Много о себе понимает диссидент ебаный! Знал бы хозяин, что читал про него у начальника таможни в бане и все смеялись: и прокурор с чекистом, и даже сука эта из министерства культуры, зажавшая барду федеральный грант.

Пили уже без закуски.

– Поздно уже, – сказал хозяин в три часа ночи, – завтра на работу. – И стал убирать со стола водку. Больше на столе ничего не было.

Вышли на порог два художника, и поэт сказал:

– Больше не пойду! Хватит! Пусть платит! Блядям из Москвы по двушке платит, а нам ничего! Пусть штуку платит хотя бы! Может, я сосу хуже, но я поэт и требую уважения!

Бард промолчал, он еще надеялся.

Хозяин выключил свет, вздохнул тяжело и проговорил:

– Все-таки какие алчные эти твари! Одни бабки на уме, никакой тонкости, ну как с ними Россию поднимать?!

Из пункта А без цели ехал в электричке человек, назовем его Х. Ему было 28 лет, родом из Рязани, и он ехал в Москву совсем не за песнями.

Петь ему не хотелось – три месяца он отработал на стройке коттеджа в бригаде и после всего в конце получил по роже, а денег не получил. Бригадир всех кинул, бригада бросилась к хозяину, но он влезать не стал, велел охране выкинуть их за ворота и забыл о них.

Охрана выполнила приказ, и Х., получив по харе, вылетел за ворота с пустой сумкой с грязным бельем, без копейки и без паспорта.

Как ехать домой с пустыми руками, он не понимал, сел в электричку и поехал в Москву. Из пункта Б, из своего дома, выехал коммерсант У. вместе с семьей – в Москву, на прогулку, в музей и на обед. Суббота – день семьи.

Настроение У. было благодушным, выборы прошли (он не ходил), налоги он заплатил и считал, что все неплохо, несмотря на некоторые отдельные недостатки в работе СМИ. Если бы они не показывали в новостях, кто кого убил и про пенсионеров, то жить можно было, но они показывали нищих и бродяг, обманутых вкладчиков, детей, валяющихся на улице. «С этим как-то надо бороться, зачем показывать? – думал У. – Не дело это».

Х. ехал и не понимал, как же ему заявиться домой с таким результатом – дома жена, ребенок, столько планов и голый васер. Он сжимал кулаки, думал, но решения не было.

Он вышел на «Белорусской» и пошел пешком без цели, без смысла – просто шел, мимо него мелькала воскресная толпа, приодетые дети с папами и мамами, жующие и смеющиеся, пролетали блестящие машины, в которых сидели успешные люди с сытыми детьми и спокойными женщинами, у которых мужья – надежный тыл. Х. свой бой проиграл.

Он не был завистлив, не хотел у всех отобрать и поделить, он хотел свое, он играл по правилам, но проиграл – его тыл стал фронтом, и он погиб на передовой от выстрела в спину.

У. ехал в теплой машине и держал за руку дочь. Он сделал все, чтобы его семья была защищена: поселок с охраной, частная школа, частный врач, собственная электростанция на участке и скважина, все автономно. Из пункта А шел Х., и он не знал, что есть люди, так хорошо подготовленные к выживанию в любых обстоятельствах, что не боятся конца света.

Его собственные обстоятельства вели его к Храму, он хотел зайти в храм Христа Спасителя и спросить, за что ему назначили приговор, где его спасение.

День был в Прощеное воскресенье, всех надо было простить, но как? Как жить? Как можно было простить человека, который его обрек? Он шел и хотел спросить, что ему делать и как жить дальше, он шел с надеждой обрести ответ.

У. знал свой план на оставшуюся жизнь: вырастить дочь передать ей дело, дожить у моря в окружении внуков, но встреча уже была назначена.

Х. шел уже второй час, ориентируясь на золотые купола. Храм приближался, вера крепла, он уже стоял на бульваре, видел людей, входящих в храм, но его кто-то потрепал за рукав.

Два молоденьких милиционера остановили его для проверки. Паспорта нет, денег нет, он понял и рванул от них в переулок. План «Перехват» не объявляли, нашлись другие клиенты, но в Храм пути не было.

Он сидел во дворе Института русского языка и не находил слов, сидел понуро, потеряв надежду.

В то же время на Волхонку приехал У. и пошел на Знаменку в кассу за билетами в музей.

Он шел по пустому переулку и ничего не боялся. Навстречу ему шел человек, обычный человек, не скинхед, не боевик, просто человек на безопасной улице в пяти минутах от Кремля.

Х. увидел его – сытого, спокойного, не знающего бед. Он видел его машину, его жену и дочь, уверенных, что с ними ничего никогда не случится плохого. Х. решил попросить у У. немного денег на билет до Рязани, просто пару сотен на билет, и он попросил немым языком, сгорающий от стыда.

У. остановился, брезгливо достал бумажник, дал две бумажки и сказал раздраженно: «Работать надо, а не побираться».

Х. остановился, услышав это, ему стало так больно, что терпение лопнуло: он ударил У., тот упал на бордюр, неловко забросив ноги, голова на мраморной окантовке здания треснула – шлем на прогулку никто не планировал.

Все сошлось на пустой Знаменке в Прощеное воскресенье: никто никого не простил, уравнение с двумя неизвестными нашло единственное решение.

Вчера ночью Сергеев чуть не сдох. Приличнее было бы сказать «чуть не умер», но он реально чуть не сдох.

Вечером он встречался со своим врачом, милейшей женщиной, которая уже два года наблюдала его. Они ужинали вместе на уличной веранде кавказского ресторанчика, все было превосходно: погода, давление и разговор.

Незаметно под наблюдением врача Сергеев нажрался водки с пивом, не смущаясь укоризненного взгляда доктора, робко замечающей ему, что уже хватит.

Сергеев никак не мог привыкнуть к самоограничению, не хотелось переходить в разряд больных, исполнять предписания и жить от одного приема таблеток до другого. Вечер закончился, Сергеев отправил доктора домой, и сам побрел в пустой дом – семья его отдыхала в очередной раз в Турции. Он не ездил: не переносил жару, аниматоров и пенные дискотеки, на второй день хотелось повеситься или удавить кого-нибудь.

Он пришел домой и завалился спать, провалился в пьяный сон – свидетельство, что посидели хорошо. Если спать не хотелось, возникали другие желания: позвонить кому-нибудь или выкинуть еще какой-то фортель, но доза была нормальная, и сон на десерт – неплохое продолжение банкета.

Часа через три он проснулся, в голове стучали черти, воздуха почему-то не хватало, он померил давление, и цифры оказались очень большие. Легкая паника овладела Сергеевым. Он набрал телефон доктора, но сразу дал отбой – на часах было три. Стал рыться в аптечке, где было немыслимое количество всяких таблеток, но, как всегда, нужные оказались в самом дальнем углу. Приняв необходимое, он лег и стал ждать, когда оно подействует. Минуты ожидания открыли бездну, он падал куда-то глубоко, но контролировал падение. Мысли в голове пульсировали невеселые, он представил, как его найдут голого, с раздутым лицом, а потом будут звонить друг и другу и говорить: «А Сергеев-то крякнул!» Все удивятся ненадолго – и все, а останутся только близкие, единственные, которым не наплевать на него.

Постепенно начало отпускать, туман стал проходить, воздуху как будто сделалось больше, спазм прошел. Сергеев лежал и думал. Картинки в голове обрели смысл и очертания.

Почему-то появился старик из Мукачево. В 75-м году Сергеев приехал в командировку на местный завод чего-то подписать.

Закарпатский городок, видевший в своей истории римских легионеров, монгольские орды и разные другие морды, был очень симпатичным. В далекие советские годы на его улицах можно было встретить деревенских женщин, идущих с рынка и заходящих в кафе на чашку эспрессо. Крохотные пирожные в их красных руках выглядели элегантно.

Вавилонское столпотворение венгерского, словацкого и других наречий Карпатских гор смущало слух – вроде не заграница, а все признаки налицо: Дом колхозника назывался «хотель», и официанты были набриолинены, как на площади Сан-Марко в Венеции.